Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
У нее здесь в Хановере в знаменитом Дартмутском колледже учится муж, кончает в этом году по специальности «бизнес и статистика», а она «гонит деньгу».
— Когда муж кончит и начнет работать — пойду учиться и я… Хочу учить русский язык, а то забывается. И в Россию съезжу, посмотрю сама… У бабушки есть кто-то в Донецке…
Конечно же милая Ненси-Нина пошла мне навстречу и нашла способ все быстро устроить.
— Только не говорите никому, я сама все сделаю, как земляку, для вас, дядя… — тараторила она с гордостью по-русски, оглядываясь на подружку и механика, которые с восхищением следили за ней, говорящей свободно на языке такой далекой страны. На прощание она дала мне карту штатов Нью-Гемпшир и Мэн с городком Ричмондом. Судя по размеру кружка, в нем тысяч 5 жителей. Ричмонд она обвела кружком, а на полях написала адрес.
— Там живут мои бабушка и мама с папой… Я им позвоню, хата бабушки по-над горой, совсем рядом с дорогой, по которой вам ехать. Они будут так рады…
И когда я уже уходил, снова заговорила о своем, по-видимому, самом важном:
— Я хочу не забывать русский, хочу, чтобы мои дети говорили по-русски. Когда умирал мой дед, он говорил, что нет ничего прекраснее России. Когда-нибудь я приеду туда, как американка конечно, и хочу выучиться русскому у хороших профессоров, не только у своих генов. Хочу говорить «г» по-московски. Ведь только мои родители, и то еще детьми, жили в России до того, как их угнали в Германию, а потом они уже покатились как перекати-поле…
Ну а дальше события понеслись с огромной скоростью. Я написал Энн письмо, где сообщал, что могу приехать к ним в пятницу вечером девятого марта и провести субботу и воскресенье. Очень быстро получил ответ, где Энн сообщала, что Ребекка будет в восторге от встречи и конечно же приедет в установленное время. Сейчас она учится в частной школе-интернате. «Приезжай, посмотришь, как живут новые пионеры Америки».
К письму был приложен подробный план и даже указано высокое дерево с почтовым ящиком в трех милях от маленькой таверны на перекрестке дорог. «Против этого дерева, — писала Энн, — стоит дом моих друзей Смоков. Оставишь у них машину, вернешься к дереву. От него в глубь леса идет Дорога. Твоя машина не пройдет по ней, а моя со всеми ведущими осями проходит. Иди по дороге, через полмили, на полянке у конца ее, увидишь мою машину. Двери ее открыты. Там будет лежать карманный фонарик, он будет нужен тебе, если приедешь ночью, и карта. Впрочем, она тебе может и не понадобиться. Иди по единственной пешеходной тропе и через две мили, на самом мысу полуострова, увидишь мой дом. Вся эта земля моя, и на ней больше никто не живет».
«Ничего себе инструкция», — подумал я.
Дневниковые записи.
9 марта, пятница.Вчера весь день вел машину по дороге из Хановера, штат Мэн. Подъехал к столице штата только к шести вечера. Пейзаж резко изменился — каменистая холмистая равнина, какие-то озера с островами, справа нет-нет да и блеснет вода заливов Атлантики. Городки и отдельные домики все реже и беднее, дорога все уже. Мелколесье, какие-то ели, еще что-то незнакомое, а в общем — картина, похожая на наш Валдай, кругом — валуны. А местное радио в машине передает какую-то прекрасную музыку: женский голос поет о счастье… Вот и перекресток с таверной. А темнота уже полная. Пришлось спросить, где живут Смоки. Оказалось — рядом. Через несколько минут уже говорил с миссис Смок. Ее сын — парень лет семнадцати — шмыгая большими незашнурованными ботинками, накинул куртку и пошел заводить грузовик.
— Машину оставьте здесь, там, где живет Энн, вам не проехать даже на ее вездеходном «сабару». Куда вы столько вещей набрали? От места, куда я вас довезу, еще пешком идти и идти…
Парень выгнал грузовик на шоссе, а затем с размаху завернул в сторону от дороги, в чащобу, на такую узкую просеку, что ветки хлестали по стеклам с обеих сторон.
— Эта земля принадлежит Энн, поэтому никто, кроме нее, здесь не ездит, — кричит он весело.
Внезапно впереди показалась маленькая, изящная «сабару», стоящая прямо на дороге. Выгрузили мой чемоданчик, этюдник. В чемодане лежали три гвоздики — купил час назад. Я вынул фонарь из «сабару».
— Как же ты обратно поедешь? — спросил я парня.
— Буду пятиться, — смеется он. — Правда, темно. Если не получится — брошу машину, завтра днем доеду.
Обледенелая тропа была очень скользкой, но зато светили полная луна да и фонарик Энн. Дорога кидалась то вправо, то влево. Когда уже думал, что заблудился, — блеснул впереди огонек, показался бревенчатый дом, запахло дымом, выскочила на крыльцо и залаяла огромная колли. В широких, по-американски сделанных из мелких стекол окнах появилась Энн, замахала руками взрослая девушка. Ребекка?
Потом был ужин из рыбы, которую поймала сама Энн, с картошкой, которую вырастила тоже сама Энн. Я достал гвоздики, бутылочку шампанского, ведь у меня сегодня день рождения! Энн принесла маленький торт, его испекла миссис Смок для первого русского, которого она увидела в жизни. Вставили в него свечу, открыли бутылку.
Гасить свет, чтобы было видно свечу, не понадобилось. Огромная комната освещалась лишь керосиновой лампой и отблесками пламени из стоящей посередине комнаты чугунной печи.
Спать мне постелили на втором этаже. Дело в том, что здесь, как и во многих американских загородных домах, главная комната не имела потолка, ее потолком была крыша. Зато у прихожей, расположенной под той же крышей, потолок был, он-то и образовал как бы пол второго этажа, с которого, как с балкона, было видно, что делается в главной комнате.
Ребекке нездоровится, — по-видимому, перетрудилась или простыла, делая клетки для кроликов.
— Почитай мне что-нибудь, мама, — просит она, как маленькая.
— Хорошо, — говорит Энн и берет какую-то зачитанную книжку.
— Игор, иди сюда, я буду читать нашего любимого поэта, Роберта Фроста. Ты читал Фроста, Игор?
— Нет, первый раз слышу… — покраснел, наверное, я.
Энн начала читать. Это были первые американские стихи, которые мне читали. И понял я мало. Но по выражению их лиц я догадывался, что каждое слово поэта их волновало. Ну а потом, почувствовав, что я мало понял, Энн начала пересказывать мне их содержание.
— Мое любимое стихотворение — «Непройденная дорога», — сказала она под конец разговора.
Когда Энн спустилась спать в основную комнату — она спала на лавке у буржуйки, я взял свечу, книгу и долго вчитывался в это стихотворение. Потом перевел, и вот что у меня получилось:
Две дороги расходились в желтом лесу. И как жаль, я не мог идти по обеим. Не в силах раздвоиться, долго стоял я И смотрел вдоль одной туда, Где она исчезала за поворотом; А потом пошел по другой, такой же, А может, она была чем-то лучше, Может, трава ее больше ждала, Хотя, если об этом, — смяв траву обеих, Я сделал бы их почти одинаковыми. Да, обе тем утром одинаковы были В листах без черных знаков шагов. О-о, я шел по одной все два дня! Хотя, зная теченье вещей, Сомневался, что смогу вернуться назад. Но я буду говорить всегда и везде, Пусть столетья и годы пройдут: Две дороги расходились в лесу, и я — Выбрал ту, где меньше ходили, казалось, И это лишь и было их различьем.