Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
Сейчас полночь. Ночую у профессора-гляциолога. Он — англичанин, но работает в США несколько лет. Его жена полячка. Но отец и мать ее живут в Лондоне, они уехали из Польши во время последней войны — отец ее был летчиком в польских ВВС. Она рассказывает о том, что ходит во многие клубы, потому что это единственный способ иметь здесь друзей. Американцы очень открыты и дружественны, но настоящих друзей ни у кого почти нет. Если можно так выразиться — слой дружбы очень тонок. Сейчас настоящая серьезная проблема Америки — что делать с людьми, которые формально окончили среднюю школу, но вообще не умеют ни читать, ни писать. Ведь последние пятнадцать лет в школах не ставились отметки, да и основные предметы — язык, математика, физика, химия — заменялись по желанию ученика более простыми в усвоении, а значит, приятными при изучении: социологией, историей, этикой, экологией… Считалось, что учеба должна вестись без напряжения. А в результате — в университеты и колледжи поступают неграмотные люди.
Мой друг-профессор вдруг засмеялся:
— Правда, эта девочка, о которой вы нам рассказывали, Ребекка, взамен фактических знаний точных наук научится любить и понимать природу, наблюдать и фиксировать ее изменения, не применяя знания математики и химии. Но такие знания тоже кому-то очень нужны. Поэтому я думаю, что она и без математики найдет, точнее, может найти работу по специальности после окончания своего колледжа. Например, сейчас принято много строгих законов об охране окружающей среды в нашей стране. И по одному из законов любое предложение, любая заявка на начало какой-либо хозяйственной деятельности не может быть утверждена без подробного экологического обоснования. Я думаю, работа такого типа нужна везде и она будет по силам Ребекке.
Я спросил своего друга, как получилось, что школы такого типа имеют право на существование. Разве в Америке нет единых школьных программ? Он даже удивился моему вопросу.
— Конечно, нет. Во времена, когда вы вдруг запустили свой первый спутник, мы впервые вдруг обнаружили, что наши дети не получают достаточного образования в школах по точным дисциплинам, нужным для работы со сложными машинами и приборами, а если и получают, то в среднем значительно меньше, чем ваши дети. В эти времена создатель первых атомных подводных лодок и командующий нашим атомным подводным флотом адмирал Риковер потребовал, чтобы каждый кончающий среднюю школу имел бы обязательный уровень знаний по этим важным предметам и чтобы этот уровень обеспечивался бы программами, обязательными для всех школ страны. Но, Игор, Риковер забыл то, чего не знаешь ты, — мы, американцы, не разрешаем и никогда не разрешим правительству брать в руки воспитание наших детей. Ведь все школы Америки существуют на школьные налоги. Все, что мы заплатили нашему городскому казначею на школы, целиком пойдет на обучение наших детей, и мы считаем, что только мы, через попечительские школьные советы города, имеем право решать, какие предметы и в каком объеме должны учить наши дети в школе. А если дать волю государству, оно будет учить наших детей не тому, чему мы сами хотим, а тому, что ему сейчас кажется более выгодным. И пусть из-за этого наш «средний ребенок» знает меньше математики и физики, чем ваши дети. Зато он знает что-то, чего не знают ваши. А тот, кто хочет учить математику и физику, может учить ее и в средней школе, которая почему-то в Америке называется «высокой школой». Дело в том, что уже класса с четвертого каждый ученик сам выбирает себе те предметы, которые он хочет учить. Положим, для того чтобы закончить какой-то класс, ученик должен набрать сто баллов. За посещение уроков английского языка по полной программе он получит, положим, 20 баллов. Если посещать только половину занятий, получишь половину этих баллов. За полную программу по математике — 15 баллов, физики — 10, химии — 10, истории США — 10, всемирной истории — 10, биологии — 10, социологии — 5 (этот предмет проще и интереснее учить), искусствоведению — 5, живописи — 5, истории музыки — 5, домоводству — 5, сельскому хозяйству — 5 и так далее. В начале каждого полугодия ученик получает большой список предметов — курсов, отмечает в нем, что он хочет изучать, чтобы набрать нужное для перехода в следующий класс число баллов, и сдает в учебную часть школы. В соответствии с собранными заявками и верстаются расписание уроков и списки классов.
Все идет хорошо до самого окончания средней школы. И только когда бывший ученик собирается поступать, например, в государственный университет, то есть университет штата, где плата много меньше, чем в частном университете или колледже, выясняется, что там свои условия и никто не интересуется, сколько часов сельского хозяйства или экологии он прослушал. И молодой человек тратит год, а то и два, чтобы дослушать те курсы, на которые он не обращал внимания в школе. Правда, сейчас, когда у нас в стране уже много лет, с окончания войны во Вьетнаме, нет обязательного призыва на военную службу, такая отсрочка с поступлением в университет даже для мальчика не является катастрофой. Вообще отмену обязательного призыва на военную службу я считаю единственным по-настоящему умным, дальновидным шагом своего правительства за последние годы, несмотря на то что наши высшие военные были почти в истерике от этого шага. Им казалось, что этим подрывается вся оборонная мощь страны. А на самом деле оборонная мощь страны при этом только возросла, потому что возросла экономическая мощь страны. Сейчас мне даже трудно представить Америку, из которой искусственным путем была бы выдернута на четыре года — с семнадцати до двадцати лет — самая, пожалуй, активная и жизнерадостная часть мужского населения. Почему на четыре года? Да потому, что при наличии обязательного призыва окончившие школу молодые люди никуда не торопились, зная, что очень скоро все равно пойдут в армию. Потом эти ребята два года будут служить и еще год, не менее, входить, возвращаться в «нормальную» гражданскую жизнь.
— Но ведь кому-то надо же служить в армии?
— Вот и служат по десять — пятнадцать лет наемные люди, сделавшие работу солдата — я подчеркиваю — солдата, а не офицера — своей профессией. Каждый такой солдат, из-за того что он служит долго, освобождает от службы пять-шесть человек, которые должны были бы быть призваны на два года. И в профессиональном отношении тоже нет сравнения. Вольнонаемный солдат — настоящий профессионал, особенно когда дело касается сложной техники. А доходы и преимущества, которые получает страна от участия в активной деловой жизни молодых мужчин призывного возраста, значительно превосходят расходы на высокооплачиваемых солдат.
15 марта, четверг.С утра в университете получил оттиски нужных мне научных статей, обсудил с сотрудниками детали моего предложения в Национальный научный фонд о новой работе в тыловой части шельфового ледника Росса.
После ланча в доме у Боба Томаса, уже во второй половине дня, двинулся домой, в Лебанон. Но сначала надо было заехать к Энн — взять забытый этюдник и другие вещи. Когда приехал к уже знакомой тропе — было темно. Дождь шел не переставая. Полтора часа я «катился» куда-то в темноте. Промок до последней нитки, измучился. Подошел к дому — темно, собака не залаяла. Никого.
Дом оказался закрыт только на вертушку, просто что-бы показать, что никого нет. Под вертушкой записка: «Игор, входи. Вернусь не рано. Твои вещи в сохранности. Энн». Знала, что вернусь за этюдником. Собака не залаяла потому, что уже признала меня за своего.
Вошел в дом, зажег лампу. В холодном доме озноб усилился. Нашел недопитую водку. Выпил полстакана. Все равно знобит. Решился затопить печь. Разделся, высушил все, снова оделся. Поджарил кусок курицы, который взял с собой. Вот так, сижу в чужом доме, где-то в глухом углу Америки, жду хозяйку. Странное чувство.
Лег спать на своем старом месте, на втором этаже. Почитал перед этим Роберта Фроста, заботливо оставленного на полу у свечи хозяйкой. Энн пришла в два часа ночи, но я уже спал.
Утром встал, как обычно, в шесть тридцать, когда Энн еще спала. Оделся, взял этюдник и осторожно, чтобы не разбудить хозяйку, вышел на улицу. И опять охватила своеобразная, дикая красота этого места. Быстро разложил треножник мольберта и, забыв все, принялся лихорадочно кидать краски на холст, пытаясь поймать мгновение. Не заметил даже, как из трубы дома пошел дымок.
— Игор, завтрак готов, — крикнула хозяйка, появившись на крыльце, никак не выразив свое отношение к тому, что я снова здесь и рисую ее дом. Было уже одиннадцать.
Уехать я смог только к вечеру, дождавшись, когда Энн надо было ехать к престарелому джентльмену. Ведь я таки загнал вчера свою машину подальше от дороги, а Энн, когда вернулась, поставила свою «сабару» на той же просеке и загородила мне выезд. Значит, опять буду ехать сотни и сотни миль в темноте. Ведь завтра в девять утра мы с Тони Гау выступаем по местному радио в программе «Завтрак в Хановер-Инн». Передача эта ведется из ресторана гостиницы один раз в неделю по пятницам и идет сразу в эфир. Мы с Тони должны завтракать и рассказывать о советско-американском содружестве в Антарктиде и нашей совместной работе в КРРЕЛ. Опоздать к этой передаче нельзя, ведь она уже заявлена в программе и ее ждут радиослушатели.
16 марта, пятница.Конечно, успел я к передаче и завтраку в «Хановер-Инн», но приехал домой в Лебанон только в четыре утра. Ужасный случай произошел со мной вчера вечером.
Перед выездом на интерстейт, когда уже темнело, я проезжал мимо ярко освещенного продовольственного магазина и решил остановиться, чтобы купить в дорогу несколько бутылок кока-колы, хлеба и колбасы для бутербродов. Когда вернулся и решил завести мотор — оказалось, что исчезли ключи от машины. Становилось все темнее и холоднее. Уже и магазин закрылся, а ключи не находились. Я ходил между магазином и машиной, смотрел под ноги, снова и снова рылся в карманах. Ключей не было, и добраться в Лебанон к завтрашнему утру было не на чем. Я представил себе, как завтра утром в «Хановер-Инн» будут ждать меня, как они успокаивают время от времени ожидающих меня радиослушателей. А я здесь, в сотнях миль…