Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
«Иди в свою комнату, закрой дверь и не открывай, — сказала Патрику Джойс. — Если они решили пойти к тебе — я вызову полицию и ее арестуют, так как мотель — частная собственность. Здесь командую я, а я могу не разрешить войти в комнаты моих жильцов. Если бы здесь был Дан, а она была бы мужчиной, то Дан просто взвел бы курок, и никто бы не решился идти дальше».
Но вот приехали мать и дочь. Мать в холле истерично кричала на девочку, девочка плакала и кричала, что ненавидит мать, а если ей запретят встречаться с Патриком — она убьет себя. Трудно сказать, слышал ли это все Патрик из своей комнаты, но когда они уехали, Джойс пошла навестить его, сказать, что опасности нет. Патрик сначала не открывал, а потом вышел какой-то притихший, бледный. Они пришли в холл, Патрик выпил кофе — его стошнило. А через некоторое время его начали бить судороги, и он, плача, рассказал, что он выпил двадцать таблеток снотворного, что не хочет больше жить.
Джойс позвонила родителям и в «скорую помощь», а сама начала таскать Патрика волоком по полянке перед мотелем, не давая ему впасть в беспамятство. Когда приехали родители, потерявшего сознание Патрика уже увезли в больницу.
Через день я снова заехал к Джойс и увидел сидящего на полу какого-то просветленного, «отмытого» Патрика.
— Хай, Патрик! — сказал я, стараясь не выдать удивления.
— Хай, Игор! — лучисто, хотя и устало улыбнулся он.
Рядом с Патриком на ковре сидела, скрестив ноги, Мишел. Они вместе продолжали строить игрушечную дорогу. Оказалось, что сегодня утром Патрика под расписку выписали из больницы.
В «Мавританском дворе» я почему-то чувствую себя как член большой колониальной семьи старых времен. Мужчины и женщины сидят на теплых ступеньках, судачат о привидениях и загробной жизни, обсуждают современные проблемы. За последнее время темп инфляции резко снизился, зато скакнула безработица. Слово «депрессия» опять витает в воздухе. Вот и вчера по радио объявили, что огромный сталелитейный завод Буффало закрывается и в течение месяца все рабочие — а их около тысячи — будут уволены. Почему? «Потому что японская сталь дешевле американской, — говорят газеты. — Мы опять должны научиться делать вещи дешевле японцев». А пока японцы делают лучше, и уровень безработицы в Буффало достиг 15 % — цифра огромная. Это чувствуешь, когда сам живешь здесь. Особенно безработица ударила по городам «синих воротничков», городам простых «старинных» индустрий, где производство стали, автомобилей, деревообрабатывающая промышленность. А мой Буффало — как раз такой город. Интересно, как сейчас в Боулдере.
— Понимаешь, Игор, — жалуется мне Джойс, — эта депрессия отличается от той, что была в тридцатых годах. Тогда разорялись и бедные и богатые. Сейчас бедные становятся еще беднее, а богатые — еще богаче. Я чувствую это по мотелю…
Вчера задержался на работе и приехал в «Мавританский двор» только в 10 часов вечера по дороге домой, чтобы выпить стаканчик кофе, посмеяться с Джойс. Вдруг врывается разъяренный мужчина и начинает кричать на Джойс, что в комнате, где он живет, слишком холодно, а вода течет из крана желтая. Джойс заставила себя улыбнуться, следуя, очевидно, плакату: «Улыбайся, и никто не заметит, что ты взбешен» (этот плакат вывешен на доске конторки в «Мавританском дворе» на видном месте), и сказала, что мистер не прав, что он, очевидно, просто забыл включить отопление — ну а вода… вода всегда первые секунды идет ржавая, если кран давно не открывали. Надо просто подождать несколько секунд, и желтую, ржавую, застойную воду сменит кристально чистая вода.
— Я извиняюсь, что не предупредила вас об этом, но я думала, что вы прочитаете памятку на столе под стеклом в вашей комнате… — вежливо, хотя и дрожащим от напряжения голосом сказала Джойс.
Но мужчина не слушал и продолжал что-то угрожающе кричать. И тут Джойс не выдержала:
— Я прошу вас немедленно покинуть мотель. Вы разговаривали со мной не так, как джентльмен должен говорить с леди. И если вы будете продолжать в том же духе, я сейчас позвоню в полицию, — и она сняла трубку телефона.
— Пропадите вы пропадом! — крикнул мужчина и бросился к выходу.
«Но ведь он не заплатил», — подумалось мне. Я стоял недалеко от выхода и решился загородить собой входную дверь.
— Заплатил ли он по счету? — спросил я, обращаясь только к Джойс, не глядя на мужчину.
— Да, Игор, ты можешь его выпустить, — сказала Джойс, подхватив игру.
Мужчина выскочил на улицу и побежал собираться. Он ни разу не оглянулся, но я видел, как он вздрогнул перед тем, как Джойс ответила мне. Видимо, он заметил, что в это время на ступеньке балкончика, который вел в столовую, где жили Фросты, поднялся привлеченный шумом Дан.
— Вечером, Игор, я всегда рядом с Джойс, — сказал Дан, усаживаясь в кресло, — и дверь в лобби всегда открыта. И даже если я хочу спать, я сплю в кресле до тех пор, пока мы не запрем дверь на ночь. Ты даже не представляешь, сколько опасных людей путешествуют здесь по ночам. Поэтому когда ночью раздается звонок в дверь — мы всегда встаем оба. Джойс, накинув халат, идет открывать входную дверь, а я беру свое ружье, вставляю в него патрон и стою наготове у выхода из кухни. Дверь на улицу стеклянная, и окно во всю стену, поэтому Джойс всегда видит — кто звонит, на какой машине приехали. А я ничего не вижу, потому что стою, спрятавшись за косяк двери. Но все слышу. И если голос Джойс выразит хотя бы нотку тревоги или в голосе незнакомца послышится угроза, я делаю шаг вперед с винчестером: «В чем дело, мистер, у вас какие-то проблемы?»
Обычно это действует безотказно, человек или сразу уезжает, или становится удивительно вежливым. Но если и этого оказывается мало, тогда я взвожу курок — каждый мужчина знает этот звук. После этого мы даем ему минуту, чтобы он успел уехать. Иначе я обещаю ему уложить его на асфальт перед домом и вызвать полицию.
— А приходилось тебе когда-нибудь стрелять? — спросил я Дана.
— Нет, никогда, — сказал он, загадочно улыбаясь. — Но я знаю только одно — если мои чувства подскажут мне, что пора — я не поколеблюсь ни секунды. Многие полицейские говорят это: «Если какое-то шестое чувство крикнуло тебе „пора“, не раздумывай, стреляй немедленно, или будет поздно. Только… — Дан опять улыбнулся, и неясно было, шутит он или говорит всерьез. — Только, когда стреляешь — надо быть уверенным, что бьешь наповал, насмерть. Если ты оставишь его живым, раненым или калекой, он потом разорит тебя, затаскает по судам, найдет подставных свидетелей, наймет дорогих адвокатов…»
Когда я рассказал об этом разговоре через несколько дней в лаборатории, ребята не удивились, отнеслись к этому спокойно.
— Это точно, Игор, если ты вынужден стрелять, стреляй так, чтобы убить. Это знает каждый. Любой адвокат скажет тебе это. А когда убил, если он был на пороге твоего дома, постарайся затащить его хоть чуть-чуть за порог. И после этого звони в полицию. Если ты убил на пороге своего дома — уже ясно, что ты был вынужден сделать это, защищая свой дом. Хотя лучше прожить жизнь, ни разу не выстрелив таким образом…
Но этот разговор с ребятами был позднее. А в тот вечер, не успели мы поговорить с Даном, снова звякнул звоночек. На этот раз вошла женщина. Она выглядела так, как должна выглядеть леди: молодая, красивая, гордый взгляд, осанка, одежда. Она остановилась посреди лобби, посмотрела на нас с Даном, собственно, не на нас, а как-то поверх нас, вдоль стены.
— Есть здесь кто-нибудь, кто имеет отношение к мотелю?
— Я менеджер этого мотеля, — сказал Дан осторожно.
— Скажите, где здесь поблизости самый дешевый винный магазин? — спросила гордо женщина.