Пилигрим
Шрифт:
«У него был воистину оригинальный вкус, — писал Форстер, — и я всегда считал своей привилегией заботу о его гардеробе. Даже слабости мистера Пилигрима (если можно назвать их слабостями) были совершенно невинны. Категорическое неприятие каких-то блюд, требование, чтобы вода в ванной была всегда одной и той же температуры, гневные письма в «Таймс», бесконечная преданность друзьям и так далее. Мистер Пилигрим был очень дисциплинированным человеком и писал каждый день. Он мог быть на удивление груб с людьми, которые его раздражали, и в то же время предельно терпеливым и вежливым, если
Что же до кончины мистера Пилигрима, могу сказать только одно: я отлучился в гостиницу минут на десять, чтобы заказать обед. Когда я вышел, мистера Пилигрима и след простыл.
Потом в гостиницу прибежал парнишка и сказал, что какой-то автомобиль свалился в Луару. Я сразу понял, что это машина моего хозяина. Мистера Пилигрима.
Мы сделали все возможное для его спасения, но наши усилия не увенчались успехом. Он ушел от нас навсегда. Я буду оплакивать его до самой смерти. Он, конечно, был моим хозяином, но и другом тоже.
Мы с вами не встречались, однако леди Куотермэн говорила мне о вас. Она верила, что вы поможете мистеру Пилигриму. Как выяснилось, она ошиблась. Не обижайтесь, пожалуйста, но факт остается фактом. Мы его потеряли.
Рано или поздно тело мистера Пилигрима, без сомнения, будет найдено, и тогда я вернусь за ним во Францию. Я должен выполнить его последнюю волю — кремировать тело и разбросать пепел в саду на Чейни-Уок, где он был так счастлив.
А пока могу лишь добавить, что я нашел в багаже мистера Пилигрима запечатанное письмо. Оно адресовано вам, так что, полагаю, он хотел, чтобы вы его прочли. Я его, естественно, не вскрывал. Ручку мистера Пилигрима я оставил себе на память. Она голубая — его любимого цвета.
Искренне ваш
Г. Форстер, эсквайр».
Тело Пилигрима так и не найдут. Форстер никогда больше не приедет во Францию. Жизнь Пилигрима закончилась. Или одна из них.
Юнг положил письмо Форстера на стол и замер, с горечью думая о кончине Пилигрима и о том, что никогда больше не услышит его рассказов, в которых тот с таким воображением воссоздавал прошедшие эпохи.
«Не просто с воображением, — подумал Юнг. — Это было творческое воссоздание прошлого, убедительное и даже, можно сказать, достоверное. Он рассказывал о прошлом с уверенностью очевидца. Откуда такая уверенность? Впрочем, безумцы всегда убеждены в истинности собственных фантазий. Они точно знают, о чем говорят, и никогда не испытьшают сомнений. Я вот, к примеру, на такое не способен…»
Он улыбнулся.
«Сумасшедшие абсолютно уверены в себе, а мы, здоровые, вечно терзаемся сомнениями. Мы теряемся в догадках, на ощупь подбираемся к истине, маскируем собственную неуверенность извинениями и умолчаниями, кокетливо утверждая, что мы «ничего не знаем», хотя и притворяемся, что знаем все. Мистер Пилигрим был самим собой. Он не поступался своими убеждениями, хотя и страдал от неверия окружающих. Ему не позволяли переступить черту…
Сказал ли кто-нибудь ему хоть раз в жизни: «Я тебе верю»?
Разве что леди Куотермэн, да и то с оговорками. Но она действительно хотела ему верить, что правда, то правда».
Юнг развернул второе письмо — три с половиной исписанные страницы. Оно начиналось словами: «Мой дорогой герр доктор Остолоп!»
Юнг снова улыбнулся. В этом приветствии был весь мистер Пилигрим — до конца нспоколебимый в своих нападках на здравый смысл.
«Вы не обязаны мне верить — и все-таки поверьте», — эхом отозвался у него в ушах голос Пилигрима.
«Мой дорогой герр доктор Остолоп!
Приближаясь к концу пути, я хотел бы напомнить вам, как вы однажды сказали, что поверите мне, только если я окажусь в шкуре Галилео, Жанны д'Арк или Луи Пастера. Их всех судили отъявленные скептики, однако никто из этих провидцев не отрекся от убеждений. Они продолжали настаивать на своем даже после смерти, пока время не доказало их правоту. Земля действительно вращается вокруг Солнца, святые говорят от имени Господа, а привипки предотвращают болезнь. Весьма эклектичное трио верующих, мягко говоря.
Но я устал от людского суда. Вы как-то размышляли в моем присутствии, существует ли на самом деле такая штука, как «коллективное бессознательное человечества». Насколько я понимаю, термин вы придумали сами. Так вот, герр доктор Олух, могу сказать вам совершенно точно: да, существует, и я — живое подтверждение тому. Я собственными глазами видел все повороты судьбы человечества и, как я говорил вам, бремя «коллективного бессознательного» было для меня вдвойне невыносимо, поскольку в наше время род человеческий категорически не желает учиться на уроках своей же истории и осознать собственную цельность и ценность.
Свидетельств тому — миллион. Мы упрямо отвергаем истинность коллективной памяти и снова и снова идем на костер, словно это наше единственное спасение.
За последние несколько лет я понял, чтов ближайшем будущем нас ждет еще одно грандиозное всесожжение. Не могу сказать, в какой форме оно произойдет, но оно уже у ворот. Очень скоро пламя объемлет всех нас — и лишь потому, что мы не обращаем внимания на мудрый внутренний голос, который вечно твердит нам; «Хватит! Довольно!»
Никто, естественно, не поверит моим предсказаниям, и вы в том числе. Неверие — часть моей вечной кары, мой приговор, который я отбываю в течение множества жизней.
Что я пытаюсь всем этим сказать? Да то, что ваше «коллективное бессознательное» доказало свою бесполезность. Вы, герр доктор Обалдуй, сами предали его, когда встретились со мной и отказались мне верить. Разве не правда, что любая научная теория — ничто без доказательств? Вы проиграли, поскольку не приняли меня в качестве доказательства своей собственной теории. Так сказать, побоялись последствий правоты. Вас терзали сомнения, поскольку вы сомневались, что хотите оказаться правы. Однако вы забыли, что, помимо последствий вашей правоты и неправоты, есть еще последствия поражения.