Пилигрим

Финдли Тимоти

Река была футах в пяти от передних колес. Пять футов земли, уходившей вниз и поросшей высокой травой и ивовыми кустами.

Пилигрим вышел из машины и на минуту прислонился к капоту «рено». С моста неподалеку доносились голоса играющих детей. Залаяла собака. Близость реки успокоила Пилигрима. Ему всегда нравился вид и плеск воды. И ее запах.

Здесь Луара была широкой и опасной из-за мощного подводного течения, хотя казалось, что она несет свои воды безмятежно и даже немного лениво. Но, стоя на краю и глядя вниз, Пилигрим видел вьющиеся водоросли и бурные водовороты, которые могли за долю секунды увлечь человека на дно.

Перед глазами внезапно всплыл образ Сибил. Пилигрим не знал толком почему. Возможно, потому, что он чудом не погиб в автомобильной аварии. Ведь лавина унесла Сибил так же, как его чуть было не унесла река.

Он посмотрел на противоположный берег. На лугу паслись коровы. Их стерегла собака. Пастушья собака. Черная. Она смотрела на Пилигрима почти веселым взглядом и махала хвостом.

«Река, — подумал он. — Стикс, Луара, Темза, лас Агвас, Арно, Скамандр возле Трои… Где-то рядом всегда была река».

Как-то раз он попытался утопиться в Серпантайне. Разумеется, тщетно.

Но кто сказал, что вода не может стать его сообщницей теперь, когда Сибил умерла и боги решили покинуть землю?

«В глуши я нашла алтарь с надписью: «Неведомому богу»… и принесла ему жертву».

Здесь тоже глушь. Поля до горизонта. Необъятное, как в первый день творения, небо. Деревья и лепет невидимых детей. Река, чью глубину трудно измерить..

Пилигрим оглянулся через плечо на автомобиль, который сидел в высокой траве, как пришелец с другой планеты.

«Словно в конце пути. А почему бы и нет?»

Он попытался вызвать в воображении «неведомого бога» единственного оставшегося бога, которого он не знал.

Молись!

Быть может, у него есть ответы? Быть может, он дарует мне прощение за смерть того человека, которого я убил в Шартре. Меа culpa. Меа culpa. Меа maxima culpa… (моя вина. Моя великая вина, лат.) Пилигрим легонько ударил себя в грудь и, словно собаки ему было недостаточно, окинул небеса взором в поисках еще одного знамения.

Оно было там, как всегда. Вечные орлиные крылья. Пилигрим пошел назад к машине.

Не думай ни о чем. Действуй!

Он открыл дверцу и сел за руль.

Машина так накренилась, что ему даже не надо было включать мотор. Довольно будет отпустить тормоз.

Пилигрим улыбнулся.

«Над речкой ива свесила седую листву в поток…» (В.Шекспир, «Гамлет», пер. Б.Пастернака) — вспомнилось ему. Вот она, перед ним, ива — склонилась набок, словно уступая ему дорогу, как уступала дорогу Офелии.

Пилигрим медленно протянул руку и отпустил тормоза.

«Пусть это закончится!» — прошептал он и закрыл глаза.

Вскоре во двор гостиницы «Шандорез» прибежал мальчишка, удивший на соседнем мосту вместе со своим другом.

Машина съехала в реку, сказал он, а ero друг нырнул, чтобы посмотреть, можно ли спасти водителя. «Давайте скорее!»

Все побежали.

Оставшийся спасать проезжего парень вынырнул из воды, едва дыша. Мужчины скинули одежду и сменили его.

— Я видел его! Видел! — твердил паренек. — Он был там! Я видел его! Но когда я нырнул за ним, там никого не оказалось…

В машине не было ничего, кроме багажа.

Форстер ждал на берегу. Он умолял, чтобы ему позволили присоединиться к ныряльщикам, но его не пустили. Местные знали реку, а он нет. Он понятия не имеет, какие там опасные подводные течения и водоросли. Хватит с них одного утопленника. Зачем им второй?

На речном берегу столпились полицейские, жители деревни и проезжие путешественники. Всех влекло зрелище смерти, кипевшее жизнью: обнаженные ныряльщики, женщины и дети, тепло одетые туристы, повытаскивавшие из машин корзинки с едой и велевшие своим шоферам расстелить на траве покрывала для пикника…

Поиски длились четыре часа, после чего местный префект дал отбой.

— Когда-нибудь мы найдем утопленника, только не здесь, а гораздо ниже, — сказал он. — Его явно унесло течением.

Форстер сидел у реки, пока не стемнело. Неужели мистеру Пилигриму наконец удалось покончить с собой? Или он погиб в результате аварии? Форстер так никогда этого и не узнал — но он догадывался. А на том берегу черный пес поднял голову к луне и завыл.

11

Через неделю, в четверг, одиннадцатого июля, Юнгу принесли в клинику письмо без обратного адреса. Судя по штемпелю, оно было послано из Дьеппа, то есть из Нормандии.

«Г. Форстер, эсквайр». Юнг невольно улыбнулся претенциозности подписи. Форстер определенно давно мечтал об этом, хотя никогда не называл себя эсквайром прежде. «Мистер Форстер стал джентльменом, — подумал Юнг. — Что ж… Браво, браво!»

Письмо отнюдь не было данью вежливости. Форстер сообщал в нем о кончине Пилигрима.

Странно, но ни Форстер в своем послании, ни Юнг в мыслях не произносили слова «смерть», словно оно было запретным, когда речь шла о Пилигриме.

Форстер не писал о том, что произошло в Лувре и Шартре, хотя и признал, что помог Пилигриму бежать. Он упомянул, что они уехали на машине, «дабы, — как он выразился, — осуществить желание мистера Пилигрима отдать последнюю дань уважения определенным шедеврам».

Откуда он знал, что эта дань была последней?

Миетер Пилигрим объясняет это в прилагаемом письме.

В послании Форстера чувствовалось редкостное уважение к личности другого человека. Там не было ни намека на снисходительность к болезни или душевному расстройству Пилигрима. Форстер принимал своего хозяина таким, какой он был, со всеми его страстями и убеждениями — уникальными и странными, трогательными и возмутительными. Что же касается его любви к искусству и природе, особенно птицам и псу Агамемнону, она всегда оставалась неизменной.