Пилигримы
Шрифт:
– И кто же это?
– Гвидо де Раш-Русильон. Оказывается, у маркиза фон Вальхайма имеется пергамент с воспоминаниями какого-то рыцаря фон Майнца, в котором черным по белому написано, что благородные шевалье Глеб де Лузарш и Венцелин фон Рюстов вступили в сделку с дьяволом в подвале мечети Аль-Акса. И якобы сам Люцифер вручил им таинственный камень, дающий власть над людьми.
– Глеб де Лузарш мой отец, – холодно заметил Филипп.
– Именно поэтому я счел своим долгом предупредить тебя, шевалье. Разумеется, в обмен на лояльное отношение с твоей стороны. Ведь Гвидо де Раш-Русильон твой родной племянник, и он действительно является любовником благородной Марии, теперь уже вдовы графа Тулузского.
– Кто еще присутствовал в доме в момент смерти Альфонса-Иордана?
– Герцог Бульонский и некий Вальтер фон Валенсберг. Последний попал в плен к мусульманам под Дорилеем и был выкуплен, то ли графиней
– А что ты сам об этом думаешь, благородный Манасия? – спросил Филипп.
– Я думаю, что граф Тулузский действительно увидел свою жену в объятиях молодого человека, но проник тот в спальню Марии вполне естественным путем. Все дело в том, шевалье, что Иерусалим часто переходил из рук в руки, а потому его жители строили потайные ходы в своих домах. Я побывал в спальне графини Тулузской после того, как она покинула этот дом, и без труда определил, что одна из стен – двойная и между перегородками имеется проход, вполне достаточный для стройного шевалье, охваченного любовной страстью. Будь граф Тулузский трезвым и скептически настроенным мужем, он наверняка бы остался жив. Увы, религиозный фанатизм порой бывает для людей не менее вреден, чем порок прелюбодеяния.
– Я рад, что нашел в твоем лице, благородный Манасия, человека рассудительного и не склонного к необдуманным поступкам, – спокойно проговорил Филипп. – Поэтому я настоятельно советую тебе не только самому остаться дома, но и не вводить в соблазн своих друзей.
– Но меня ждет патриарх Фульхерий, – попробовал возразить Манасия.
– У патриарха сегодня отбоя не будет от высокопоставленных гостей, возможно, он заметит твое отсутствие, шевалье де Роже, и даже огорчится по этому поводу. Но, в конце концов, что такое огорчение даже очень значительного лица по сравнению с собственной жизнью. Король Болдуин Третий не станет преследовать любовника своей матери, но он вынужден будет покарать мятежников, осмелившихся встать между ним и троном.
– А фальшивые деньги? – вспомнил Манасия.
– Не в интересах французских и иерусалимских баронов поддерживать слухи, бросающие тень на их репутацию, – усмехнулся Филипп. – Всего хорошего, шевалье де Роже, желаю тебе спокойно провести вечер в компании с виноградной лозой. Думаю, это не только в наших, но и в твоих интересах.
Фульхерий Ангулемский не только считался, но и являлся едва ли не самым преданным сторонником королевы Мелисинды. А сан патриарха Иерусалимского если и не спасал его от наветов, то, во всяком случае, защищал от прямого физического насилия. Он сумел выдержать напор со стороны буйного Гуго де Сабаля, грозившего ему карами небесными, и теперь с достоинством внимал аргументам Людовика Французского. По мнению короля, юноша, достигший семнадцатилетнего возраста, вполне способен был управлять государством. А поведение матери благородного Болдуина иначе как узурпацией власти назвать нельзя. Патриарх Фульхерий не отрицал, что сын благородной Мелисинды весьма одаренный юноша, но, тем не менее, уступающий своей матери в опытности и умении разбираться в людях. Королева Мелисинда явила себя достойной соправительницей своего мужа Фулька, а после его смерти сумела в неприкосновенности сохранить границы Иерусалимского королевства. И с какой же, простите, стати мудрая правительница должна уступать трон отроку, подверженному влиянию баронов, больше заботящихся о своих правах и привилегиях, чем о защите Гроба Господня.
– Увы, патриарх Фульхерий, я признал бы твои доводы обоснованными, если бы люди, которых благородная Мелисинда привлекла к управлению королевством, оказались бы на высоте положения в трудный для Святой Земли час.
При этих словах, Людовик высыпал на столик, стоящий перед патриархом, пригоршню фальшивых монет и укоризненно покачал головою. Синхронно с королем вздохнули магистр и сенешаль ордена тамплиеров, а также барон де Водемон, пожалуй самый заинтересованный в исходе переговоров человек.
– У нас есть все основания подозревать близких к королеве Мелисинде лиц в тайном сговоре не только с эмиром Дамаска, но с атабеком Мосула, – спокойно продолжал Людовик.
– Это серьезные обвинения, сын мой, – печально вздохнул патриарх. – Они требуют веских доказательств и свидетельских показаний особ высокого ранга. В противном случае, я не могу воспринимать подобные высказывания иначе как наветы на благородную Мелисинду и преданных ей шевалье.
– Быть может, нам следует пригласить в твой дворец, святой отец, ближайших к королеве людей, дабы выслушать из их уст доказательства непричастности к этому скандальному делу, – предложил сенешаль де Бове. – Честное слово, данное в твоем присутствии, коннетаблем Манасией де Роже, могло бы снять подозрения на его счет и утихомирить страсти.
Фульхерий Ангулемский глянул на благородного Ролана с удивлением. До сих пор он числил сенешаля в тайных сторонниках юного Болдуина и никак не ожидал услышать от него столь странное предложение. Патриарх очень хорошо знал Манасию и нисколько не сомневался, что тот принесет любую клятву, которую сочтет для себя выгодной. Надо полагать, сенешаль знает шевалье де Роже нисколько не хуже патриарха, тогда чем прикажите объяснить его нынешнюю наивность? Смущало Фульхерия и то, что король Людовик и магистр Робер де Краон кивают головами в такт словам старого Ролана, словно во всем с ним согласны. Патриарх знал, что его резиденция окружена сторонниками мятежных баронов. Однако численность мятежников была невелика, и вряд ли они вообще выступили бы без поддержки французов Людовика. Зачем королю, потерпевшему позорное поражение под Дамаском, потребовалось ввязываться в чужую свару, Фульхерий не знал, но он был абсолютно уверен, что Людовик сделает все, чтобы избежать кровопролития в Святом граде. Того же мнения придерживалась и благородная Мелисинда, с которой патриарх беседовал накануне. Королева обещала патриарху защиту, в случае если давление на него выйдет за рамки приличий. Коннетабль Манасия должен был привести своих людей к резиденции патриарха еще сегодня днем, но почему-то задерживался, и эта его странная медлительность раздражала Фульхерия Ангулемского.
– Пусть будет по-вашему, – вздохнул патриарх. – Я отправлю за Манасией своего слугу.
Увы, коннетабль де Роже на зов Фульхерия не откликнулся. Преданный патриарху человек, посланный в его дворец, вернулся с вестью, поразившей Ангулемского в самое сердце. Манасии не казалось дома в тот самый день, когда королева особенно нуждалась в его помощи. Именно в этот миг патриарх осознал, что сопротивление бесполезно. Благородная Мелисинда была брошена всеми своими союзниками, включая и хитроумного коннетабля. Манасия то ли продался в очередной раз, то ли был загнан в угол своими безжалостными противниками. Выхода не было. Патриарх Фульхерий очень хорошо знал пределы своей власти в Иерусалиме. У него хватало друзей и здесь, и в Риме, но и в недоброжелателях он тоже не испытывал недостатка. Один из них, папский легат Годфруа де Лангр ласково улыбался сейчас в лицо Фульхерия Ангулемского. Речь шла уже не о благородной Мелисинде, а самом патриархе, под которым вдруг зашатался престол. Чего доброго, его могли обвинить в тесных связях с изменником Манасией, а это обернулась бы для него очень большими неприятностями. Фульхерию Ангулемскому ничего другого не оставалось, как только надеяться на благодарность юного Болдуина, который, надо полагать, не забудет, кто возложил королевский венец на его склоненную голову.
– Хорошо, – уверенным голосом произнес патриарх. – Готовьтесь к коронации. Да благословит Господь нашего нового государя, благородного Болдуина Иерусалимского.
Глава 8 Чужая жена.
Король Людовик после коронации Болдуина пребывал в благодушном настроении. Этому способствовали и вести, полученные из Сирии. Атабек Мосула распустил свою армию, так и не решившись напасть на христианский город. Узнав о случившемся, жители Иерусалима дружно благодарили не только Господа, но и французского короля. Уставший от поражений Людовик был тронут приветственными криками иерусалимцев до глубины души, что, однако, не помешало ему отдать приказ своей сильно поредевшей армии о возвращении в Европу. Расторопные генуэзцы предложили королю услуги по весьма сходной цене, и Людовику ничего другого не оставалось, как в очередной раз возблагодарить небо за то, что оно вняло его молитвам и послало попутный ветер нанятым судам. Путь в Европу для короля Франции лежал через Триполи, где загостилась у тетки Сесилии его благородная супруга Элеонора Аквитанская. Дабы избавиться во время пути от неизбежной в таких случаях скуки, Людовик пригласил к себе на галеру герцога Бульонского и епископа Лагрского, людей набожных, благочестивых и не склонных к загулам. Преподобный Годфруа сочувственно выслушал жалобы короля на бесчинства младшего брата Робера, которого даже скандальная история в Иерусалиме не смогла излечить от пагубной страсти. Однако герцог Бульонский с тяжким вздохом заявил, что игра в кости это далеко не самый тяжкий грех для молодого человека, чем удивил короля.