Пилигримы
Шрифт:
– Кто этот рыцарь с красным пером? – спросил Людовик у своего брата.
– Олекса Хабар, – усмехнулся Робер. – Чего доброго скиф возьмет город в одиночку, не оставив на нашу долю не только золота, но и славы.
Судя по всему, сельджуки уже опомнились от растерянности, во всяком случае, лестницы все чаще падали вниз вместе с гроздьями, висевших на них крестоносцев. Однако красное перо упорно продвигалось к башне, вместе с лазоревыми сюрко Русильонов. Уже не только Филипп, но и магистр де Краон пристально наблюдали именно за этой группой.
– А ведь возьмут башню, – выразил их мнение Робер Першский, затрепетавший в предвкушении победы. – Дозволь им помочь, государь.
– Рано, – коротко бросил Людовик.
Красное перо исчезло со стены и почти одновременно с этим треснули городские ворота. Мастера поспешно катили таран назад, а им навстречу ринулись спешенные тамплиеры.
– Пора! – крикнул Людовик брату, и вторая волна французов хлынула на стены Дамаска.
Филипп ворвался в башню одним из первых и едва успел прикрыться щитом от кипящей смолы, хлынувшей на него сверху. Проход был перегорожен стальной
– Трубы подают сигнал отхода, – крикнул он прямо в ухо ошалевшему шевалье.
– Но почему?! Мы ведь почти у цели.
– Откуда же мне знать, – повел здоровым плечом Гвидо и крикнул во всю мощь своих легких. – Отходим, тамплиеры! Это приказ магистра.
Филипп взвыл от ярости, но подчинился. Отход оказался не менее кровавым чем наступление. Олекса Хабар со товарищи с трудом удерживали ворота, отбиваясь от сельджуков, густо полезших из всех щелей. Филипп краем глаза увидел раненного юношу в синем сюрко, с трудом пробивающегося к воротам из соседнего дома. Судя по поясу, он уже успел стать рыцарем, но, видимо, только для того, чтобы пасть смертью героя на залитую кровью мостовую Дамаска. В последний момент шевалье сумел отвести удар от головы обреченного и толкнул рыцаря к воротам, где его прикрыл собой Глеб Гаст. Тамплиеры все-таки вырвались из ловушки, устроенной им сельджуками, но, разумеется, далеко не все. Магистр де Краон встретил своих людей в сотне метров от стены, сидя верхом на коне, за его спиной выстроились в боевые порядки три сотни всадников в белых сюрко, готовых прикрыть своих отступающих товарищей. Однако сельджуки не рискнули высунуться за стены.
– Что случилось? – спросил Филипп у магистра, с трудом переводя дыхание.
– Армия Нуреддина подошла к Дамаску. Алеманы с трудом удерживают проходы через валы. Садитесь на коней, благородные шевалье, мы отступаем.
К большому облегчению Филиппа, Луи де Лузарш и Венцелин де Раш-Гийом каким-то чудом уцелели в этом рукотворном аду. Гвидо де Раш-Русильон, дважды раненный, с трудом держался в седле. Его подпирали с двух сторон Глеб Гаст и Олекса Хабар.
– Вы, – ткнул в их сторону пальцем магистр де Краон, – лучшие из бойцов, которых я когда либо видел. Останусь жив – не забуду о ваших заслугах перед орденом и матерью церковью. Вперед, шевалье.
– Тебя как зовут? – спросил Филипп у спасенного чудом юного рыцаря.
– Аршамбо де Сен-Валье, – нехотя отозвался тот.
– Держись рядом со мной, – распорядился Филипп. – Да поможет нам Бог.
Армия крестоносцев отступала под ударами, наносимыми сразу с двух сторон. С фланга на нее наседали отборные головорезы Нуреддина, с тыла – туркмены и курды Айюба, покинувшие спасенный Дамаск. Тамплиеры, оказавшиеся на свою беду, в арьергарде крестоносцев, вынуждены были трижды переходить в атаку, дабы отбросить наседавших туркмен. Филипп с трудом добыл телегу для раненных Гвидо и Аршамбо и отправил их к Роберу Першскому с просьбой о помощи и содействии. Коннетабль де Краон лично произвел в рыцари Луи де Лузарша, Венцелина де Раш-Гийома, Олексу Хабара, заодно и всех его уцелевших мечников, число которых сократилось на треть. Этот отход стоил тамплиерам немалых жертв, но никто из них не дрогнул и не покинул строя. Отступали они только по приказу, неизменно подбирая своих раненных, а если имелась к тому возможность, то и мертвых товарищей.
– Сельджуки тамплиеров не щадят, – пояснил Филипп любопытному Хабару. – Орден не платит выкуп за своих рыцарей. Такой у них устав.
– Жаль людей, – покачал головой Олекса. – Будем надеяться, что в рай они попадут без задержки.
– Они попадут, – зло ощерился Филипп. – А ты зачем ввязался в это гиблое дело?
– У нас на Руси не бросают своих, – усмехнулся новгородец. – А уж правы они или нет, пусть Господь разбирается сам. А это правда, что иерусалимцы продались сельджукам?
– Похоже на то, – поморщился шевалье. – В отличие от тебя, они не считают французов и алеманов своими. Такой вот получается расклад, благородный Олекса.
Глава 7 Фальшивое золото.
Поражение крестоносцев под Дамаском обернулось серьезными проблемами не только для Иерусалимского королевства, но и для трех графств, Эдесского, Антиохийского и Триполийского. В Сирию на помощь брату прибыл атабек Мосула Сейфутдин с изрядным количеством хорошо снаряженных воинов. Пока трудно было определить, куда бросят свою многочисленную армию воинственные сыновья Иммамеддина Зенги, на Иерусалим или на Триполи, но Святой город загудел как потревоженный улей в ожидании большой беды. Прошел слух, что Людовик и Конрад, разочарованные поражением под Дамаском, готовятся возвратиться в Европу, оставив иерусалимцев расхлебывать заваренную ими кашу. Обеспокоенная королева Мелисинда пригласила во дворец благородных Людовика и Конрада, дабы узнать их дальнейшие планы. Прием в Башне Давида был устроен с такой пышностью, словно здесь собирались чествовать победителей. Французские и алеманские вельможи расценили поведение королевы как насмешку над людьми, пусть и потерпевшими поражение, но все-таки явивших миру образцы христианской доблести. Людовик и Конрад в ответ на льстивые речи Мелисинды и коннетабля де Роже угрюмо отмалчивались. Потери, понесенные в результате похода на Дамаск, окончательно деморализовали французов и алеманов, и это прискорбное обстоятельство не могли не учитывать их вожди. Кроме того, и Людовик, и Конрад не на шутку опасались, что неудачи в Святой Земле будут использованы их врагами в Европе с весьма печальными для обоих королей последствиями. Благородная Мелисинда, женщина далеко уже немолодая и много повидавшая на своем веку, пыталась сыграть на честолюбии вождей, но европейские короли, герцоги и графы мечтали уже не о подвигах на поле брани, а о возвращении домой. Яства, выставленные на столы, они съели, вино выпили, но решение, столь нужное Мелисинде и всему Иерусалимскому королевству так и не приняли. В переговоры с королями вынуждены были вмешаться тамплиеры. Магистр де Краон и сенешаль де Бове напомнили Людовику о немалой сумме, которую он занял у ордена накануне похода. Французский король рассчитывал расплатиться с долгами добычей, взятой у сарацин, но теперь об этом можно было забыть.
– Орден готов пойти навстречу Франции и простить ей часть долга, но только в том случае, если ты, государь, задержишься в Святой Земле еще на несколько месяцев, – выставил свои условия сенешаль де Бове.
– Не думаю, что атабек Мосула сможет содержать огромную армию долгое время, – дополнил благородного Ролана магистр де Краон. – Он либо двинет ее на один из наших городов, либо распустит до лучших времен. Было бы разумным, государь, перебросить часть твоей армии в Триполи и Антиохию.
– Антиохия исключается, – резко отозвался Людовик. – Я не собираюсь помогать человеку, обманувшему меня самым подлым образом.
Судя по всему, маршал и сенешаль оказались в курсе проблем, возникших у французских вельмож в Антиохии, а потому и не настаивали на своем первоначальном предложении. На помощь графу Раймунду де Пуатье решено было отправить благородного Конрада с его алеманами. Король Германии не выразил по этому поводу протеста, согласившись с доводами тамплиеров, что главной целью похода было не завоевание новых земель, а отражение мусульманской агрессии. Конечно, больших успехов второй крестовый поход не принес. В частности Эдесса так и осталась в руках сыновей Зенги, но с другой стороны, если удастся сохранить в неприкосновенности границы христианских государств в Святой Земле, то в Европе, надо полагать, сумеют оценить усилия двух государей, не пожалевших ни сих, ни денег для торжества христианской веры. После откровенной и дружеской беседы с двумя весьма влиятельными в Святой Земле людьми, Конрад и Людовик воспрянули духом и принялись энергично готовиться к выполнению взятых на себя обязательств. Через неделю алеманы покинули Иерусалим, сердечно распрощавшись со своими боевыми товарищами. Маневры крестоносцев, предпринятые по совету тамплиеров, не остались незамеченными в стане сарацин. Сыновья Зенги так и не рискнули атаковать ни Иерусалим, ни Триполи. Для королевы Мелисинды и ее баронов открылось большое поле для переговоров, чем иерусалимцы немедленно воспользовались. Король Людовик посчитал ниже своего достоинства общение с мусульманскими эмирами и посвятил свободное время молитвам и посещению святых мест. К сожалению, далеко не все вожди крестоносцев оказались столь же благочестивы. Кое-кто ударился в пьянство, а иные предались игре в кости с таким азартом, словно от этого зависела их жизнь. Среди последних особым усердием отличался брат короля Робер Першский, который сочетал в себе оба этих порока, бесспорно не делающих чести ни ему самому, ни всему роду Капетингов. Людовик дважды обращался к младшему брату с требованиями прекратить бесчинства и направить свои помыслы к Богу. Робер совету старшего брата внял и даже отстоял утреннюю службу в храме Гроба Господня, но вечером того же дня в пух прах проигрался в доме иерусалимского барона Жоффруа де Водемона. Справедливости ради следует признать, что играл граф Першский в весьма приличной компании. Среди многочисленных гостей благородного Жоффруа были графы Анри Блуасский и Тьерри Фландрский, герцог Гийом Бульонский, шевалье Филипп де Руси, Олекса Хабар и Гвидо де Раш-Гийом, поправляющийся от ран. Последнему Робер проиграл пятьсот денариев. Сумма изрядная, но все-таки посильная для кошеля брата французского короля. Благородный Гвидо готов был подождать с получением денег, но граф Першский широким жестом вывалил на стол целую кучу монет. Одна из них докатилась до шевалье Хабара, который зачем-то попробовал ее на зуб.
– А деньги-то фальшивые, – спокойно заметил он, повергнув своим заявлением в шок не только благородного Робера, но всех присутствующих в доме барона де Водемона французских вельмож.
Граф Першский расценил слова руса как оскорбление и даже схватился за рукоять ножа, висевшего у него на поясе, но его остановил рассудительный голос хозяина дома:
– Никто не обвиняет тебя, благородный Робер в том, что ты сам отчеканил эти монеты. Скорее всего, ты стал жертвой обмана, но хотелось бы знать чьего.