Пилот мечты
Шрифт:
И я постановил расспросить Колю Самохвальского, когда вернусь на авианосец. Если вернусь. Если Коля вернулся.
Я вспомнил, при каких обстоятельствах видел его машину крайний раз. Он шел со своим ведущим из эскадрильи И-02 в полукилометре от меня. Как же звали ведущего? Фрайман? Кажется, так.
Когда началась свистопляска, они отстрелялись «Оводами», и тут между нами вклинился одинокий немецкий «Хаген» из группы прикрытия. Пара джипсов вышла в лобовую атаку… Видимо, пыталась прорваться. Прежде чем обоих мерзавцев нашли ракеты, один из них успел влепить в немецкий флуггер фатальную дозу излучения.
«Горынычи» Самохвальского и Фраймана скрыла огромная огненная каракатица — все, что осталось от суперсовременного истребителя. На радаре сплошная засветка, но мои живые глаза видели, что и с той стороны что-то взрывалось. И неслабо взрывалось! Колька, Колька, мы не были друзьями, но потерять тебя вот так… Как это все глупо!
Что там еще было?
Было многое, но сколько я смог заметить и осознать?
Дело было настолько жарким, что глядеть на коллег я просто не успевал. Помню, что слышал позывные Оршева в эфире. Его вызывал Бердник: «Мефодий, Мефодий, не увлекаться, вернуться в строй!» И в ответ: «Здесь Мефодий, вас понял».
То есть Вениамин был жив. По крайней мере когда мы выставляли барраж над разродившейся домной.
А Колька? Сашу Пушкина на его «Лепаже» я засек, а Самохвальского — нет. Ну, дай ему Бог!
«О себе побеспокойся!» — потребовал рассудительный внутренний голос.
И то верно. Горевать о судьбе Николая в данный конкретный момент не стоило. Во-первых, без тела не хоронят. Во-вторых, мое собственное тело находилось в глубокой заднице и рисковало украсить список пропавших без вести.
Я отдавал себе отчет в том, что думаю про всякое постороннее из чистого эскапизма, чтобы как можно дольше дистанцироваться от неприятностей текущего момента.
Итак, что же мне делать?
Для начала прикинуть ресурсы. Энергии в скафандре хватит на двенадцать часов, вдобавок можно прихватить батареи из флуггера. Допустим, это сутки активной ходьбы. Учитывая, что двадцать четыре часа я идти не смогу, то полтора дня я пробуду под защитой весьма надежной скорлупки, и только потом она превратится в полуторацентнеровый якорь.
Пистолет. Куцый набор выживания: аптечка, веревка, нож, компас, сухпай, наручный планшет, фонарь, зажигалка. Даже сигарет нету — все оставил у палубных техников.
Далеко я так уйду? В таких-то джунглях? Однозначно, нет.
Значит, надо что? Надо отставить панику и сидеть в кабине. Здесь по крайней мере работает маяк и есть шанс, что меня услышат и найдут. Кроме того, здесь безопасно и никакие чудеса местной эволюции не сумеют меня схомячить.
А если не услышат?
Через пару дней у меня закончится вода и придется шагать в сторону ближайшего клонского поселения тысячу километров. Полтора месяца в джунглях. В лучшем случае полтора. Потому как темп двадцать километров в день на такой местности — это утопия.
И ведь не факт еще, что наотарская псевдоживность годится в пищу…
Я живо представил, как года через два клонская геологоразведка натыкается на мои дочиста обглоданные косточки и хоронит их по зороастрийским обычаям в умеренно почетной обстановке. Опознавательный жетон передают военным Российской Директории, и мое имя высекают на памятной доске, что на Аллее Героев. Одна судьба — две могилы.
Меня передернуло. Вот как плохо иметь развитое воображение!
Решено, робинзонаду оставим на самый крайний случай.
Я решил прогуляться по просеке, которую так ловко вывалил «Горыныч» при аварийной посадке. В конце концов, когда за мной прилетят, надо же как-то поспешествовать собственному спасению! Посадочную площадку подготовить, например. Или, я не знаю… сигнальные костры разложить?
Просека — метров триста изрубленных в капусту флорозоидов, дорожка солнечного света в империи вечного полумрака.
Изрядно парило. Датчики показывали сорок три градуса по Цельсию и девяносто восемь процентов влажности. Надо полагать, местные квазирастения затянут эту прореху за день-два, а может и быстрее, учитывая завидную подвижность некоторых экземпляров.
Я добрел до конца просеки и задумался. Костер — это хорошо. Только что здесь жечь? Лес-то в кавычках, древесиной здесь и не пахнет. Допустим, если полить химтопливом от вспомогательного газогенератора, загорится и здешняя трава-переросток. Но вот вопрос: как живой лес отнесется к огню? А вдруг он его зальет соком, задушит лиловым туманом — дыханием здешних бамбуков, а меня разорвет на куски хватательными корнями?
И еще вопрос: как слить это топливо? Я же не техник, я пилот. Без специнструмента до баков не добраться. Да, одни вопросы.
Хорошо хоть голова занята насущными проблемами.
Когда я собрался возвращаться, произошло сразу два важных события: парсер сообщил, что засек неопознанный флуггер, который движется на малой высоте по направлению к нам — это раз; два — я обнаружил, что не могу ступить и шагу.
— Не понял! — громко сказал я.
— Что именно? — спросил парсер. — Уточняю: параметры флуггера определить не могу, направление юго-восток, скорость…
— Да какой флуггер! — заорал я. — Что с… эй! Эй! Выплюнь!
Последняя фраза, донельзя глупая, была адресована, понятное дело, не парсеру.
Справа от меня обнаружился папоротникообразный объект. Его листья обнимали меня за талию, над шлемом болтались штук двадцать красненьких глазок на стебельках, а центральная часть ствола раскрылась сверху вниз зубастой пастью. И вот эта пасть заглотила мою правую ногу целиком.
— Выплюнь! Фу! — повторил я.
Папоротник не реагировал. Вот было бы интересно, если бы послушался!
— Зафиксирована кислотная атака поверхности, — сообщил скафандр. — Разновидность кислоты неизвестна. Агрессивность ее действия превосходит карборановую кислоту.