Пилот особого назначения
Шрифт:
Вот это вираж биографии, правда?!
Когда я поделился своими мыслями с Комачо, тот, как обычно, полез за словом в карман и вынул оттуда мудрую фразу:
— Знаешь, Андрей… Создатель вообще такой шутник!
— Ого! Сам придумал?
— Только что.
— Не могу не согласиться.
Эта шутка Создателя сделала мне так хорошо, что я готов был целовать Иванова в отсутствующие габовские погоны и безропотно снес бы имплантацию в череп не одной, а десятка миниатюрных бомб!
Бомбы, кстати, вшили. Маленькие такие штучки, размером с крупинку сахара. Не соврал Иванов.
Ну и Сашу я готов был целовать. И в погоны, и куда угодно. Да только она редко показывалась, а когда снисходила, всегда отгораживалась субординацией и казенным «вы».
Да, зацепила меня товарищ капитан, ох зацепила. До сих пор вспоминаю наше с ней свидание на орбитальной крепости «Амазония», что стережет покой системы звезды Лукреции изо всех своих антикварных сил.
О чем я думал? Любовь к Рошни Тервани никуда не делась и не думала даже. Но, по меткому германскому определению, душа и тело разрывались между «Ich liebe» и «Ich will» — «я люблю» и «я хочу».
Скотина вы, товарищ бывший кадет, а теперь товарищ непонятно кто. Форменная скотина.
Слава Богу, ни времени, ни каких других резервов на душевные страдания не оставалось.
К вечеру второго дня наши машины в красивом строю зашли на посадку и замерли на ВПП Сектора 13. Согласно распорядку товарищи пилоты выстроились в шеренгу и предоставили себя товарищам техникам, так как разбирать летные скафандры самостоятельно мы не имели права.
— И что мы такой кислый? — поинтересовался Разуваев, которого распатронивали по правую руку от меня.
— Оставь, Арсений, человека в покое, — прогудел Настасьин. — Человек в телесном удручении пребывает.
— Не, ну а шо я такого сказал? Я ж с целью пообщаться, поддержать, посочувствовать и все такое!
— Ты когда шевелюру пострижешь, сочувствующий? — спросил Ревенко на правах командира.
Принятый техником шлем явил миру роскошный Сенин чуб, упавший чуть не до носа. Завязалась перепалка, за что Артему большое спасибо — прилипчивый одессит отлепился.
Удручение меня накрыло внезапно, так сказать, второй ударной волной. Я просто посчитал, сколько времени пришлось провести в космосе — на адреналине, на нервах, когда жизнь на кончиках пальцев…
Штурм Шварцвальда, разведка в районе Тирона, взрыв звезды Моргенштерн, клонский карцер и клонская допросная, а потом сразу захват «Левиафана», гибель Тойво Тосанена и Фэйри Вильсон. О первом слова хорошего не найдется, а о второй не грех бы и всплакнуть.
Это ж я, выходит, почти три недели в боях и походах. Или, точнее, в боях и допросах. Не вынимая! Устанешь тут! И хорошо еще, что есть Сантуш, с которым всем этим можно поделиться! Так как нас очень настоятельно попросили насчет своих биографий друг с другом не откровенничать!
Кстати, как Комачо переносит эти нагрузки? Ему ж крепко за тридцать — возраст для истребителя совсем не юношеский.
Пока я страдал в руках техников, пока они паковали скафандры в рундуки, на взлетку вырулил легкий двухместный мобиль с Александрой на борту. Она выскочила на бетон, невыразимо свежая и прекрасная среди всеобщей армейской серости. Серая взлетка, черные истребители высятся заснеженными скалами, серый вечерний воздух и она — такой контраст!
— Мужчины! Товарищ Иванов прибыл, ждет вас немедленно на пятом складе. Будем новую матчасть принимать! — воскликнула она и улыбнулась.
Так улыбнулась, что никто даже не сказал ничего матерного, приличествующего моменту. А я сперва хотел! Да сразу перехотел — умеет подкатить!
— Все слышали? Тогда в одну шеренгу и за мной — шагом марш! — скомандовал Ревенко, дыша морозным паром.
Ну что же, потрусили на Склад — в нашу секретную замызганную штаб-квартиру. Оно и хорошо, ибо снимать скафандр на поле зимой, даже такой мягкой, как новогеоргиевская, — удовольствие ниже среднего. Только ничего не попишешь — наша шестерка квартировала на космодроме сверх штата, все помещения оккупированы пилотскими сменами, а «Дзуйхо» зачем-то висел на орбите.
Космодром, забор, КПП, хмурые осназовцы, елочки-араукарии, робот-уборщик борется с хламом, два поворота направо, полкилометра по прямой, и вот он — Склад № 5. На отшибе, уродливый, огромный, возвышается над пейзажем полукруглым гофрированным сводом.
На входе нас проверили еще раз, для порядка. Мы вошли. И увидели нечто такое, что просто нет слов.
Техники муравьями облепили… нет, на техников мы не обратили никакого внимания!
На обширной палубе стояли они.
Крупные, побольше «Хагенов». Оливково-зеленые. Без намека на фонарь пилотской кабины. Короткокрылые настолько, что непонятно вообще, где корпус, а где крылья. Вместо посадочных опор вывалены на штангах элементы бронирования днища. А сама броня такой фактуры, что и описать невозможно — не хватит слов — констелляция каких-то жгутов, утолщений, канелюров и наплывов непонятного технического и аэродинамического назначения.
Мы подошли.
Мы издали удивленные звуки.
Нехорошие слова говорил даже Клим, не жаловавший мат, как и все муромчане. За процессом любования нас застал Иванов.
— Ну что, кто опознает данные летательные аппараты? — спросил он и улыбнулся.
— Это…
— Это…
— Это развлекательно-боевые планетолеты чоругов! — выпалил я, так как совсем недавно потел над «Техникой ксенорас».
— Только этого не может быть, — резюмировал Кутайсов. — Как вы их достали?!
Иванов довольно хмыкнул:
— Слова «бета-каталитический крекинг люксогена» вам о чем-нибудь говорят, Павел Сергеевич?
— Нет… То есть я знаю, что люксоген в промышленных объемах синтезируется при использовании катализаторов, которые заставляют ядра урана трансмутировать в странглеты. И что одним из популярных катализаторов выступает эмпориум. Но без подробностей.