Пилот первого класса
Шрифт:
— Есть. Леха позавчера четвертачок ссудил...
— Что еще за Леха? — разозлился я и почувствовал, как боль из затылка стала толчками перемещаться к вискам.
— Леха — завскладом горюче-смазочных материалов. Мой бывший патрон.
— А-а-а...
Леха был неплохим пареньком.
Прошли мы курсом минут двадцать, и боль в голове стала затихать. Все тише, тише, тише. Теперь только изредка толкает несильно и снова исчезает...
И на смену ушедшей боли вдруг подкатила такая слабость, такое безразличие, будто лечу
Сижу смотрю на свой штурвал, который будто сам по себе перемещается, повторяя движения Димкиного штурвала, и никак не могу сообразить, что со мной происходит.
Димка на меня посмотрел. Я ему рукой махнул: давай, мол, давай... Все в порядке...
Он кнопку СПУ — самолетно-переговорного устройства — нажал и говорит:
— Сергей Николаевич! Хотите, анекдот расскажу?..
И, не дожидаясь моего согласия, закричал, внимательно глядя на горизонт и сверяясь с показаниями приборов:
— Значит, так... Встретились истребитель и вертолетчик. Раньше вместе летную школу кончали. Встретились, пошли в ресторан. Вертолетчик налил истребителю полстакана, а себе целый стакан...
Я посмотрел на приборную доску, слегка повернулся к Димке и стал понемногу приходить в себя.
— А истребитель ему и говорит: «Что же ты себе полный, а мне только половину?!» А вертолетчик ему отвечает: «Пока я до рта донесу, и у меня половина останется...»
И, видя, что я ничего не понял, Димка добавил:
— У них же трясет жутко... вибрация.
Я протянул руку к штурвалу, нажал кнопку и вяло спросил:
— У кого?
— У вертолетчиков... Возьмите штурвал на секундочку.
Я включил вентилятор. Раза три глубоко вздохнул и, поставив ноги на педали, взял штурвал в руки. И почти ожил.
Димка отпуятил свой штурвал и показал мне, как трясет вертолетчиков.
— На «Ми-шестом» десять тонн одних крутящихся частей! Представляете?.. Говорят, они из машины выходят, а их все трясет и трясет. Называется «пляска святого Витта»...
Мне было наплевать на все, что рассказал Димка, но его дурацкая история привела меня в пристойное состояние. А кроме всего прочего, мне Димка уже нравился и так, без всяких своих анекдотов, и поэтому я улыбнулся ему и сказал:
— Мели, Емеля...
По тому, как Димка обрадовался, я понял, что он с самого начала заметил, что мне плохо, и своей трепотней просто пытался меня развлечь. Мало того, теперь он во что бы то ни стало хотел продолжить свою благородную миссию.
— А хотите, Сергей Николаевич, я вам потрясающий случай расскажу из своей жизни?
— Нет. Из твоей жизни не хочу, — сказал я и убавил обороты двигателя.
Димка посмотрел на приборы, на землю и повторил:
— Потрясающий! В прошлом году...
— Помолчи, — сказал я и начал снижение.
— Можно,
— Ладно уж, сиди отдыхай...
Я люблю прилетать на такие маленькие аэродромчики. На некоторых, как на этом, нет даже радиосвязи. Только телефон. Собственно говоря, это и не аэродром. Это «точка». Грунтовая взлетно-посадочная полоса, или, как говорят у нас, ВПП, домик дежурного, полосатый конус, журнал регистрации рейсов, расписание вылетов, пачка билетов и сам дежурный, он же диспетчер, он же завхоз, он же кассир — словом, царь, бог и воинский начальник.
На таких «точках» люди не меняются годами — они живут в этих домиках, обзаводятся маленьким и крепким хозяйством, а свои крохотные огородики доводят до такого совершенства, что любой из них мог быть удостоен самой большой сельскохозяйственной медали.
Но на эту «точку» я особенно люблю прилетать. Здесь живет мой старый приятель — Павел Федорович Бойко, мужичонка шестидесяти лет, одинокий, наивный и очень добрый. Для него каждая посадка — праздник. И поэтому у него самая лучшая полоса всего нашего района полетов.
Он в курсе всех эскадрильных дел, Знаком со всеми летчиками и техниками, и, несмотря на то что его домик стоит в двухстах километрах от нашего Добрынина, он сравнительно часто бывает у нас. Ходит по гостям, пьет чай, улыбается, помалкивает и со стариковским наслаждением курит «Казбек». Есть у него такая еще с довоенного времени страстишка.
Вот и сейчас у меня в портфеле для него лежит десять пачек «Казбека». Я наперед знаю, что он мне скажет, когда я передам ему папиросы. Он это говорит каждый раз, уже много лет подряд.
— Сергей, ты чего тратишься? Я, можно сказать, балуюсь, а ты потакаешь.
А когда я буду улетать, он сморщится, недовольно покачает головой, будто сожалеет, что ему приходится меня задерживать из-за пустяка, и скажет:
— Тут я Надежде гостинец сберег... Сунь куда-нибудь. Чтоб не опрокинулось только.
Он передаст мне баночку с чудесным медом и небрежно добавит:
— Только тару возверните, а то на вас не напасешься. Будет кто лететь, передай с ним, и ажур...
Я строго и внимательно смотрел на землю. Впереди от домика Павла Федоровича медленно отделилась стайка людей и поползла к месту посадки.
Осталось тридцать метров... двадцать... восемнадцать... пятнадцать... десять...
Я легонько потянул штурвал на себя.
Десять метров... семь...
И вдруг я перестал видеть землю!..
Я перестал ощущать оставшуюся высоту! Земля замелькала у меня в глазах... Она стала похожей на воду...
Тут же что-то мягко толкнуло меня в затылок, и боль горячей волной охватила всю голову...
Я резко дал газ и потянул штурвал на себя, уходя в спасительную высоту.
Что со мной? Что со мной такое?.. Я же прекрасно вижу приборы... Я же все прекрасно вижу!