Пилот первого класса
Шрифт:
Великий трагик уступил место простаку.
— Ну, в положении я... — смущенно сказала девчонка.
Я перевернулся на бок и запихал угол клеенчатой подушки в рот. Очень противно, но другого выхода не было!
— А муж где же? — растерянно спросил Димка.
— В армии...
И опять молчание.
— Так-так... — наконец сказал Димка. — Ну что ж... Счастливого дежурства.
— Спокойной ночи, Димочка! — ласково ответила девчонка.
А я быстро замотал свою голову старой кожаной курткой, потому что клеенчатая подушка меня
КАТЕРИНА
Я наконец перебралась со своим медпунктом в новое помещение.
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — сказал Селезнев. — Это же почти абсолют счастья любого эскадрильного врача!
Действительно, медпункт получился очень миленьким. Каждому шкафчику, каждой тумбочке было найдено место, проведен телефон и поставлено переговорное устройство с динамиком и микрофоном для внутрипортовой связи. Я соорудила очаровательные занавески из внутренних домашних ресурсов и, воспользовавшись обилием свободного места, поставила у окна маленький столик для Ляльки. Все равно она почти весь день торчит у меня. Сама Лялька притащила свою скамеечку, краски, карандаши, бумагу и еще какую-то мелочишку. На столик она усадила старую драную обезьяну, вытертого вельветового медведя без левой лапы и ужасно некрасивую куклу Луизу.
Лялька обычно сидит лицом к окну и никогда не поворачивается. До того, что происходит у нее за спиной, Ляльке дела нет. Она рисует. Она почти всегда что-нибудь рисует.
— Ты учти, старушка, — сказал Селезнев, показывая глазами в Лялькину сторону. — Вот-вот прилетит из управления медкомиссия... Я не думаю, что они будут в большом восторге, когда в твоем кабинете увидят этот симпатичненький филиал комнаты матери и ребенка.
— Ты меня предупредишь, и я заблаговременно все это уберу, — успокоила я его.
— Папа! — не поворачиваясь, сказала Лялька. — А слоны зеленые бывают?
— Нет, котенок. Слоны обычно серые, — ответил Селезнев.
Садилась чья-то машина. Селезнев привычно посмотрел в окно, на часы и удивленно поднял брови.
— Это еще кто? — спросил он сам себя.
— Дядя Сережа Сахно с «химии» прилетел, — сказала Лялька, поглядев на самолет.
— Ты-то откуда знаешь? — спросила я.
— А у них три последние цифры — шесть, два и пять, — невозмутимо ответила Лялька, продолжая рисовать.
— Точно... — растерянно сказал Селезнев. — Шесть, два и пять...
— Они когда в колхоз улетали, я их провожала, и мы с дядей Димой пели песню: «Я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза!..» А дядя Сережа как на него крикнет, и они улетели...
— Не ребенок, а что-то особенное, — пробормотал Селезнев. — Поставь, пожалуйста, штампик. — Он протянул мне свой полетный лист.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
— Морально? Физицки?
— Физицки, физицки... — невольно впадая в его тон, засмеялась я.
Он обошел стол, наклонился надо мной и, касаясь моей щеки, одними
— Катька...
А потом вдруг резко выпрямился и громко спросил:
— Лялька! Хочешь братика?
— Не-а! — мотнула головой Лялька.
— Ты в своем уме?.. — испугалась я.
— Ставь, ставь штампик.
— К обеду будешь?
— Да. Только в Котлинск схожу и обратно.
И в это время я услышала мотоцикл Азанчеева. Это мог быть только он. Я слышу этот мотоцикл каждое утро. Я этот мотоцикл уже наизусть выучила...
— Командир, — сказала я и постаралась улыбнуться. — Давай уедем отсюда...
И от моей идиотской улыбки Селезневу стало не по себе.
Он мне что-то ответил, но я уже ничего не слышала, кроме нараставшего звука мотоциклетного мотора. Ах, хоть бы кто-нибудь опробовал самолетный двигатель! Чтобы взревел он сумасшедшими оборотами и проглотил это чертово мотоциклетное тарахтение!.. И пусть вылетят стекла из окон, только бы не слышать этот мотоцикл!.. Только бы взять себя в руки! Взять себя в руки.
Почему он на аэродроме? Он же сегодня не летает. Он же не проходил у меня осмотр.
— Почему он на аэродроме? — неожиданно для самой себя вслух спросила я. — Он же сегодня не летает...
— Я назначил его в комиссию по списанию «Як-двенадцатого», — ответил Селезнев, и я с ужасом заметила, что он даже не поинтересовался, о ком я спрашиваю.
— Васенька, родной мой, дружочек мой... — забормотала я. — Давай действительно уедем отсюда!.. Ну что тебе стоит?.. Ну неужели тебе здесь не надоело? Помнишь, ты хотел на Север? Ты же сам хотел на Север, правильно? И я здесь скоро от тоски сдохну...
И тут мы оба увидели, что Лялька повернулась и смотрит на нас, испуганно переводя взгляд с одного на другого.
Вот тут он мне и сказал:
— Возьми себя в руки.
В дверь постучали.
Я машинально поправила волосы и крикнула:
— Да-да! Войдите!.. — И подумала: «Господи, только бы не он... Только бы не он...»
Дверь открылась, и вошли Сергей Николаевич Сахно и Дима Соломенцев. Я чуть не разревелась.
— Сергей Николаевич! — сказал Вася. — С прибытием!..
— Здравия желаю, Василий Григорьевич, — сказал Сахно. — Вот пришли доложиться. Нам сказали, что вы здесь... Доброе утро, Катерина Михайловна.
— Здравствуйте, здравствуйте, Сергей Николаевич... Здравствуй, Димочка! — Я была так рада, что именно они сейчас пришли сюда.
— Потом, потом доложитесь, — улыбнулся Селезнев. — Отдыхайте.
— Что вы?! — махнул рукой Сахно. — Нам еще аэроплан разгружать...
— Одну секундочку! — сказал Дима и вышел вперед. Он очень великосветски улыбнулся, поклонился мне и Селезневу и вдруг вытащил из-за пазухи какое-то маленькое живое существо.
— Лялька! — торжественно проговорил он. — Получи. Доктор, не волнуйтесь! Хомячки — лучшие друзья детей. Василий Григорьевич! Ребенок без хомяка как без рук!..