Пилсудский(Легенды и факты)
Шрифт:
В реальности уже долгое время торжества по случаю именин и дней рождения значительно больше напоминали богослужения в честь героя, которому страна обязана всем.
Каждый, кто пробовал отойти от этого пропагандистского канона, вызывал гром на свою голову, даже если делал это в доброй вере и, более того, в соответствии с исторической правдой. Болезненно убедился в этом Владислав Побуг-Малиновский, который в начале 30-х годов приступил к написанию научной биографии Пилсудского. Он начал эту работу по поручению генерала Юлиана Стахевича [208] , шефа Военного исторического бюро. Был убежден в гениальности Маршала, в абсолютной правильности всех его начинаний. Исходя из этого, не считал уместным умалчивать что-либо из богатой и бурной биографии Пилсудского. Это же не
208
Юлиан Стахевич (1890–1934) — генерал, легионер, участник Польской военной организации. В 1923–1924 годах и с 1926 года — шеф Военно-исторического бюро, с 1928 года — генеральный секретарь исследовательского института по новейшей истории Польши.
«Выпало мне, — вспоминал через несколько лет виновник этого скандала, — пережить самые тяжелые в жизни недели и месяцы… Громы и удары падали на меня один за другим — к облаве на меня мобилизовали самых мощных крикунов, некоторые знакомые при встречах стали переходить на другую сторону улицы».
А ведь, как пишет самый опытный биограф Маршала профессор Анджей Гарлицкий: «Книга Побуга была биографией, облеченной в научную форму, и не выдерживала серьезной научной критики. Но, конечно, не это стало поводом для гонений. Побуг напоминал о делах правящей элиты в невыгодном для нее свете: социалистическое прошлое диктатора и вопрос перемены вероисповедания, которые не соответствовали воображаемой легенде Пилсудского».
Таким образом, биограф, единственной виной которого было не очень гибкое обхождение с фактами, встретился с не меньшим осуждением, чем ранее настоящие враги диктатора. Легенда уподобилась чудовищу, поедающему собственных детей за недостаточно послушную и усердную службу.
Но Побуг-Малиновский с его писательской непокорностью был исключением среди пилсудчиков. Рисуемый во многих изданиях образ Маршала представлял бронзовую личность, лишенную даже ничтожных пороков.
Статья в «Военной энциклопедии», труде с научными амбициями, насчитывающая более десятка страниц, начиналась так: «Юзеф Пилсудский, Первый Маршал Польши, Создатель возрожденного польского государства, Воскреситель Войска Польского, Великий Вождь и Воспитатель народа…»
Смерть и по-настоящему королевские похороны в Вавеле были призваны окончательно закрепить величие. Еще раз разнеслись хвалебные гимны. «Большим трудом своей жизни, — утверждалось в обращении президента Мосьцицкого от 12 мая 1935 года, — он побуждал силу в Народе, гением мысли, твердым усилием воли воскресил Государство. Вел его к возрождению собственной мощи, к высвобождению сил, на которые будут опираться будущие судьбы Польши. Благодаря огромному Его труду, дано было Ему смотреть на наше государство как на живое образование, способное к жизни, приготовленное к жизни, а Армия наша овеяна славой победных знамен. Этот самый великий во всей нашей истории Человек черпал из глубины древней истории мощь Святого Духа, а нечеловеческим напряжением мысли определял будущие пути».
В этой атмосфере преемники скромно согласились с ролью несовершенных продолжателей дела великого Маршала. Но жизнь диктовала свои права. Освобожденное диктатором место постепенно начал занимать новый вождь — Эдвард Рыдз-Смиглы. И хотя его представляли как первого и наиболее достойного ученика Коменданта, со временем он начал все больше отодвигать в тень Мастера. О новых обычаях наиболее убедительно свидетельствовало характерное изменение определений, сопровождавших получение Рыдзом в 1936 году звания Маршала Польши. С той поры Пилсудский все чаще был уже не «великим», а «старым» Маршалом.
Вместе со смертью Коменданта бесповоротно закрывалась очередная, но, во всяком случае, не последняя страница легенды о нем. Миф продолжал жить, во все большей степени вплетаясь в дела народа, имевшие все меньше общего с самим Пилсудским.
Корни
Феномен легенды не удастся раскрыть в нескольких предложениях. Тем более что, выясняя ее популярность, в равной мере необходимо заняться как самим Пилсудским, так и любящими и ненавидящими его группами общества. Ведь величие личности рождается не только в результате совершенного лично им. Оно и результат общественных потребностей, ожиданий.
Этот механизм раскрыл, автор «Карьеры Никодима Дызмы». «Над вами смеются! — кричал в заключительной сцене повести граф Понимирский в адрес собравшейся в Коморове дружеской разношерстной компании. — Над вами! Элита! Ха, ха, ха… Так вот, заявляю вам, что ваш государственный муж, ваш Цинциннат [209] , ваш тонкий человек, ваш Никодим Дызма — это обычный шулер, который водит вас за нос, это расторопный лодырь, фальсификатор и одновременно полный кретин!
<…> Видите ли вы это? Я не точно выразился, что он водит вас за нос! Это вы сами возвели это быдло на пьедестал! Вы! Люди, лишенные всяких разумных критериев. Над вами смеются, глупцы! Над вами…»
209
Луций Квинций Цинциннат — древнеримский политический деятель: консул (460 г. до н. э.) и диктатор (458 г. до н. э.). Согласно античной традиции, изложенной у Тита Ливия и других римских авторов, Цинциннат считался у римлян образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу.
Эти слова высказывал полоумный человек, но они давали наиболее рациональную оценку, которую следовало сформулировать. В конце концов, в этом заключалась очередная доза иронии, сервированной писателем, который наделил здравым рассудком личность, считавшуюся всеми сумасшедшей.
Однако слишком смелым был вывод, что Мостович направлял эту филиппику по адресу легенды Пилсудского. Хотя и такой возможности нельзя исключать, если считать, что он мстил за избиение.
Вне сомнения, общество испытывало жажду по руководителям неординарным, великим, способным нести ответственность за судьбы возрожденной Родины. «Чем больше размышляю, — писал Юлиан Тувим в письме, датированном июнем 1944 года, — о взглядах и духе того периода, периода, в котором Пилсудский явно либо подспудно доминировал, тем больше охватывает меня изумление, что мы, современники, дали себя так обмануть и позволить угореть «романтическим флюидом», который излучал Пилсудский. Честно признаюсь, что и я долгое время относился к угорелым. Для этого было много причин, и в частности, ошеломление независимостью, эмоциональное заблуждение в многоликой исторической фальши, принятой моим поколением за чистую монету, страшный балласт поэзии и «мистицизма», который мы совершенно ни к чему взяли из XIX века вместо того, чтобы освободиться от него, то есть найти для него место там, где оно должно быть: в сфере художественных, литературных ценностей, а не, как это было у нас, убеждать себя и других, что мы — нечто особенное в истории, что имеем какую-то там «историческую миссию», «предназначение» и тому подобную ерунду».
Исключительно точным был этот анализ. Корни легенды Пилсудского таились действительно глубоко в польской традиции. Они обильно черпали соки из безмерно популярного в течение десятилетий романтико-повстанческого мифа. Но одновременно эта легенда была тесно связана с современностью. Она возникла как простое объяснение фактов, в основе своей гораздо более сложных. Потому что благодаря истории поляки того периода были поставлены перед великим событием. Так, после многолетней неволи возродилась Речь Посполита. Боролись за нее многие поколения. Все время тщетно. А сейчас удалось, и даже не ценой самопожертвования, характерного для периода восстаний. Значит, неотвратимо возникал вопрос об источниках этого успеха. Самым простым ответом было указать на заслуги гения, который сумел сделать то, что так долго не удавалось многим выдающимся его предшественникам.
Тем, кто не хотел увидеть генезис завоевания свободы в принципиальном изменении международной ситуации, вызванном войной и революцией, увязка возрождения с действиями гениальной личности давала просто самонавязчивый альтернативный ответ. А ответ этот, однажды сформулированный, дальше продолжал жить уже собственной жизнью. Тем более что личность, вознесенная на пьедестал национальной заслуги, по сути не относилась к посредственным. Ее биография, богатая и таинственная, открывала широкое поле различным интерпретациям.