Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)
Шрифт:
В отсутствие Рутенберга и главный почет, и основная расплата за Еврейский легион достались Жаботинскому. Говоря о расплате, мы имеем в виду мнение известной части сионистов (среди них Бен-Гуриона, Бен-Цви и др.), которые полагали, что создание еврейского военного формирования приведет к ужесточению отношения турецких властей к еврейскому населению Палестины, преследованиям и в конце концов выселению в Египет. Это мнение, в основе которого лежал типичный «страх иудейский», высказывал и живший в ту пору в Одессе известный еврейский литературовед, историк и лингвист И. Клаузнер (1874–1958). В этом смысле показателен более поздний спор с ним молодого сиониста И. Фишера 51на страницах одесского еженедельника «Еврейская мысль». Возражая И. Клаузнеру по поводу его статьи «Без шума», в которой тот утверждал, что «не нужно поднимать шума и треска» вокруг Декларации Бальфура, чтобы не дразнить арабов и не вызывать у них еще большей ненависти к евреям, И. Фишер,
Конечно, г. Клаузнер может и теперь с иронией писать о Жаботинском и «его легионе». Но разве не еврейский легион был причиной признания евреев воюющей нацией? Разве мы все не горды сейчас сознанием, что нашу Палестину завоевали и охраняют не только союзные, но и наши, еврейские, солдаты? И разве мы все не были бы преисполнены еще большей гордостью, если бы теперь в нашей стране стояли только наши войска? Жаботинский, которого так усердно забрасывали два года назад самыми нелестными эпитетами и которого теперь многие склонны считать большим политическим провидцем и мудрецом, предвидел и эти новые настроения в 1915 г. (Фишер 1919:13).
И. Клаузнер не остался в долгу и ответил И. Фишеру в одном из последующих номеров «Еврейской мысли»:
Еще два слова о легионе и о Жаботинском.
Я никогда не говорил с иронией ни о том, ни о другом. Я, как большинство «старых сионистов», был против активизма, исходя, главным образом, из того, что в Палестине для нас важнее всего количество еврейского населения; и если благодаря легиону турецкое правительство изгнало или выжило из Палестины половину еврейского населения (из 120 ООО осталось лишь 60 000), то он нашему делу принес, по моему мнению, больше вреда, чем пользы. Иронизировать тут не над чем, и я этого и не делал. Это – серьезный вопрос, и история рассудит, кто был прав, а не мы, слишком близкие к событиям, а потому слишком плохие судьи. Что касается того, что Жаботинский оказался «большим политическим мудрецом и провидцем», то я бы напомнил хотя бы об его статье «Ориентация» (в «Одесских Новостях»), в которой он «провидел», что Россия победит и получит Дарданеллы и Галицию, что благодаря этой победе окрепнет старый царский режим и евреи Турции и Галиции станут бесправными, как и все евреи России, на целых 30 лет, но зато еврейские торговцы экономически выиграют благодаря тому, что Дарданеллы станут русскими… Нет, в этой войне никто не оказался пророком. Не оказался им и Жаботинский. Не оказался им и я. Но во всех статьях моих имеется слово «если». А конца великих потрясений еще никому не видно… (Клаузнер 1919: 16).
Аргументы И. Клаузнера были фактически неверными: преследование евреев турецкими властями, если даже ограничиться временем Первой мировой войны, началось до создания Легиона. Будучи корреспондентом «Русских ведомостей» и освещая события на ближневосточном театре войны, Жаботинский еще в январе 1915 г. писал о той опасности, в которую попали палестинские евреи: кто-то из них нашел себе приют в Египте, но большую часть, оставшуюся в Палестине, ожидает непредсказуемое будущее:
Вопрос об еврейских беглецах из Палестины по-прежнему более всего интересует здешние политические круги. Число их теперь превысило четыре тысячи, треть из которых нашла себе работу, а две трети живут подаянием евреев и европейцев. Главная масса еврейской колонизации еще осталась на местах, но ей угрожают серьезные опасности. Преследование сионизма и еврейского языка является, по-видимому, главным занятием Джемаля-паши. Еврейские школы живут под Дамокловым мечом. Еврейская стража, так называемые «шомерим», обезоружена и распущена. Органы самоуправления многих колоний Иудеи также распущены. Колонистам грозят, что их недвижимое имущество будет конфисковано, а сами они высланы. <…> Но наиболее тяжелый удар был нанесен недавно прямо из Константинополя: министерство финансов прямо предписало сионистскому банку, центру экономической жизни колоний, ликвидировать свои дела в течение двух недель (Жаботинский 1915: 4) 52.
По иронии судьбы, спор Фишера с Клаузнером печатался в еженедельнике, выходившем в Одессе, которую незадолго до того покинул Рутенберг. Но об этом – несколько позднее. Сейчас же существенно подчеркнуть, что проблема, поднятая Клаузнером, касалась не тактики, а стратегии сионистской политики. Вопрос состоял в том, на чьей стороне должно выступить еврейство в Первой мировой войне – поддержать Антанту и тем самым, имея в виду палестинскую проблему, навлечь на себя репрессии со стороны Турции (об этом, по существу, и идет речь у Клаузнера) или проявить по отношению к ней лояльность и верноподданнические чувства, которые будут выражаться то ли в сохранении нейтралитета, то ли в принятии прооттоманской политической линии. Критикуемый Клаузнером Жаботинский, Рутенберг и их единомышленники однозначно придерживались мнения биться за еврейскую Палестину на стороне сил Антанты против Тройственного союза, к которому примкнула Турция.
Далее у нас еще будет повод коснуться этой темы в перспективе ее развития, когда после погрома, организованного арабами в Иерусалиме в апреле 1920 г. – при полном попустительстве англичан – только самые осторожные из сионистских лидеров могли продолжать упорствовать в мнении о том, что решение о легионах было необдуманным и поспешным, см. письмо русских евреев-сионистов (Л. Моцкин и др.), где эта мысль артикулирована с предельной внятностью (IV: 2).
Ряд событий из описываемого этапа рутенберговской биографии помогают восстановить донесения секретных осведомителей, ведших неустанное наружное наблюдение за своим подопечным. Русская полиция, по выражению Е.Е. Колосова,
как гигантский спрут, <…> охватила своими щупальцами чуть ли не все страны мира, во всяком случае европейского (Коляри 1924: 130).
Это прилипчиво-преследующее круглосуточное соглядатайство с трудом переносили даже закаленные и привыкшие к подобным испытаниям люди. Мать Савинкова, жившая в политической эмиграции в Париже вместе с сыном 53, доведенная до отчаяния изматывающей нервы слежкой, обратилась к директору Петербургского охранного отделения генералу A.B. Герасимову с предложением своих услуг как информанта, готового все сообщать о собственном сыне в плату за то, чтобы его оставили в покое (Spence 1991: 89) 54. Сам Рутенберг, после того как покинул Италию и перебрался в США, где слежки за ним, по понятным причинам, быть не могло, тем не менее, как свидетельствуют хорошо знавшие его люди, ходил по улицам Нью-Йорка, крадучись (furtively) и озираясь по сторонам, не следит ли кто за ним (Lipsky 1956: 124).
Однако нет худа без добра, и не помышляя, разумеется, о том, зарубежная агентура Департамента полиции оставила бесценные документальные свидетельства для будущих исследователей и тем самым внесла неоценимый вклад в историческую науку. Значительным подспорьем секретных осведомителей была перлюстрация писем, причем, поскольку многие из них русского языка не знали, работа по их копированию – при тогдашнем отсутствии технических средств – требовала титанического труда и терпения. Тот же Колосов описывает примитивную технику калькирования писем иностранными агентами, с помощью которой их содержание становилось известным Департаменту полиции:
Делалось это очень просто: на письмо накладывалась прозрачная восковая бумага (калька) и затем каждая буква, даже каждый штрих, начиная от штемпеля, тщательно обводились. Таким образом все письмо оказывалось переведенным через калькированную бумагу с начала до конца, во всех деталях. При незнании языка это была очевидно адская работа, тем не менее она выполнялась самым аккуратным образом.
Затем эти кальки немедленно, через ту же почту, отсылались в Париж, в русское посольство на ул. Гренель № 59, в котором имелось особое отделение, занятое секретной агентурой. Начальником его в эти годы являлся Красильников <…> Красильников же направлял их дальше, в Петербург, причем иногда он эти кальки снова переписывал, на этот раз на пишущей машинке, и уже в таком виде (но с приложением калькированных подлинников) пересылал дальше, иногда же, в случаях почему-либо интересных и не терпящих отлагательства, прямо в кальках направлял в Петербург. Здесь они шли по начальству, сначала к директору департамента полиции, а в более важных случаях и к министру внутренних дел (Коляри 1924: 137).
В самой Италии, где условия страны этого не позволяли, зарубежного отдела русская полиция не имела 55, и работу приходилось вести из соседней Франции. Здесь секретной агентурой вплоть до 1917 г. занимался упоминаемый Колосовым A.A. Красильников, в марте 1909 г. сменивший на этом посту питомца Рачковского А.М. Гартинга (Zuckerman 1973: 178), под маской которого, как известно, скрывался провокатор Ландезен-Гекельман, разоблаченный В.Л. Бурцевым и удаленный от службы Николаем II (его донесение об убийстве Гапона приводилось в I: З) 56. Охранку прежде всего, разумеется, интересовал Рутенберг-революционер, но поскольку жизнь любого, даже самого фанатичного врага режима не сводится только к революционной борьбе, постольку «объект» изучался в полном объеме. С другой стороны, деятельность Рутенберга как еврейского националиста была в глазах охранителей порядка и устоев Российской империи связана с неменьшим злом. К тому же политический сыск не мог оставаться равнодушным к тем процессам, которые хотя и происходили за пределами России, но – пусть косвенным образом – оказывались тесно с ней связаны. Одним из таких процессов была организация еврейских колоний в Палестине, о которых зарубежные агенты исправно информировали петербургское начальство. Этот интерес российских полицейских служб к тому, что происходило за тридевять земель, в далекой Палестине, мог бы показаться чрезмерным, если не учитывать, что большинство колонистов составляли русские евреи. К их взглядам и настроениям полиция не могла быть безразлична, поскольку речь шла о русских подданных, проживавших на территории государства, с которым Россия находилась в состоянии войны.