Пионерская правда

Муравлёв Денис

– Вы арестованы за нарушение скоростного режима!

– Отдай! Это моя Подзорная Труба! – тявкнул он.

– Люди-то есть при социализме? – произнесла Она, как заправский астролог, неуловимую для него двусмысленность, смерив его через калейдоскоп с головы до ног и обратно, показушно настраивая своим красным маникюром резкость его «Подзорной Трубы», сулившей Русскому Генералу от инфантерии при обычных, более счастливых, условиях пребывания в детстве одну лишь хаотичную смену невпопад бессмысленных стеклянно-пёстрых мозаичных орнаментов. Он уловил тему, увидев на себе наведённое жерло Судьбины, но, не показывая своего напряжённого состояния, подошёл поближе и решил угодить Ей в Её игре:

– Ну-у… и

люди интиресные такие ходють по улицам.

– Не ходють, а хо-дят! – поправила Мать.

– Ну, хо– одя-а-ат, – лениво отмахнулся он.

– Не «ну», а люди ходят! Куда и откуда, а также когда и во сколько – это мы ещё посмотрим, – Она подозрительно сузила глаза на Генерала от инфантерии.

– Ну, лю– юди хо– одят. – он как-то скис от ночного информационного перегруза.

– Опять «ну». Ладно, потом об этом.

– О чём?!

– О том, как ты говоришь, о том, как Бабушка Наташа твоя говорит, и о том, как надо говорить! Продолжим?

– Ну, – пробурчал он.

– Опять «ну»! – помолчав, спрятав калейдоскоп за спину, словно вспоминая, о чём был разговор, и уловил ли сын нить разговора, Она продолжила:

– Ага! Значит, люди тебе нравятся, говоришь? Мм-г… – Мать прошла мимо него в квартиру и остановилась у двери в большую комнату, переваривая сказанное и услышанное от него в ответ.

– Да! Нравятся! – задиристо стоял он на своём.

– А кто больше нравится: женщины или мужчины? – спросила Она тогда, повернувшись к нему с провокаторской улыбкой.

– Мне все нравятся! Космонавты и пожарники. И дети мне тоже нравятся! Пионеры!

– Не пожарники, а пожарные! Пожарники – это жуки такие, – поправила Она. – Пионеры ему нравятся, смотри-ка… Значит при социализме хорошо жить, считаешь?

– Да! – он даже воспрял духом в своей уверенности.

– Ладно, хорошо так хорошо. Хотя кому хорошо, а кому и не очень. Но потом придёт другой строй. Это не капиталистический, но что-то вроде. Как бы нечто между капиталистическим строем и социалистическим. Серединка на половинку.

– Откуда знаешь?! – округлил он глазёнки.

– Так сказали. Потом поймёшь. А сейчас – слушай!

– Что будет со мной? – встрял он.

– А ты эгоист, – улыбнулась Она. – Ладно, так и быть, узнаю и это.

Она собралась было идти к ним, но сын, уже бодрствующий в ночи, учуявший свалившуюся на него свободу, убеждённый в своём праве на теперешний личный диалог с Матерью, в котором он тем более проявлял себя вроде бы достойно, – не пускал Её. Она вынуждена была замереть на пороге взрослой, чтобы не дать ему войти самому, и начала в игриво-извиняющемся, издевательски ищущем подмоги тоне заговорщически перебрасываться с оставшимися там гостями, стоя спиной к сыну, вперившемуся сзади и снизу вверх глазами в Её стройную осинковую фигуру в кремовом платье, за юбку которого он держался. И театрально жаловалась, и ныла, и умоляла о том, что «слышите! он не спи– ит и мешает войти– и, и хочет войти са– ам». Потом всё-таки, несмотря на все его усилия Ей помешать, подло проникла в дверь и, напоследок плотно и оскорбительно далеко отодвинув его икрой правой ноги ему по животу, ушла, так и не дав ему прорваться вслед за собой и выяснить сразу все вопросы напрямую с официальным источником информации и нынешних бедовых переживаний. Да ещё туго задвинула дверь перед ним, как он ни пытался,

вцепившись обеими руками в дверную ручку и тщетно скользя тапочками по паркету, толкать эту дверь от себя. Послышался щелчок на уровне его головы. Он похолодел от ужаса! Отскочил на полшага назад. Но через секунду решился и, мужественно дёрнув ручку вниз, надавил на дверь. Дверь оказалась заперта изнутри, что, с одной стороны, лишило его последней надежды попасть теперь во взрослую, к ним, но и успокоило в том, что недавно раздавшийся щелчок всё-таки не был звуком затвора нацеленного на него изнутри пистолета, как промелькнуло у него в голове сперва.

Через какое-то время, он не знал какое, дверь щёлкнула снова. Мать вышла и с ажиотажем, олицетворявшим явную попытку пробудить в нём такую же щепетильную экзальтацию к Предстоящему, стала с напускной учёностью вещать:

– Так, слушай внимательно! Ты не будешь богат, но будешь состоятелен. У тебя уже к тому моменту будет машина и работа. Хорошая машина. Так: честным или нечестным путём будет она получена, не сказали, но машина будет. Не самая дорогая, правда, но достойная.

Он заворожённо внимал.

– Да. И ещё. Слушай! У тебя будет много женщин. Там это будет можно. Сейчас это нельзя. Но при новом общественном строе это будет можно.

– Но зачем?!

– Как, ты не хочешь?! – Она на секунду заколебалась. – Представляешь, сможешь менять их, сколько захочешь, одну за другой, или спать сразу с двумя.

– Заче– ем? – никак не догонял он Её радужных посулов.

– А вот затем! Затем, что это приятно! Понимаешь?!

Приятно! – и Она долго посмотрела на него сверху вниз с заискивающей и одновременно язвительной, но по-прежнему ловящей контакт понимания в его детском недоразвитом сознании улыбочкой.

– А зачем? Я жинюсь хоть?! – искренне понадеялся он.

– Так. Это тебя интересует. Хорошо. Потом ты женишься. На одной из них. У тебя будет всё! И любая за тебя пойдёт, какую захочешь. У тебя будет много денег и хорошая должность. А в том случае, если строй сменится обратно на социалистический… тогда-а… у тебя будет вообще така-а-я до-о-олжность! – тут Она с невыразимым ужасом на лице провела лукавым с искоркой взглядом вверх по косой, к высокому потолку, тонко присвистнув и важно подняв при этом вертикально вверх хорошо отманикюренный красным лаком указательный палец слоновой кости, затем осторожно спрятала указательный маникюр в кулак и уже преспокойненько, в тоне любящей Мамы, нараспев добавила:

– И тогда-а, но то-олько тогда-а, запомни, ты смо-ожешь жениться. Ты сможешь выбирать себе любую – любую, какую твоя душа только пожелает!

– Как это, выбирать? – заинтересовался он, сам отвернувшись в сторону, смущённый начатой Ею темой.

Мать со словами «Жди тут!» ушла в комнату гостей.

Он поначалу стал прислушиваться к обрывкам их беседы, мерно зажурчавшей за дверью взрослой комнаты. Но через минуту всё стихло. И как он ни напрягал слух, тужась представить себе, что же всё-таки там может происходить, всё равно больше ничего не мог услышать в ожидании Её возвращения и опять тоскливо, как бродяга, посмотрел вправо – на замок квартирной двери. Так задумчиво стоя в коридоре, он вовсе забыл про время.

Вдруг до него донёсся возвысившийся строгий мужской голос, адресованный непонятно кому с вопросом:

– Что он там делает?!

– Я не знаю… Ждёт чего-то… – громко, но спокойно и даже как-то равнодушно-насмешливо отвечала голосу Мать.

– Он что-то хо-очет?! – снова послышался громкий вопрос, задевший его слух своей нарочитой важностью.

– Да чёрт его знает, чего он хочет… – прозвучало опять в ответ голосом Матери, словно говорившей не о своём сыне, а о каком-то потеряшке-замарашке в дворняжьей шкурке.