Пионерский характер
Шрифт:
— Хороший, — твёрдо ответила бабушка Пракса и перекрестилась. — Святой жизни человек.
— Да какой же он, бабушка, хороший, — плачущим голосом стал доказывать Валька. — Братья потом голодные были, пришли в тот город, где он помощником царя стал. Они поскорей еды купили и обратно пошли, дома-то ведь тоже все с голоду умирают. А он им разные вещи подложил, будто они воры. Сам подложил и сам за ними слуг вдогонку послал. Хорошо, да? Хорошо?
— Не умствуй! — ещё строже повторила бабушка. — На веру, говорю, принимай.
Но Валька никак не мог принять на веру, что ябедничать — это хорошо, что можно обижать человека, которому и без того трудно.
У него уже давно, ещё с детского сада, сложились определённые взгляды на вещи, и эти взгляды он решительно отстаивал.
— А отец его, Иаков этот, он смолоду не лучше был. Старший брат — Исав — пришёл с работы, устал, голодный, а он чечевичную похлёбку ест. Брат попросил, устал же, а он говорит: «Дам, если мне уступишь, чтобы я во всём старшим был, во всём над тобой командовал». Родного брата накормить пожалел…
— Ах ты… Ну, гляди, в старые времена, — пригрозила бабушка Пракса, — тебя живого бы на костре сожгли.
— А за что? — испугался Валька. — Чего я делаю?
— За речи твои, еретик окаянный, за поганый твой язык, прости, господи, моё прегрешение.
— Я б не дался, — сказал Валька.
— Руки-ноги верёвками скрутят — дашься, никуда не денешься.
— Права не имеют! — уверенно заявил Валька, и на душе у него стало вдруг очень хорошо от того, что никто не имеет права скрутить ему руки и ноги, запретить думать и говорить. Но тут же он почувствовал, что, будь перед ним сейчас пылающий костёр и палачи в чёрных рясах, которые жгли когда-то за смелые слова и мысли хороших людей, он всё равно бы не струсил, а доказывал свою правду. И если бы понадобилось, вступил в самый настоящий бой, как те ребята-герои, чьи портреты висят у них в школе. Он вовсе не подшучивал над бабушкой Праксой, но искренне удивлялся, почему она не понимает таких простых вещей.
— Вот у нас в классе один Игоряшка учится, — сказал он. — Его все ребята Игоряшка-ябеда зовут. А он, выходит, Игоряшка-святой, да?
Но бабушка, отняв книгу, уже выталкивала Вальку за дверь.
— Ступай, ступай, больно все грамотны стали. Ступай, еретик окаянный! Господи, и меня, старуху, в грех ввёл, браниться заставил.
Сбегая по лестнице со второго этажа, Валька вспомнил, как их сосед по двору, Павел Иванович, рассердившись однажды на бабушку Праксу, сказал ей, что, сколько бы она ни молилась, ей всё равно до конца жизни не замолить своих грехов. И Вальке стало совестно, что из-за него у бабушки прибавился ещё один грех…
В этот вечер Валька долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок и всё думал о людях, которых считают святыми, только если не размышляют над их делами. Но отчего даже не позволяют размышлять? И кто же обязан принимать на веру, что плохое — это хорошее? Разве мало на свете по-настоящему хороших людей, хороших дел, больших настоящих подвигов?
Он ворочался в постели и задавал самому себе вопросы, за которые его когда-то очень даже легко могли бы сжечь на костре, как сжигали тех, кого называли еретиками за смелые слова и мысли.
Случай на мосту
Минуту назад они спокойно шагали по мосту: Наташа, Толя и Вова. И вдруг… Толя помнит: сначала машина совсем-совсем близко, потом чей-то страшный крик:
— Дети! Упали дети!
Толя открыл глаза: «Почему кругом вода? И холодно-холодно. Где Наташа, Вова?»
Толя барахтался в полынье, хватаясь за лёд. Лёд хрустел и обламывался… хрустел и обламывался… Пальто стало тяжёлым и тянуло вниз. Но Толя собрал последние силы и подтянулся. Ух! Выполз. Хотелось лежать и не двигаться. Но где Наташа? Её голова виднелась из полыньи. Большие испуганные глаза смотрели на Толю.
Толя поднялся, шагнул решительно на лёд, протянул Наташе руку:
— Хватайся.
Осторожно и не торопясь вытянул Наташу. И тут они увидели Вову. Он не кричал. И от этого стало особенно страшно. Толя подтянулся ближе к нему, схватил Вову за рукав пальто. Наташа тянула Толю. Так все и оказались на берегу. Тут подоспели к ребятам лыжники и отправили их в больницу.
Вскоре трое друзей вышли из больницы здоровыми. А Толю Савина за спасение товарищей редакция «Пионерской правды» наградила грамотой.
г. Москва,
школа № 77.
Юрий Чернов
Мы из Снегирии!
Ребята, живущие в посёлке Рыбный, неподалёку от древнего города Димитрова, могут порассказать много такого, о чём их сверстники порой и не слыхивали.
Ну, к примеру, каждый ли знает, что воду иногда необходимо удобрять, как и землю?
Каждый ли поверит, будто не в сказке, а на самом деле бывает живая и мёртвая вода? И что мёртвую воду можно превратить в живую?
А вот ребята из посёлка Рыбный твёрдо знают: можно. И тогда мёртвая вода начинает дышать, жадно вбирает в себя воздух…
Домов в Рыбном немного, но все они каменные, высокие, как в городе. Из многих окон можно видеть длинную цепочку прудов. Пруды вытянулись вдоль речки Якоти.
И получилось так, что небольшой, но богатый прудами посёлок стал известен всей стране, потому что возглавил всё прудовое хозяйство.
Папы и мамы ребят из посёлка Рыбный изучают повадки рыб, оживляют пруды. К ним приезжают за советами гости из самых отдалённых уголков. Потому и ребята в посёлке — народ сведущий: запросто отличат карпа от толстолобика или белого амура, не раз видели завезённых издалека пятнистых японских карпов или быструю хищную форель.
Занятые своими важными делами, взрослые вроде бы тоже были в курсе ребячьих дел да и помощь юных рыбоводов принимали охотно.
Однако о том, что посёлок Рыбный с некоторых пор превратился в столицу страны Снегирии, кое-кто и по сей день не знает. Да и откуда им знать, если пионерской республики Снегирии не найти ни на одной карте мира? А может, ещё дело и в том, что возникла она совсем недавно, морозной минувшей зимой.
Никто вроде бы и не заметил тогда, что в четвёртом «А» поселковой школы начали происходить необыкновенные события. Собственно, в самой школе ничего особенного не происходило. Уроки сменялись шумными переменками, за окнами белел спящий лес. Но берёзы и сосны, которые подступали к окнам класса, будто пытались заглянуть и понять, отчего так необычно серьёзны ребячьи лица.
А ребята, поглядывая на окна, вспоминали недавний сбор и вслушивались в звуки леса, который лишь с виду казался спящим. Иногда с ветки на ветку перепрыгивала белка — лишь пышный хвост мелькнёт и исчезнет среди густой хвои. Если же в классе становилось совсем тихо, вдруг слышался деловитый стук дятла. Ту-тук, ту-тук… — глухо доносилось из лесу.
Привычным был вид заснеженного леса, привычным — многоголосый шум школы. И всё-таки в жизни четвёртого класса что-то резко переменилось…