Пионерский характер
Шрифт:
В этот вечер последним с Большого льда уходил тренер. Давно спали, нахохлившись, воробьи под потолком. Порыв ветра заглянул в лицо, распахнул шубу, но, увидав его усталое лицо, тут же умчался. «Я занимаюсь с Водорезовой уже три года, — думал тренер, — 4800 часов, 4 тысячи… Она — самая работоспособная из всех моих учеников… не боится сломаться, не раскисает. Она всегда катается с аппетитом. Наверное, это и есть счастье, когда человек так рано находит свою скрипку».
Как
Стрелка высотомера показывает 1000 метров.
Колотится сердце. Прижалась к Назакят, моей подружке, а сама думаю: «Нашла же ты, Лялька, себе приключение… Ходила, упрашивала, чтобы зачислили в школьный парашютный кружок. А теперь ты, кажется, струсила…» Назакят попросила, чтобы мне разрешили прыгать предпоследней: не так страшно, когда следом за тобой полетит подружка.
…Передо мной открылось небо и внизу — огромный коричневый кусок земли. Назакят улыбается во всё лицо и кричит: «Не бойся!» А я, кажется, уже и не боюсь… На всякий случай зажмурилась.
Лечу! Хочется петь от радости… Надо мной плывёт в воздухе Назакят Залиева. «Из неё точно выйдет настоящая парашютистка, — думаю я. — А почему из меня не выйдет? Это мы ещё посмотрим».
Из рассказа Лейлы Гусейновой,
замполита юнармейского отряда школы № 29 г. Кировабада.
Юрий Коваль
Венька
Я выстрелил.
Слабым и глухим показался мой выстрел. Звук его увяз в пихтах, утонул во мху.
«Никто не услышит», — подумал я.
Третий день кружил я по тайге и никак не мог выйти к речке Карабуле. Солнце не помогало. Оно появлялось то справа, то слева, маялось над головой и, потускнев, падало в облака.
Пожалуй, никогда ещё в жизни я так не уставал. Две ночи, проведённые у костра, я почти не спал, всё думал и думал, как же выйти к Карабуле, вспоминал свой путь и не мог вспомнить.
На третий день, наверно, я всё-таки пал духом. С отчаяния выстрелил в воздух. Выстрелил второй раз. Никто не ответил. Я опустился на колени в мокрую болотную траву, перезарядил ружьё. Два тонконогих подберёзовика стояли в траве передо мной и жёлтая сыроежка. Зачем-то я сорвал их, сунул в карман рюкзака и снова пошёл вперёд.
Мутный комариный столб стоял надо мною. Я качал от усталости головой, и этот столб качался вместе с нею.
Вдруг я почувствовал запах дыма. Он чуть донёсся и пропал. Но мне показалось: пахнет костром, печёной картошкой и даже ухой.
«Это только кажется, — думал я. — Никого не может здесь быть».
И всё-таки пошёл быстрее.
Под ногами вздыхали, оседая, моховые кочки. От их движения качались мелкие сосенки.
Снова почувствовался запах дыма. Явно пахло печёной картошкой.
«Печёная картошка, — думал я. — Так пахнет только печёная картошка. Кто-то развёл костёр. Геологи или охотники».
И мне вдруг стало весело.
— Эй! Эй! — крикнул я. — Много ли картошки напекли?
Никто не ответил.
— Оставьте мне маленько! Эй!
Никто не ответил.
«Спят, наверно, — подумал я. — Или отошли от костра. За грибами». Я пробежал немного вперёд и увидел наконец дым. Из пихт выползли его клубы, густые и упругие, как парус. Слышно было, как трещат сучья, брошенные в костёр.
Я не был уже новичком в тайге и всё-таки думал, что иду к костру. Я слышал треск, и верно, это трещали сучья, только они не были сложены в костёр. Они горели на земле, на кустах, на живых деревьях. Огонь бежал по земле, подпаливая бурелом, по стволам деревьев подбирался к верхушкам.
«Тайга горит!»
Мутной стеной дым обрушился мне на голову, а за ним, внизу, у самой земли, я увидел открытую печь, огненную пещеру. Там свивались в клубок красные, синие, фиолетовые змеи. Трепетали, с треском облизывали друг друга раскалёнными языками.
У ног вспыхнула вдруг пересохшая трава.
Бенгальским огнём зашипел лишайник.
Я бросился затаптывать огонь, он уже был и справа и слева, и сзади полыхнул куст можжевельника. Дым закрыл подножия деревьев: они парили в воздухе. Резкий жар ударил в глаза. Я ослеп на секунду, поперхнулся дымом и побежал назад.
Я бежал от пожара, а дым держал за плечи, хватал за волосы, за локти, и ноги вязли в дыму, как в болоте.
Я выбежал из дыма, ещё чувствуя на плечах его тяжесть, упал в траву и увидел, как она зелена и спокойна. Перед глазами во мху стоял свежий сырой маслёнок.
Муравьи уходили от пожара, тащили на себе светлые кругляши — личинки.
Приседая, оглядываясь, останавливаясь, пробежал заяц.
Какое-то рычание донеслось издали. Может быть, зверь, застигнутый огнём. Я оглянулся.
Пожар шёл низом. Горел бурелом, гнилушки, пни. Иван-чай и дудник коробились в жару и вспыхивали, разбрасывая искры. Это был медленный пожар. Ветер не подстёгивал его. Ветра не было.
Я пошёл в сторону от пожара и всё время слышал рычание за спиной. Неужели медведь? Я оглядывался, останавливался, а рычание всё приближалось, и наконец между верхушками деревьев я увидел самолёт. Это он рычал, низко облетая пожар.
Четырёхкрылый АН-2 пролетел прямо надо мной, а я побежал следом за ним, засвистел, замахал руками. Натыкаясь на кусты, оступаясь, я бежал и глядел на удаляющийся самолёт. Я понимал, что он улетит сейчас и не вернётся, и всё-таки бежал следом.
Вдруг от самолёта отделилась какая-то точка. Она полетела к земле, развернулась в воздухе, превратившись в длинную ярко-оранжевую змею.
Самолёт ушёл за деревья, а лента-змея трепетала, опускаясь на землю.
Я выбежал на поляну, подхватил ленту, лежащую в траве. Почему-то я думал, что на ней что-нибудь написано, но я не видел никаких букв или знаков — просто лента из хрустящей бумаги.
«Заметили, всё-таки заметили, — думал я, в волнении бегая по поляне и размахивая лентой. — А лента — это сигнал».