Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)
Шрифт:
Эта образная речь, по-видимому, оказала большое влияние на молодого человека, который постепенно сдался на увещания Мармадюка и условно принял его приглашение, с тем, чтобы быть свободным в любую минуту отказаться от новой службы.
Странное и плохо скрываемое отвращение юноши к предложению, которое большинство людей в его положении считало бы неожиданной удачей, немало удивляло всех и произвело впечатление не совсем в его пользу. Когда собеседники разошлись, оно послужило предметом разговора между судьей, его дочерью и Ричардом, медленно возвращавшимися в усадьбу.
— Не понимаю, — сказал Мармадюк, — что может так пугать его в моем доме, разве только твое присутствие и лицо, Бесс!
— Нет, нет, — простодушно возразил Ричард, — это не кузина Бесс. Но где же ты видел метиса, Дюк, который бы мог выносить цивилизацию? На этот счет они хуже дикарей. Заметили вы, кузина, какой у него дикий взгляд?
— Я не следила за его взглядами и заметила только, что он не в меру горд. Действительно, дорогой папа, я думаю, что он жестоко испытывал твое терпение. Мне очень не понравилась его манера задолго до того, как он согласился сделаться членом нашего семейства. Право, это высокая честь для нас! Какое помещение ему отвести, сэр? — иронически добавила Елизавета.
— С Бенджаменом и Ремаркабль, — подхватил Джонс. — Не думаете же вы заставить этого юношу есть вместе с неграми? В нем есть индейская кровь, но здешние туземцы с презрением относятся к неграм. Нет, нет, он скорее умрет с голода, чем сядет за один стол с черными.
— Он будет есть за одним столом с нами, — сказал Мармадюк, — и я не хочу слышать о таком оскорбительном предложении, как твое, Дик!
— В таком случае, сэр, — сказала Елизавета с слегка недовольным видом, как будто подчиняясь воле отца против собственного желания, — вам угодно относиться к нему, как к джентльмену?
— Конечно! Будем относиться к нему соответственно месту, которое он займет, пока он не покажет себя недостойным его.
— Ну, ну, Дюк, — воскликнул шериф, — трудновато будет тебе сделать из него джентльмена!
— Здесь все равны, кто умеет держать себя с достоинством, и Оливер Эдвардс войдет в семью на равной ноге с главным шерифом и судьей.
— Я не спорю, только заставь его уважать законы, иначе я покажу ему, что даже в этой стране свобода не значит распущенность.
— Конечно, Дик, ты не казнишь его раньше, чем я его осужу. Но что скажет Бесс по поводу нового члена нашей семьи? В конце концов мы должны считаться с мнением дам в этих вещах.
— О, сэр, — возразила Елизавета, — я, кажется, похожа в этом отношении на некого судью Темпля — нелегко отказываюсь от своего мнения. Однако вы можете быть уверены, что я отнесусь с уважением ко всякому вашему решению.
Пока происходил этот разговор, Бумпо, Эдвардс и старый Джон молча пробирались по околице деревни. Только когда они достигли озера и направились по его замерзшей поверхности к хижине, стоявшей у подошвы горы, молодой человек воскликнул:
— Кто бы мог предвидеть это какой-нибудь месяц тому назад! Я согласился служить Мармадюку Темплю, жить в доме моего злейшего врага! Но, что же мне было делать? Эта служба не может быть продолжительной, и когда причина, заставившая меня согласиться, перестанет существовать, я стряхну ее, как пыль со своих ног.
— Разве он минг, что вы называете его своим врагом? — сказал могикан. — Делаварский воин остается спокойным и ждет, когда придет время. Он не женщина, чтобы плакать, как дитя.
— Меня берет сомнение, Джон, — заметил Кожаный Чулок, лицо которого в течение всего разговора выражало недоверие и тревогу. — Говорят, что здесь вводят новые законы, и я уверен, что обычаи в здешних горах меняются. И теперь уже не узнаешь прежних озер и рек, — так все переменилось. Не доверяю я этим краснобаям. Я знаю, что белые умеют вести сладкие речи, когда хотят отобрать земли у индейцев. Это я всегда скажу, хотя я сам белый и родился близ Йорка от честных родителей.
— Я покорюсь, — сказал юноша, — забуду, кто я такой. Не напоминай мне, могикан, что я потомок вождя делаваров, которые были когда-то владельцами этих холмов этих прекрасных долин и вод, над которыми мы идем. Да, да, я сделаюсь его слугою! Разве это не почетная служба, старик?
— Старик! — торжественно повторил индеец, приостанавливаясь, как всегда, когда он был вззолнован. — Да, Джон стар! Сын моего брата! Если бы могикан был молод, разве бы молчало его ружье? Разве мог бы укрыться от него олень? Но Джон стар; его рука — рука сквау; его томагавк поражает не врагов, а камыш и лозняк для корзин и щеток. Голод и старость приходят вместе. Вот Соколиный Глаз! Когда он был молод, он мог по целым дням оставаться без пищи, а теперь, если он не подложит хвороста в костер, пламя угаснет.
— Правда твоя, я уже не тот, что был, Чингачгук, — отвечал Кожаный Чулок, — но я и теперь могу при случае обойтись без еды. Когда мы преследовали ирокезов в «Буковых лесах», они гнали перед собою дичь, так что у меня крошки во рту не было с утра понедельника до вечера в среду, а затем я застрелил на пенсильванской линии оленя, лучше которого не попадалось на глаза человеку. Весело было смотреть, как делавары — я воевал тогда с ними заодно — принялись за еду. Индейцы лежали неподвижно и поджидали, пока случай пошлет им дичи. Я отправился на поиски, выследил оленя и уложил его, прежде чем он сделал десяток прыжков. Я был слишком слаб и голоден, чтобы ждать мяса, и напился его крови, а индейцы ели мясо сырьем. Джон был там и помнит это. Но теперь такая голодовка была бы мне не под силу, хотя я всегда был плохой едок.
— Довольно разговоров, друзья мои! — воскликнул молодой человек. — Я чувствую, что жертва необходима с моей стороны, и она будет принесена, но прошу вас, не будем больше говорить об этом. Этот разговор невыносим для меня.
Его спутники умолкли, и вскоре они добрались до хижины и вошли в нее, разобрав довольно хитроумный и сложный затвор, несколько странный здесь, где, по-видимому, не было никакого ценного имущества. Хижина была завалена с одной стороны сугробами, с другой перед ней возвышалась куча хвороста, сучьев и веток, обломанных ветром. Небольшой столб дыма поднимался из трубы, сложенной из бревен, вымазанных глиной.
К вечеру хлынул дождь как из ведра. Черные верхушки пней начали показываться из-под снежных шапок. Изгороди и заборы, заметные до сих пор только по грядкам снега, стали выступать над его поверхностью. Обугленные деревья зачернелись резче, обнажаясь от быстро тающего снега и льда.
Защищенная от непогоды в теплом зале отцовского дома Елизавета, в обществе Луизы Грант, с удивлением смотрела на быстро изменяющуюся картину природы. Деревня, еще утром одетая пеленой снега, сбрасывала этот белый покров, показывая темные крыши и закопченные трубы. Сосны стряхивали свою снежную одежду, и все принимало природную окраску с необычайной быстротою.