Пионеры Вселенной
Шрифт:
Когда боковая дверь распахнулась и жандармы в железных касках с пикообразными шпилями и с шашками наголо ввели подсудимых, – все замерли. Вид «злодеев» удивил собравшихся, в публике послышался шепот.
Но первоприсутствующий предоставил слово обер-секретарю, и тот, чеканя каждое слово, огласил высочайшее повеление слушать настоящее дело в Особом присутствии правительствующего сената. Затем начался краткий опрос подсудимых.
Когда очередь дошла до Желябова, он с достоинством поднялся и громко сказал:
– Я получил документ…
– Прежде
– Крестьянин села Николаевки Таврической губернии, Андрей Иванов Желябов. – И, повысив голос: – Я получил документ, относящийся к этому делу. Я сомневаюсь в его подлинности, так как он без нумера и вручен мне за двадцать минут до суда. А между тем этот документ отвечает на заявление, имеющее крайне важное значение для дела.
В зале воцарилось молчание, женщины направили на Желябова лорнеты. Послышался шепот, удивленные вздохи.
А он, откинув назад густые, волнистые волосы, говорил спокойно, уверенно:
– Двадцать пятого числа я подал из крепости заявление, в котором указывал, что наше дело не подсудно Особому присутствию сената. Русская социально-революционная партия боролась с правительством, и Особое присутствие сената, состоящее из правительственных чиновников, не может рассматривать это дело, как сторона заинтересованная. Я требовал и требую народного суда, а если это невозможно – суда присяжных!
– Смотрите каков! – негромко сказала дама в мехах, сидящая рядом со стариком принцем Ольденбургским. – Он хочет, чтоб их оправдали, как Веру Засулич.
– Да-с, не глуп, не глуп, – прошамкал принц. – Однако как же вывернутся судьи?
Но у судей, на целый час задержавших заседание, уже было готово Определение Особого присутствия сената со ссылкой на высочайшее повеление. Обер-секретарь тотчас огласил его.
Желябов принужден был сесть, но он добился своего: зал был наэлектризован. Иностранные корреспонденты быстро записывали происходящее, все лорнеты и взоры были устремлены на Желябова. Даже сидящий в стороне на маленьком стульчике художник Константин Маковский, напряженно водя карандашом, пытался схватить его неуловимые черты.
– Да-с, а дело-то обещает быть скандальным, – шепнул сенатор Пухов присяжному поверенному Верховскому. – Смотрите, какую шпильку подпустил Желябов присутствию.
– Вот потому-то я и отказался от участия в деле, – сказал Верховский. – Тут не может быть объективности… А за судом следит весь мир…
– Тише, тише, кажется, начинается главное.
По приказанию первоприсутствующего поднялся обер-секретарь и стал читать обвинительный акт. Зал притих – всем хотелось знать подробности столь нашумевшего дела.
Обвинительный акт был написан сухим казенным языком, но в нем довольно последовательно и подробно излагались факты подпольной деятельности «тайного сообщества», освещались обстоятельства многих покушений и, наконец, обстоятельно анализировалось последнее из них, приведшее к смерти царя.
И хотя чтение обвинительного акта продолжалось больше двух часов, никто не вышел из зала.
Затем был оглашен дополнительный обвинительный акт о предании суду Кибальчича, и первоприсутствующий Фукс перешел к опросу обвиняемых.
Первым был вызван Рысаков. Он говорил тихо, невнятно, путано. Все почувствовали, что Рысаков был смущен и растерян своим предательством. Отрицая свою принадлежность к партии «Народная воля», он пытался объяснить участие в терроре случайностью; сваливал вину на Желябова и Перовскую и, в силу сделанных ранее признаний, указывал на Кибальчича, Михайлова, Гельфман.
Его показания и раскаяние не вызвали в зале ни сочувствия, ни сожаления.
Лохматый увалень Михайлов не был смущен сотнями смотрящих на него глаз, грозными генералами и министрами, сидящими в первых рядах. Он говорил просто, но связно. Признав себя членом партии «Народная воля», Михайлов сказал, что он был членом боевой рабочей дружины и боролся за освобождение рабочих, за улучшение их жизни.
– Что же делала ваша дружина? – спросил первоприсутствующий.
– Охраняла сходки и собрания, уничтожала шпионов. А в террористах я не был и участия в покушении на царя не принимал…
– Эти оба – простаки! – опять зашептал старый сенатор в ухо Верховскому. – Они лишь исполнители. Подождем Желябова – тот, наверное, скажет.
– Да, послушаем его и – обедать! – согласился Верховский.
Желябов ждал, что сейчас вызовут его, и уже мысленно подготовил речь, но Фукс, словно догадавшись об этом, объявил Гельфман.
Некрасивая, с крупными чертами и бурыми пятнами на лице, она неловко шагнула к барьеру.
– Боже мой! Рядом с красавцем Желябовым – такая дурнушка! – вздохнула дама за спиной Верховского.
Гельфман почувствовала, что симпатии публики не на ее стороне, и начала сбивчиво, невнятно. В зале задвигались, зашептались. Первоприсутствующий позвонил в колокольчик.
Стало тише. Гельфман овладела собой, заговорила уверенней:
– Я была членом партии «Народная воля» и хозяйкой конспиративной квартиры, но не участвовала в террористической борьбе. Я знаю Рысакова и других, но ни разу не видела на конспиративной квартире Михайлова…
– Ну, видимо, сейчас Желябов, – нагнулся к сенатору Верховский.
– Подсудимый Кибальчич! – объявил Фукс.
Стройный, в темном костюме с белым стоячим воротником, подпиравшим аккуратно постриженную бородку, Кибальчич совсем не походил на арестанта и тем более на «злодея».
Это заметили все.
– Техник! Техник! – стали передавать по рядам.
Кибальчич заговорил ровным, задушевным и мягким, повсюду слышным голосом:
– Я не могу говорить о себе, не касаясь партии «Народная воля», в которой имел честь состоять. – Эти первые слова, сказанные с большим достоинством и убежденностью, заставили всех прислушаться.