Пионеры Вселенной
Шрифт:
Царь, не дочитав письма, вскочил, пробежался по кабинету и, снова сев за стол, начертил на письме Победоносцева:
«Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».
4
Конспиративная квартира у Вознесенского моста, где жили Исаев и Вера Фигнер, была известна лишь членам Исполнительного комитета, куда они собирались для совещаний. Из агентов комитета о ней знали только Кибальчич, Грачевский да Ивановская.
Тайная квартира у Вознесенского моста была теперь штабом Исполнительного комитета. Однако обескровленный последними арестами Исполнительный комитет был не в состоянии продолжать активную террористическую борьбу, тем более что по улицам города разъезжали и ходили предатели, знавшие в глаза многих из уцелевших революционеров. Было решено центр «Народной воли» перевести в Москву.
Но Петербург бурлил… Убийство Александра II и судебный процесс над «первомартовцами» вызвали стихийную вспышку революционного порыва среди молодежи, и комитету предлагали свои услуги сотни горячих голов. Это заставляло не торопиться с отъездом: подбирать, накапливать свежие силы. Первого апреля пропал Исаев. Его ждали к обеду, но он не вернулся и к ужину…
Вера Фигнер дожидалась прихода Корбы, чтоб через нее известить товарищей о новой беде. Неожиданно пришел Грачевский. Он был взволнован и растерян:
– Вера Николаевна, полиция схватила кого-то из наших. В градоначальстве его поставили на стол и вызывают дворников со всего Петербурга, хотят установить личность.
– Как вы узнали?
– Говорил с нашим дворником, он уже побывал там. Рассказывает, что арестованный худенький, молодой с пышной шевелюрой. Я прибежал узнать, где Гриша Исаев?
– Это он! Это его схватили, – побледнев, сказала Фигнер. – Только он может вынести такое издевательство и не назвать себя, чтоб не выдать квартиры.
– Ах, боже мой, какая беда. Но ведь надо же что-то делать. Ваших дворников могут вызвать каждую минуту.
– Ночью едва ли их вызовут, но с утра нужно освобождать квартиру и уходить.
– Я предлагаю уехать немедленно и готов сделать все, что нужно.
– Нет, Михаил Федорович, выезд в ночное время вызовет подозрения, нас могут схватить… Лучше дайте знать Суханову, пусть он с утра примет меры.
Грачевский согласился и, пожелав благополучия, ушел…
На другой день Суханов с двумя морскими офицерами увез чемоданы с имуществом «Народной воли», и вечером Ивановская с Людочкой забрали коробки с важными бумагами. Квартира была очищена раньше, чем в нее вломились жандармы.
5
Ночь перед казнью. Черпая, морозная, глухая. Тюрьма как вымерла: ни звука, ни шороха. Стража застыла у железных дверей. Тюремщикам тоже страшно: ведь утром – казнь!..
Камеры смертников отделены одна от другой, чтоб приговоренные не могли перестукиваться. Вместо волчков – квадратные окошки – можно просунуть руку. Это для того, чтоб лучше видеть и слышать, что делают смертники.
Все они ведут себя по-разному.
Рысаков мечется, почти бегом снует из угла в угол. Его мучит вопрос: почему нет ответа на просьбу о помиловании. «Ведь обещали… Сам Лорис-Меликов дал честное благородное слово. Неужели обманут?.. Ведь дал слово дворянина, что всех простят… А я, я поверил… Эх, если б знал… если бы…»
Рысаков ударил себя по щеке и бросился на кровать…
Минут через пять дверь открылась – вошел бородатый священник с крестом. Рысаков услышал, поднялся, стал истово креститься… Потом долго жаловался священнику, исповедовался и «приобщился святых тайн…»
Михайлов был очень подавлен и обрадовался священнику, но в разговоре с ним был сдержан. А после, несколько успокоенный, сел писать письмо родным…
Желябов и Перовская решительно отказались припять священника. Каждый из них был поглощен мыслями.
Желябов казался спокойным. Его не оставляла мысль, что народовольцы должны отбить их по пути на Семеновский плац. «Кинут две-три бомбы – и все разбегутся. А если еще устроят стрельбу, мы сразу смешаемся с толпой и будем спасены…»
Желябов ждал освобождения еще во время суда. Он верил в Суханова и в созданную им военную группу. И хотя Перовская на суде успела Желябову шепнуть, что партия уже не способна к активной борьбе, – Желябов верил, что Исполнительный комитет оправится от потрясения и, выждав момент, проявит решимость…
Перовская уже ни во что не верила и мысленно готовила себя к смерти. После вынесения приговора ей разрешили написать матери, и все эти дни она ждала свидания. Более всего ей было жаль мать, которой она принесла столько страдания и муки. «Бедная, бедная мама! Прости меня, прости и прощай навсегда».
Эту фразу она повторила несколько раз, потом подошла к столу и с нее начала прощальное письмо.
Написав и отдав надзирателю письмо, Софья стала думать о Желябове. «Милый, наконец-то мы вместе. О, каким героем ты был на суде! Я смотрела на публику и видела восхищение на лицах наших врагов… Завтра мы увидимся снова и простимся навсегда. Мне не страшно, а даже радостно и гордо умереть вместе с тобой. Умереть за дело, которое переживет нас и победит!»
Перовская походила по камере часов до 11 и спокойно легла спать.
Кибальчич, приняв священника, долго дискутировал с ним о боге, о потусторонней жизни, о звездных мирах, но от исповеди и причастия отказался.
Оставшись в камере один, он долго ходил из угла в угол, обдумывая пережитое, а потом сел за письмо брату.
Ему вспомнились стихи, присланные Квятковским из крепости перед казнью и тоже обращенные к брату:
Милый брат, я умираю,Но спокоен я душою;И тебя благословляю:Шествуй тою же стезею.