Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V
Шрифт:
— Ну, и что же?
— Итальянцы экономически освоили Тунис, а достался он французам. Италия всегда считала себя ограбленной, но раньше была слишком слаба, чтобы начинать интриги. Но не теперь. Муссолини вооружил страну, ему нужны инциденты, шум, экспансия. Диктатура всегда в динамике, покой ей опасен, он лишает смысла ее существование. Вопрос об экспансии в Африке снова поставлен Италией, но на этот раз уже в острой форме. Плацдарм — Ливия. Куда может быть направлен удар? Тунис хорошо защищен близкой к нему Францией, значит остается Центральная Африка и, прежде всего, Сахара, отделяющая Ливию от богатейших
— Как так?
— Весьма просто: наша крепость построена на перекрестке двух враждебных стратегических путей: Алжир — Чад и Ливия — Сенегал или Конго. Вы теперь видите, что мы поджариваемся по необходимости!
Лейтенант нахмурился.
— Вокруг плетется сеть интриг, я это знаю, до нас кое-что доходит. Приходится отвечать тем же. Грязная работа! В какой только гадости я не запачкал руки, Боже мой! Не офицер, а ассенизатор… не шпага мне нужна, а грязная метла! Думал ли я, поступая в военную школу, что придется столь низко пасть?
Я ничего не сказал, хотя вопрос об итальянских агентах вертелся на кончике языка. В конце концов, это не мое дело. Два империализма сплелись в объятиях сотрудничества и борьбы… Пусть барахтаются в крови и грязи до времени… Одни других стоят!
— Вы искали здесь опасностей? Зачем они вам? — чтобы поддержать разговор, лениво спросил я.
Лейтенант встал, подошел к моему креслу. Было видно, ему хочется говорить: слишком много горечи накопилось у него на душе и теперь просится наружу.
— Я утомляю вас своей болтовней, — осторожно начал он, — но поймите: когда поживешь в пустыне, то обязательно станешь болтуном.
Он помолчал, собираясь с мыслями. Потом заговорил, сначала спокойно, потом волнуясь все больше и больше.
— Живопись и музыка, театры и книги — всё это прекрасные украшения жизни. Но не сама жизнь. В зрелом возрасте, когда ослабеют руки и опыт бесконечно расширит горизонт, наверно, человека тянет к спокойствию и созерцанию. В них наслаждение старости. Но молодость требует большего: что это за молодость, если она не хочет сама делать жизнь? Жить — это значит действовать… Меня всегда злила наша французская пассивность, влюбленность в домашний очаг, свой садик, свой домик… Наши философия, искусство, культура и быт — всё пронизано стремлением к равновесию и покою. «Страна умеренности», — говорим мы с гордостью о Франции. А скажите, чем здесь гордиться? Что такое равновесие, как не смерть? Жизнь — это движение и борьба! У нас молодому человеку деться некуда — хочется засучить рукава и сделать что-нибудь большое, нужное, а встречаешь только изящную иронию и вежливое равнодушие. Работать разрешается только для себя лично. А если я не хочу этого?! Вы можете представить молодежь, не думающую о материальной выгоде?
Я улыбаюсь от удовольствия.
— Да вы смеетесь, мсье!
— Мне казалось, что во Франции такой молодежи нет.
— Нет?! Вы обижаете нас! Она есть, но проявить себя ей негде и нечем. Великое равнодушие — вот проклятие Франции! Боже, как я ненавижу этих наших культурных людей, таких довольных, спокойных!
Лионель замолчал, желая этим несколько смягчить впечатление от своих слов.
— Ну и что же?
— Я готовился стать музыкантом. Не вдохновенным гением с волосами до плеч, а работником такого-то оркестра с окладом столько-то франков ежемесячно. Все было наперед ясно: и уровень моих способностей, и та сумма, которой они будут оплачены. А я взял и сделал невероятное: прыгнул в неизвестность! У меня были горячее сердце и засученные рукава, я хотел выйти на большую дорогу. Поступил в Сен-Сир, потом попросился в колонии.
— Боюсь, что вы избрали ложный путь, дорогой д’Антрэг, — ответил я, — за солдатом шествует купец. Он — хозяин. Без наживы колонии бессмысленны. Куда вы дели ваши руки?
— Гребу ими всякую мерзость. И вижу, что другие делают это спокойнее и потому лучше. Есть люди, созданные для роли колонизаторов, — например, мой сержант. Видели его?
— Имел удовольствие. Красочный тип.
— Да, истинный мерзавец. Сейчас он стоит с полной выкладкой и винтовкой на плече прямо на солнцепеке — самое страшное наказание в Африке.
— Позвольте, ведь он вел меня к вам!
— По пути в караульное помещение.
— За что же это вы его так?
— За оргии.
— Как, разве в крепости есть женщины?
— Ни одной. Этот дегенерат вербует себе партнеров из молодых солдат. У него есть дамские платья и белье для своих избранных. Был и парик, да я отобрал.
— Откуда он его достал?
— Выписал из Туниса. Я бы давно согнул его, да не смею: начальство и солдаты его любят.
— Ну, начальство — это я понимаю. Но солдаты…
— Представьте, и они. Сиф импонирует им своими пороками и добродетелями. Он потакает прихотям солдат и действует на их воображение. Это он обучил гарнизон прославлять смерть по примеру испанского иностранного легиона. Я редко выхожу на поверку, и Сиф этим пользуется.
— Да, мне уже пришлось побывать на этой своеобразной церемонии и скажу прямо — ее, несомненно, украшает этот троекратный дружный крик: «Да здравствует смерть!» Сиф неплохой режиссер! Но почему же вы сами не выходите на плац?
Лионель брезгливо поморщился.
— Противные рожи… да и запах… Вы обратили внимание?
Мы помолчали. Оба вытерли пот с лиц, шеи, рук.
— Да, о Сифе… — опять вяло начал офицер. — Он — идеальный легионер: вор, развратник, грабитель, насильник — и вместе с тем бесстрашный солдат — под пулями всегда впереди, в походах всегда в хвосте колонны и тащит на себе ослабевших и раненых. Нужный человек. Слава Богу, он заканчивает срок и скоро убирается в Германию. У себя дома он еще нужнее, там такие люди делают теперь карьеру в гитлеровских бандах. Помяните мое слово, мы еще увидим его портреты в газетах!
— А пока будущий фюрер носит весьма красочную кличку и отращивает усы!
— Да, он — моя правая рука. Боже, кто бы мог подумать. Рыцарь Ги д’Антрэг слушал сонеты своего друга Пьера Рон-сара, Родрик д’Антрэг был полковником и доверенным человеком Генриха Гиза, Каэтан д’Антрэг отличился при Эй-лау и получил крест из рук императора, а Лионель д’Антрэг при помощи сержанта Сифилиса засыпает колодцы кочевников вдоль большой дороги. Какое презренное время!
Лейтенант замер в кресле и бессильно закрыл глаза. Светло-каштановые кудрявые пряди упали на лоб, лицо нервно подергивалось.