Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1
Шрифт:
Воздух кипит кругом…
Три часа дня. Температура в тени плюс пятьдесят по Цельсию.
Рефракция безумствует. Миражи давно исчезли. Исчез не только горизонт — исчезло пространство вообще: впереди ничего нет. Мы с грохотом и лязгом, с нечеловеческим упорством рвемся из никуда в никуда. Кругом нас расплавленное стекло, обжигающая жидкая тягучая зеленовато-серая масса, которая, вопреки привычке и разуму, на наших глазах, зримо и почти осязаемо, мелкими извивающимися струйками течет снизу вверх. В этом змеином мире я один, совершенно один, горизонт исчез, деформированное неяркое солнце кривляется на сероватом небе, исчезли люди, присутствие которых могло бы успокоить и поддержать дух. Ветерок дует в спину, дыхание людей и моторов останавливается, мы всё чаще поворачиваем
Комната смеха в Танезруфте… Да, тот, кто однажды заглянул в нее, не забудет этого бреда до самой смерти. Или до погружения в безумие: потому что такие комнаты смеха имеются и у нас. Они называются камерами умалишенных…
Я замолкаю. Даю слушателям и зрителям отдохнуть. Потом начинаю снова, но на другой манер: вдруг подёргиваю плечами, щёлкаю пальцами. Чуть слышно напеваю странную африканскую мелодию.
— Мы еще в сердце Сахары. Но теперь присутствуем на празднике в большом оазисе. Вечереет. Жары нет. Мы на ровной площадке за поселением, сейчас служащей большой ареной.
От мала до велика все население собралось у края плато вдоль большой дороги. Впереди копошатся и галдят голые ребятишки, темные и всклокоченные, как чертенята. Дальше в несколько рядов толпятся женщины — одетые, полуодетые и на четверть одетые, увешанные безделушками общим весом до одного килограмма. Позади всех вытягивают шеи мужчины — черные туареги, несколько белоснежных арабов и пестрые хауса, горстка разнузданных легионеров, с которыми все боятся стоять рядом, мохазии в белых чалмах и синих плащах, красные сувари, — яркая, шумная, всклоченная толпа, несколько эффектных фигур в диковинных национальных костюмах, а общий фон — неописуемо театральное рванье, обнаженные прекрасные тела, искрящиеся на солнце украшения.
На арену выходит длиннобородый, белый как лунь старичок в тюрбане, халате и туфлях с загнутыми кверху носками. Он точно сошел с иллюстрации к Шахерезаде. На плечах у него — коромысло с двумя крытыми корзинами. Старик ставит корзины в том месте, где травы нет, садится на песок и вынимает дудочку. Закрыв глаза и слегка покачиваясь, он играет тонкую однообразную мелодию. Проходит минута. Вдруг из отверстия в крышках корзин показываются маленькие серые головки, с любопытством глядят вокруг — потом одна за другой на песчаную площадку выползает с полдюжины змей. Они выстраиваются перед старичком полукругом, приподнимаются на хвосты и начинают покачиваться в такт музыки. Заклинатель встает и, продолжая играть, делает по арене замысловатые петли. Зачарованные змеи торопливо ползут за ним, в точности повторяя извилистый путь. На песке получается фраза — благословение Аллаха собравшимся. «Бисмилла хиррахман ниррагим», — усердно пишут змеи. Старик усаживается снова и вдруг меняет мотив. Змеи, поколебавшись в нерешительности, подползают к хозяину, взбираются ему на колени, лезут за пазуху и в широкие рукава. На песке остается только одна гадина — в толпе с ужасом произносят какое-то слово.
— Это самая опасная, таких здесь особенно боятся, — шепчет мне мой проводник Саид.
Старик протягивает руку, змея обвивается вокруг нее, подползает к плечу и заглядывает в лицо хозяину. Тот раскрывает рот, и змея вползает в него. Некоторое время из-под седых усов торчит пыльный серый хвост, потом исчезает и он. Старик показывает толпе пустой рот, хлопает себя по животу и изо рта высовывается головка змеи. Старик открывает ей пасть и показывает зрителям, что ядовитые зубы целы, не выбиты. Толпа одобрительно гудит, фокусник хорош.
Едва заклинатель уходит, как раздается топот. Начинаются молодецкие скачки — то, что по-кавказски называется «джигитовкой», а по-арабски — «фантазиа». На горячих, поджарых верблюдах-скакунах двумя рядами воины выезжают на арену. Впереди всех — главарь на дымчатом красавце. Отъехав подальше, они скачут мимо нас, на полном скаку, делая рискованные движения телом и стреляя в воздух. Сквозь топот, пыль и пальбу они кричат нестройным хором: «Мы любим войну!», «Мы любим любовь!» Все это создает, вместе со зрителями, эффектную картину.
Вот всадники проносятся мимо как вихрь — животные и люди вне себя от напряжения, в воздухе кружатся гривы и волосы, клочья одежды и хвосты, и высоко вверху — чья-то тонкая смуглая рука: она держит отчаянно трепещущий яркожелтый щит, воин будто приветствует зрителей… Зрелище необыкновенное: это всадники Апокалипсиса!
На арене появляются четыре совсем молоденькие девушки — танцовщицы из Улед Пайл, лучшие в Северной Африке исполнительницы танца живота. Длинные волосы закинуты за спину, переплетены пестрыми лентами и монетами и цветным хвостом свешиваются почти до земли. Груди прикрыты бархатными тарелочками. Торс обнажен, на ногах широкие прозрачные шальвары и цветные туфельки на высоких каблучках. Тоненькие и гибкие, как лозинки, они выстраиваются в ряд, с большими бубнами в руках. Старый араб берет инструмент, похожий на гусли и — танец начинается.
Разгоряченная и возбужденная толпа жадно разглядывает нежные девичьи тела. Они слегка дрожат — еле заметной дрожью, пробегающей по телу снизу вверх и сверху вниз. Чуть слышно звенят бубенцы. Постепенно музыка ускоряется, звучит громче и веселее — и танцовщицы оживают, поднимают бубны высоко над головами и хором вскрикивают в такт мелодии. Их желтовато-бронзовые тела змеино вьются; каждая мышца пляшет свой особенный танец, груди трепещут — это целая буря страсти, которая разжигает уже взволнованную толпу. Хочется вскочить и схватить и заставить двинуться эти замершие на месте змеино-тонкие девичьи тела. Змеино… Нуда — вот они выстроились полукругом перед сидящим на песке стариком, как те, настоящие, которые только что плясали перед своим заклинателем!
Но музыкант еще более ускоряет ритм — «Ай! Ай! Ай!» — вскрикивает толпа. Внезапно девушки широко разводят руки и откидываются назад, выгнувшись на зрителей животами. Груди, каждая в отдельности, весело приплясывают, трепетная судорога пробегает волнами по обнаженным животам. Порядок снова нарушается, но когда первый потерявший голову человек выскакивает на арену — музыкант делает громкий аккорд и обрывает мотив. Девушки убегают, разгоряченная толпа недовольно рычит.
На арене новая перемена. Заклинатель змей, сошедший со страниц Шахерезады, снова здесь: четырьмя досками он вместе с помощниками быстро отгораживает маленькую площадку. Потом вносят две корзины, долго тычут в них палками и, наконец, вытряхивают на площадку двух разъяренных змей.
Змеи приблизительно одинаковы по размерам. Сначала они делают движения в стороны, но их палками бросают друг на друга — и вот рассвирепевшие гадины нападают друг на друга и начинают бой не на жизнь, а на смерть. Толпа издает хриплый крик жестокой радости и стихает. В напряженной тишине слышен отвратительный шелест пресмыкающихся. Они приподнимаются на хвостах и медленно начинают сближение — рывками и по сантиметрам. Сделают движение вперед и замрут на месте, покачивая на воздухе маленькими головками. Пасти широко раскрыты, тонкие язычки торчат вперед. «Х-х-х-х», — шипят обе от ярости и предсмертной тоски… И снова рывок… И снова покачивание.