Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

Быстролетов Дмитрий Александрович

Степан сделал паузу и стукнул ладонью о стол.

— Нужна коренная перестройка, точнее — ломка сталинской экономической системы. Для ломки нужен авторитетный, сильный и культурный руководитель. Типа царя Петра или Ленина. Такого человека у нас нет, а добровольно освобождать тёпленькие насиженные места ни бюрократы, ни пьяницы и лодыри не захотят: перестройку встретят в штыки и сверху, и снизу, а ломать сопротивление у нас некому — рискнуть на безработицу, на роспуск нерентабельных колхозов и закрытие фабрик и прочие решительные меры у нас никто не возьмется. Вывод: будут приняты паллиативные меры, на дыры здесь и там будут нашиваться заплаты до тех пор, пока сталинско-хрущёвский кафтан

вдруг не лопнет по швам.

— И что же тогда будет? — спросили мы.

— Тогда народ или выдвинет нового Ленина и спасёт достижения революции, подведя под экономику здравые основания в форме новой нэп, или наша экономика не вынесет давления мировой технической революции и половины национального дохода уже окажется недостаточно для поддержания равновесия, и страна начнёт хиреть так, как на наших глазах хиреют, скажем, буржуазная Англия или социалистическая Чехословакия: непомерно пышная и дорогая политическая надстройка слетит с жидкого основания. Она уже содрогается, и отсюда отчаянные и бесполезные броски Никиты в разные стороны, а убыстряющаяся гонка вооружений подталкивает этот процесс. Настанет мгновение, когда нужно будет решиться. Как это называется у Хемингуэя, Дима?

— Моментом истины!

— Правильно. Этот момент истины для нашей страны медленно, но неизбежно приближается. Вот всё, что я хотел сказать как экономист. Теперь твой черёд, Дима!

Снова разлили чай. Сидящие за столом задвигались, заговорили, наконец постукивание ложечек и чашек кончилось и Степан объявил:

— Всё! Начинай!

Я вынул свои бумаги.

— Товарищи, сейчас входит в моду тема разведывательной работы. От замалчивания мы переходим к восхвалению подвигов настоящих и главным образом выдуманных. Я хочу включиться в общее течение и заготовил интервью некоего журналиста со мной.

Все улыбнулись.

— Как?! Оригинально!

— Не очень! Это — вынужденный трюк: я не могу рассказать кому-нибудь оперативные дела, составляющие служебную тайну с тем, чтобы он сам затем отобрал бы то, что можно печатать без ущерба для нашей страны. Поэтому дело самого отбора и зашифровки материала я взял на себя и написал репортаж о встрече репортёра с бывшим разведчиком и в своих ответах дал довольно любопытную картину быта и работы советских разведчиков в предвоенное время.

Устраняя точные данные, цифры и имена, я обокрал самого себя, но что поделаешь — может, хоть в таком оскоплённом виде мой материал увидит свет. Я хочу посоветоваться с дежурным офицером в приемной КГБ. Перспектива получения разрешения невелика — пять процентов против девяноста пяти, но попытаться стоит: опубликование репортажа мне мыслится как барабанная реклама моего имени перед выходом из печати африканского романа и последующих книг. Отсюда и хлесткий стиль изложения, и густая приправа полагающейся фразеологии — ведь иначе не напечатают! Если захочет редакция, можно разбавить водой мою крепкую спиртовую настойку так, чтобы получился более приличный напиток. Но для нас сегодня это не важно, я зачитаю текст, а потом дам к нему коротенький комментарий. В нём-то и зарыта собака. Слушайте!

Встречи с интересными людьми «Огонь»

Дмитрия Александровича Быстролётова я нашел в рабочем кабинете одного из крупных московских научно-исследовательских институтов. Ученый сидел у стола перед двумя высокими стопками отпечатанных на машинке статей и рефератов, быстро читал русский перевод их заголовков и соответствующий иностранный текст на подклеенных фотографиях, сверял, кое-что сокращал или дописывал. Одна стопка росла, другая уменьшалась. Потом ловкие девушки бесшумно уносили отредактированный материал и заменяли его другим. Высокий человек с белой профессорской бородкой работал как автомат, но горы папок перед ним оставались всё такими же.

Наконец он поднял голову:

— Я проверяю правильность чужих переводов, а где язык или тема незнакомы нашим переводчицам или слишком сложен смысл, я делаю перевод сам. Институт получает со всех стран мира около двух тысяч научных иностранных журналов по различным разделам нашей специальности.

— А сколько же заглавий вы проверяете за год?

— В институте несколько видов переработки материалов. Если считать все вместе, то около 50 000. Кроме того, сам размечаю почти 2000 научных статей в журналах десятков стран и консультирую переводчиков. Я здесь в роли живого справочника.

— Сколько же языков вы знаете?

— Довольно много, но интересующая нас научная литература печатается только на двадцати пяти языках. Ко мне на обработку или проверку поступают материалы на английском, немецком, голландском, фламандском, африкан-дерском, шведском, норвежском, датском, французском, итальянском, испанском, румынском, португальском, польском, чешском, словацком, болгарском, сербо-хорватском, греческом и турецком языках. Однако знания языков тут мало, и недостаточно освоить сложнейшую научную терминологию на этих языках: нужно быть специалистом дела настолько, чтобы понимать вопросы, обсуждающиеся в статье и при переводе правильно подобрать нужные слова и термины.

— Да, вы действительно живой справочник! Как официально называется ваша должность?

— Никак. Я занят литературной работой для себя и в институте никакой должности не занимаю: являюсь не каждый день, а только тогда, когда скапливаются материалы, подлежащие языковому редактированию.

— Довольны ли вы своей работой, Дмитрий Александрович?

Пожилой человек молчит. Улыбается. Его лицо молодеет.

— Доволен ли?.. Да я просто не мог бы жить без неё! И знаете почему? Когда глаза пробегают по заглавиям на разных языках, то в голове параллельно двигается волшебная лента воспоминаний! Ведь во всех этих странах я когда-то бывал…

Он делает паузу.

— И пережил там много такого, чего забыть нельзя.

Я поспешно вынул перо и блокнот. Обрадованно подхватил:

— Разумеется! Редакции известно, что вы полтора десятка лет работали за границей в нашей советской разведке. Поэтому-то я и направлен к вам для записи беседы. Скажите, пожалуйста, что вы могли бы рассказать нашим читателям? Например, как становятся разведчиком, как живут в зарубежном подполье. Ну, и, конечно, хотелось бы выслушать несколько примеров вашей собственной работы.

Дмитрий Александрович задумывается.

— Меня о вашем приходе предупредили. Все согласовано. Но я могу говорить лишь при одном непременном условии. Немецкие и итальянские фашисты в ходе последней войны уничтожены. Но империализм как международная система жив, и его выкормыши опять ведут против нашей Родины ожесточённую тайную и явную борьбу. Поэтому в своем рассказе я должен соблюдать осторожность — расскажу о существе нескольких операций, но не называя ни имен, ни дат. Так будет спокойнее. И лучше для вас: вы представляете отнюдь не научно-исторический журнал и правдивый показ быта для ваших читателей интересней точного перечисления сухих фактов. Я буду говорить о советских людях, преданных Партии и Родине, всегда готовых жертвовать собой в борьбе, где не просят и не дают пощады.