Пир на закате солнца
Шрифт:
КОГО ОНА ПРОСИЛА О ПОМОЩИ – УБИЙЦУ?
БОЖЕ, КТО ПОМОЖЕТ МНЕ, ЕСЛИ ТЫ ЕСТЬ, БОЖЕ, Я ПРОШУ ТЕБЯ…
«Кто хоть раз прольет кровь – будет в аду» – чем эта фраза была для него раньше? Пустым звуком, сотрясением воздуха. Целый мир, целый город ночной окружает его – огни, рекламы, мокрый асфальт, майский дождь, а он ничего этого уже не видит, не замечает.
С некоторых пор… с той самой поры он видит другое. И оно совсем рядом.
Парковая аллея… Дорога, уводящая вверх по склону горы. Где эти горы, в какой стране, он никогда не был там прежде, но он теперь знает
Шпалера из роз… Зияющие провалы окон, облупленные стены, плоские черепичные крыши, булыжная мостовая…
Острый шип, он поранился об него в парке, когда делал вид, что ему все равно, – ОНА оглянулась, и он сделал вид, что просто хочет сорвать бутон, он не собирался привлекать к себе ее внимание до поры до времени. Острый шип вонзился в кожу, и кровь, его кровь…
Острый кол, потемневший от крови бесчисленных жертв, вбитый в ту булыжную мостовую…
ОНИ САЖАЛИ СВОИ ЖЕРТВЫ НА КОЛ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ РАСТЕРЗАТЬ ИХ НА ЧАСТИ. ОНИ ТАК ЗАБАВЛЯЛИСЬ.
Теперь он знает и это о НИХ. «Ты все равно будешь наш…» Из стакана, полного крови, что подносили ему во сне как чашу причастия, он не отпил ни глотка… В этом пока вся его надежда, зато он глотнул из другой чаши – и в этом его проклятие, его погибель.
Музыка звучит в ушах – что-то протяжное, щемящее сердце и одновременно тревожное, грозное: флейта-зурна, волынка-гайда и барабан. Это сердце его стучит в такт мелодии. Когда он впервые услышал ее? Когда сел за руль своей машины и тронулся с места – там, у ворот Архангельского парка.
Женщина, которую он не видел до этого никогда прежде, но которая по возрасту годилась ему в матери, вышла из ворот. Ее подруга, ее болтливая товарка осталась там, у колоннады. Надо же, о том, что он оставляет свидетельницу, он тогда даже не подумал, он был слишком возбужден, чтобы думать.
Женщина шла, а он медленно ехал следом. И так до самого ее дома, отчего-то она не села в автобус, хотя их прошло два или три мимо.
Ее дом окружал старый покосившийся забор, и едва он его увидел, сразу понял, что она одинокая.
Смеркалось. Он оставил машину на перекрестке, а сам пошел к дому. Там везде росли густые кусты – и у дороги, и на участке. Он оставался там дотемна, смотря на оранжевые окна. В доме работал телевизор. Женщина была одна. Абажур на террасе… Как только свет погас, он перемахнул через забор. В руках у него что-то было, тяжелое, он взял это из своего багажника. Куда он дел это потом? Выбросил – не там, конечно, не возле дома, а уже на подъезде к МКАД, когда возвращался.
Он стоял, сжимая в руке свое оружие, прикидывая, как это произойдет. Это должно было произойти в доме. Криков никто не услышит…
Но вдруг за его спиной раздался какой-то шорох. Шорох повторился в кустах, росших под окном. Потом что-то проскребло по стеклу, как будто пальцами провели, нет, острыми когтями…
Ему показалось, что он в палисаднике не один. Все внутри похолодело от страха, от разочарования. ВОТ ТАК, НАВЕРНОЕ, СХОДЯТ С УМА… КАЖЕТСЯ, ЧТО ВЫ НЕ ОДИН… В сырой душной тьме майского вечера перед незнакомым домом, дверь которого заперта изнутри на засов.
Свет
Потом он упал в траву…
– Кто здесь?
Тишина.
– Кто стучал? Данилка, деточка, я сплю или… Я ведь слышала твой голос сейчас, ты тут? Зовешь меня? Ты что ж, опять из дома сбежал?!
Он не понимал, что она там бормочет – испуганно, удивленно, водя фонарем вправо, влево. Вот она спустилась с крыльца, ступила на дорожку возле кустов. Подняла свой дешевенький фонарик повыше и…
Луч света ударил прямо ему в лицо. Она его увидела.
ОНА ЕГО УВИДЕЛА.
Угаров закрыл лицо руками. Свет, этот острый, как жало, всепроникающий оранжевый электрический свет, он до сих пор ощущал его – кожей, порами, каждым нервом…
Когда он уходил оттуда, он оглянулся на дом. Свет горел только на террасе, и дверь была распахнута настежь.
Тогда он жалел лишь об одном – все произошло слишком быстро, он не успел ничего почувствовать толком.
Он вообще ничего не чувствовал, никого не боялся, не слышал никакой музыки – волынок, флейт, барабанов. Не слышал никаких чужих посторонних звуков. Только шум мотора, который отчего-то завелся не сразу, только шорох шин.
Он не думал о том, что случится потом.
А ПОТОМ КОЕ-ЧТО ПРОИЗОШЛО.
И сейчас, сидя в детской беседке в заливаемом дождем незнакомом дворе-колодце, сменив две угнанные машины, уйдя от засады, оторвавшись от погони, он увидел воочию ВСЕ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПОТОМ.
Ветки кустов дрогнули, затрепетала сырая листва, как на ветру, но ветра не было в ту ночь. Кто-то выжидал своего часа в темноте, как терпеливый охотник. Кусты затрещали, и кто-то выбрался наружу из своего тайного логова. Дохнуло гнилым смрадом.
Женщина, лежавшая на дорожке, слабо застонала. Она была еще жива, истекала кровью. Кто-то подобрался к ней, по-звериному припадая к земле, принюхиваясь и урча от вожделения. Кто-то некрупный, малорослый, еще не научившийся хорошо охотиться на темных дорогах в одиночку. Ощупал ее разбитую, окровавленную голову, взвизгнул от удовольствия и впился острыми, как бритва, зубами в горло.
Предсмертный хрип…
Тело дернули и потащили в заросли, прочь из сада. С ним не собирались расставаться так быстро, потому что мяса хватило бы надолго…
Глава 36
Разговоры без свидетелей
Катя провела беспокойную ночь – ворочалась, перебирала в памяти факты, и не только факты, вставала, ложилась, включала лампу, выходила на балкон, слушала дождь, снова заливавший город. Ей мнилось, что она ВОТ ТАК готовится к предстоящему разговору с полковником Гущиным. Но на самом деле она не в силах была придумать даже первой фразы этой беседы – такой, чтобы заставить его слушать, не пожимая недоуменно плечами, не хмыкая недоверчиво.