Пир у золотого линя
Шрифт:
— У двоих братьев закидывать не станем, греби дальше.
— Да почему же? — вырывается у меня.
— Ты опять за свое? Сколько раз тебе говорить, что на дне тут два больших камня. Оттого и называют это место «Двое братьев», — уже сердито поясняет отец.
А я думаю по-другому. По-моему, как раз в этом месте должно быть особенно много рыбы. Ведь не зря тут вода так бурлит, клокочет, играет.
— Давай попробуем, — упрашиваю я.
— Ты меня не учи, понятно? Хочешь полневода оставить? Греби, покуда цел, — кричит отец.
Обидно,
Правда, однажды отцу надоело мое нытье, и он решил уступить. Утро холодное, ветреное. Задувает резкий западный ветер. Река бурная, волны идут против течения и разбиваются с сердитым плеском. На волнах покачивается стайка чаек. Прибывая с верховий, большая вода подбирает с берега последние льдины и несет их в море. Ловля удачная. Рыба идет на нерест, и каждый раз мы приносим хорошую добычу. Корма нашей лодки завалена окунями, щуками, рыбцами.
— Закинем под ольхой? — предлагаю я отцу, когда мы подплываем к реденькому ольшанику, растущему у берега.
— Это место рыбаки издавна обходят, — искоса поглядывая в мою сторону, заявляет отец.
— А я видал, как Пранайтис тут брал…
— Врешь…
— Нет, не вру.
— Ну ладно, попробуем. Только смотри у меня…
Вначале невод идет ровно. Но вскоре поплавки начинают прыгать, кидаться в сторону, а под конец и вовсе скрываются под водой. Чуть отплыв вниз по течению, лодка останавливается как привязанная.
— Что я говорил! — вскакивает отец. — На корягу сели!
Отец торопливо вынимает сеть, а у меня руки так и дрожат. Неужели застряли? А что будет, если порвется сеть? Как назло, рыбы не видно. Зато пакли, веток, мусора — хоть телегой вывози. Еще несколько саженей, и сеть останавливается. Отец злится и тащит изо всех сил. Сеть понемногу поддается. Но какой ценой! Из воды вытягиваются одни веревки, а сама сеть все там, на коряге. Я в страхе гляжу на отца, вижу, как дергается у него лицо.
— Твои дела! — он перестает возиться с сетью и с размаху стукает меня мокрой рукой по затылку. Потом добавляет другой рукой.
— Без куска хлеба остаться можно. Больше не приставай ко мне…
Получив затрещину, я не плачу. Только досадно, и все. Оттого что не повезло. Теперь-то уж точно не станет он меня слушать.
— Домой греби, слюнтяй. Сеть чинить надо.
Дома мне и вовсе плохо. Неохота, чтобы мать с Юшкой узнали, что из-за меня порвалась сеть. Но отец ни словом обо мне не обмолвился. А когда Юшка с удивлением принимается расспрашивать, где же это мы зацепились, отец объясняет:
— Нешто не знаешь, Мотеюс, после каждого ледохода новые коряги появляются.
Юшка мотает головой и собирается расспрашивать дальше. Но в это время раздается стук входной двери, и в избу вваливается Нохке.
— Морген, Юзап, морген. Уже на ногах? — здоровается он с отцом.
Нохке с лета не показывался в деревне. Жены рыбаков сами носили рыбу в город на продажу. Но сейчас, весной, когда рыбы стало много, рыбаки известили Нохке, чтоб приходил. Конечно, платит он поменьше, но зато прямо из дома забирает.
Этот Нохке мне бы даже нравился, если бы не вонял так сильно. Его одежда вся пропитана тухлой рыбой, и когда он подходит, тошно делается. А вообще Нохке забавный. Сам маленький, а нос большой, горбатый, бородка рыжая, редкая. Лицо у него сморщенное, как кора у старой сосны, а глаза навыкате, как у щуки.
— Рассказывай, Нохке, что в городе нового? — спрашивает Юшка.
Нохке с лета не показывался в деревне. Жены рывает жилистой рукой свою бороденку и причитает:
— Плохо, ох плохо в городе: маленькому человеку плохо — ни денег нет, ни хлеба. — Нохке озирается и продолжает: — Притесняют буржуи рабочих. Страшно, ах как страшно.
— Стало быть, как на небе, так и на земле. И у нас тут не пироги, Нохке, — вторит ему отец.
Мать наливает Нохке миску крупяной похлебки. Тот не отказывается. Только ест он как-то по-чудному: выудит из миски ложкой все картофелины и выложит их на стол. Потом хватает со стола по одной картошине и кидает в рот, заедая тем, что в миске.
— Ай, мне бы только заработать, — бормочет он.
— Тут-то собака и зарыта, — соглашается отец.
— Так как, Юзап, по рукам? Даешь рыбу?
— Даю, Нохке, даю.
Починив сеть, мы выплываем снова. Я гребу вдоль берега, а отец вытесывает новый штырь для лодки, потому что старый от ветхости сломался. На берегу громоздятся горы льда. Вода размывает их, и льдины с грохотом обрушиваются в реку. Как только мы приближаемся к самой большой груде льдин, отец велит отплыть подальше к середине реки, а то завалит. Я послушно выполняю его приказание. Чуть пониже нас поднимается против течения лодка Пранайтиса. Я поворачиваю, чтобы выплыть к середине, и мне хорошо видно, как в лодке сидит и держит сеть Пранайтис, а на корме стоит Костукас и отталкивается веслом, налегая на него всем телом. Пранайтисы не сворачивают у ледяной кучи, а плывут прямо на нее. Вдруг с верхушки ее соскальзывает большущая льдина и шлепается в воду прямо у самой лодки. Раздается сильный всплеск, лодка качается.
— Стороной, стороной обходи! — вскакивает на ноги и орет Пранайтис. Он хватает весло и несколько раз бьет им Костукаса. Тот съеживается и изо всех сил выгребает к середине.
— Я тебя выучу, гаденыш этакий! Все печенки отобью, а выучу!
XIV
На небе все меньше облаков. Запрокинув голову, щелкают клювами аисты в своих огромных гнездах. Свистят скворцы. Ивняк у реки весь словно в яичном желтке. На склонах, где пригревает солнышко, синеют кустики подснежников. Пробивается первая трава.