Пир в одиночку
Шрифт:
Правду говорит – Посланник всегда говорит правду, что ни в коем случае не расшатывает плацдарм – укрепляет.
– А в Трюме-то, вижу, вам не шибко понравилось?
Да, бледна, только глаза темнеют и темнеет рот – рот особенно.
– Мне кажется, там у него кто-то живет.
– За подругу беспокоитесь? Что крысы слопают?
– Не крысы… Там не крысы живут. Человек… Я слышала шаги.
– Ну, хозяину-то надо передвигаться! Тем паче когда кофе варишь. Кофе был замечательный, не правда ли?
– Это не он ходил. Шаркающие такие шаги… Как у старика.
Кавалер медленно
– Вот у меня, – признается тихо, – живет старик.
– Где?
– На даче, которую так расхваливал наш общий друг.
Однако! Ни одной живой душе не говорил до сих пор о моем существовании.
– Сторож? – догадывается Пригородная Девушка.
– Можно сказать, что сторож. И весьма бдительный. За каждым моим шагом следит. Угрюмый такой анахорет, мрачный, ни с кем не якшается, окромя глухонемой одной парочки. По соседству обитает.
– Это которые котов лепят?
– Вот-вот! А после толкают на станции по трешке штука. С ними он находит общий язык.
– Может, у него тоже со слухом?..
– Что вы, слух у него отменный. В пруду карась плещется, а старик слышит. Хотя пруд знаете где!
От краснобая моего еще дальше, но улавливает вдруг слабое хлопанье – будто лопнул пузырь на воде. Взывая к вниманию, подымает палец. Сидят, замерев, одни в каменном ущелье, потом наклоняется – от женщины яблоками пахнет (или это машина пропиталась насквозь вениковским духом?) – и сообщает конфиденциально:
– Думаю, он слышит даже нас с вами.
Полуприкрытые веки, дрогнув, еще немного опускаются, но лица не отстраняет.
– Пусть слышит… Мы ведь не говорим ничего такого.
– Неважно! Вы представить себе не можете, что это за кошмарный тип. Брюзга, зануда, а уж злопамятен! Ни единого прегрешения моего не забывает. Чудовищный старик!
Разговорился парень… На здоровье! Чем страшнее домовой, тем меньше, полагаю я, шансов, что пожалуют на ночь глядя гости. Или потому и разговорился?
– Все для него лицемеры, все приспособленцы, все конформисты…
– И вы тоже?
– Я?! Я в первую очередь. Этакий монстр, который только и знает, что о карьере печется.
Тут уж Пригородная Девушка отстранилась. Но не потому, что монстра испугалась, нет – Пригородная Девушка не из пугливых, – а чтобы лучше разглядеть.
– На монстра, – заключила, – вы не похожи.
– Благодарю! Только монстры-то сейчас знаете какие? Вот нынче как раз в профессора одного производили. Хищник из семейства пропонадов – не слыхивали о таком? А на вид – респектабельный вполне господин, на скрипке играет.
– На скрипке? – оживилась Пригородная Девушка.
– В дуэте с флейтистом. Не заметили у «Скоморохов»?
– А старик ваш? Он тоже играет?
– Старик-то? Упаси бог! Он к музыке равнодушен, как и я. Зато дочь у меня меломанка. И внука натаскивает.
Тут я опять забеспокоился. Неспроста – ох, неспроста! – о внуке брякнул. Загадка (для меня!), но молодых женщин статус деда ничуть не отпугивает. Наоборот…
Седовласый фавн мой, разумеется, знает это. В иных вещах он разбирается превосходно…
Две фигуры, мужская и женская, замаячили в ущелье, а внизу между
Тюремщик продолжал набрасывать портрет арестанта:
– Сад, огород – вот его вотчина. Какие яблочки выращивает! А виноград! Слыхали когда-нибудь о винограде под Москвой? А опаловая сирень! А орехи! Разумеется, в охоточку все, для собственного удовольствия. Есть настроеньице – покопается в земле, нет – закатом любуется. Он у меня созерцатель. Или слушает голоса. Знаете, – шепчет, – что за голоса-то?
– Би-би-си?
– Господь с вами, какое Би-би-си! Эпикур… Сократ… Китаец Ян Чжу – я, например, не слыхивал о таком. А он: здравствуйте, господин Ян Чжу! Как там поживаете в своей древности? Здоров ли сиятельный мандарин? Что ж, коли не крутишься весь день, как белка в колесе, можно и с Ян Чжу побеседовать.
Можно и побеседовать… Я ведь не претендую на его радости. Не волочусь за женщинами. Не смакую ананасовые компотики. Каждому свое!
– Каждому свое! Верчусь, – откровенничает, – приспосабливаюсь – конформист, чего уж там! Зато он – комфортист. От слова – комфорт… А что! В полное свое удовольствие живет. Посматривает в биноклик на нашу суету и этак брезгливо фыркает. Тьфу, мол. Тьфу! Где заканчивается уединение, там, дескать, начинается базар. А где базар, там комедианты. Подождите, мне еще влетит за «Скоморохов». Старик не любит!
– Мне скоморохи тоже не понравились. И этот подвал ужасный… Но нельзя же, – вырвалось у бедняжки, – одной все время! Одной и одной…
– Один и один – со временем два выходит.
Не всегда… Случается и наоборот – как с китайскими тетушками, что всю жизнь воевали на смерть, а когда эта самая смерть пришла, когда одна покинула поле боя, другая сникла сразу, угасла и году не минуло – утопала следом.
Племянник не успел на похороны: под городом Читой был, строил с сокурсниками коровник. Вернувшись, снес цветы на кладбище, где примирившиеся сестры лежали рядышком, недалеко от третьей сестры, сына которого они как могли вырастили. Он постоял на их могиле, постоял на могиле матери, а после, уже в доме (бывшем своем доме), постоял возле изъеденного древесным жучком китайского буфета. Дыра в задней стенке была заделана картонкой, символом теперь уже вечного мира.
– А знаете, мне нравится ваш старик…
– Старик потрясающий! – ожил Посланник. – Грандиозный старик! Я не об эрудиции, эрудиция – чепуха, я о внутренней свободе. Уезжая утречком, я ведь запираю его, на два замка, а он свободен. Что хочет, то и делает. О чем желает, о том и говорит.
– С кем? – усмехается Пригородная Девушка. – С глухонемыми?
А двигатель все работает, а время идет (скоро Совершенномудрый подаст в очередной раз голос), а капустная чета с затекшими от тяжести руками движется молча среди каменных громадин, пока не сворачивает в арку. Не ту, где Дизайнер развлекается, другую, но и в этой другой тоже темнеют мусорные бачки и тянет из форточки борщом на шкварках.