Пир
Шрифт:
Заявление сестры Строг в процессе интервью, кажется, особенно подкупило одну часть публики и возмутило и оскорбило другую: «Победное шествие марксистской философии, политики et cetera никакими границами не сдержать. Наша молодежь еще хлынет в страны Восточной Европы, прося политического убежища, ища спасения от капиталистического общества чистогана. Будет и на нашей улице праздник». Возмущенную часть публики ни в малейшей степени не заботило, вероятно ли исполнение пророчества сестры Строг или нет; но просто безобразие, что монахиня англиканской церкви говорит такое.
Монастырская жизнь вновь вошла в привычную колею после набега телевизионной команды. Сестра Пэннис вернулась
За пять дней, когда снималась программа, мать игуменья настолько оправилась, что можно было перемещать ее на кресле-каталке в рекреационную. Она объявила, что совершенно здорова, только терпеть не может оставаться одна и не в состоянии заснуть, когда выключен свет. Пока рядом с ней кто-то был, говорила она мисс Джонс в интервью, и пока не приходилось спать в темноте, она была вполне бодрой и сильной Монахиней Доброй Надежды. «Кое-кто решил, что я вот-вот помру. Смотрят на меня, как на привидение, как будто лицо у меня — череп, а под платьем я — голый скелет».
— Ну конечно же, нет, — возразила мисс Джонс.
— Ну конечно же, да, — сказала почтенная дама, приосанясь в кресле-каталке. — И особенно сестра Строг, которая доит корову безрогую. И знаете, кто эта корова? Тут сплошная символика. Я скажу вам, кто эта корова. Муж сестры Строг, вот кто. Ее взял в жены фермер, который посеял пшеницу. У него глаза большие, круглые, как у коровы. Сестра Строг — та самая девушка строгая, которая доила (или лягала?) корову безрогую [18] .
18
Канонический текст Маршака пришлось видоизменить, чтобы приблизить к цитируемому оригиналу «Дома, который построил Джек».
Мисс Джонс и это зафиксировала, но потом выкинула, так что в программе ничего подобного не прозвучало. В общем, из речей матери игуменьи ни одна не была воспроизведена, а выглядела она просто роскошно, сидя в кресле-каталке и очевидным своим обаянием делая честь программе. Однако Рита Джонс, не лыком шита, сочла за благо спросить сестру Строг о том, правда ли, что та побывала замужем.
— Я и сейчас замужем, — отвечала сестра Строг.
— Замужем? Но как же ваши обеты?
— Обеты обетами, — объяснила сестра Строг. — А если он фермер? Экология превыше обетов.
— Ах да, но я не вполне улавливаю, — сказала мисс Джонс. — Ваша мать игуменья цитировала «Дом, который построил Джек».
— Да? И что же она говорила?
— Что вы вышли замуж за молодого фермера, сестра Строг.
— Фермер, который посеял пшеницу, который взял в жены ту девушку строгую... Так она говорила?
— Что-то такого типа. Конечно, в программу я это не включу. Ваша игуменья явно заговаривается. Но мне просто...
— И правильно, зачем это в программу вставлять. Она думает, я на ее место мечу.
— Мне просто интересно, ваш муж приходит когда-нибудь в монастырь?
— Случается.
— Хоть это можно упомянуть?
— Нет-нет. В общем-то, как вы это докажете? И другим сестрам это не понравится. Он приходит, переодевшись викарием, — призналась она. Сестра Строг улыбалась, пыхтя и свистя.
Мисс Джонс уже набрала кучу потрясающего материала, так что она решила отставить этот провокативный и несколько туманный сюжет.
Но Маргарет, в чьи обязанности отныне входило составлять компанию старой игуменье и спать с ней в одной комнате, вдоволь наслушалась вариаций
Спустя два месяца после передачи Би-би-си сестру Роз, всем полюбившуюся юную подручную водопроводчика, нашли мертвой во внутреннем дворике монастыря. Ее задушили, но не изнасиловали, даже не пытались. Девушка она была крупная, сильная; ее задушили двумя большими руками. Не было установлено, мужчина душил или женщина.
При всей объемности и мужественной стати кое-кого из монахинь рук очень больших как раз не было ни у одной. Вероятность того, что одна из сестер, в аффекте налившись смертоубийственной силой, совершила это преступление, тем самым хоть и не вполне исключалась, все же несколько убавлялась. Мужчины, обычно посещавшие монастырь, двое священников и сельскохозяйственный муж сестры Строг, тоже исключались. Священники — потому что один был в Фулеме во время убийства, а второй в самолете на Глазго. Супруг же сестры Строг находился в пансионе Сиренчестера, куда она, дабы из него сделать мужчину, направила его изучать агрономию в колледже.
Монахинь допрашивали с пристрастием, вызывая одну за другой. Пока никто ничего не видел, не слышал и не подозревал. До Маргарет еще не дошла очередь, когда мать игуменья добралась до трапезной, где следователь из Скотланд-Ярда снимал показания с сестры Рук; старая дама, приклонясь к живописной стене, призналась в убийстве.
Это было маловероятно, но чем черт не шутит. Ее признание в полиции рассмотрели со всем тщанием и отложили, как бы на черный день. Допрос монахинь продолжился, а мать игуменью тем временем препроводили в постель. У нее произошла остановка сердца, она оправилась, подтвердила свое признание, попросила и получила последнее причастие и умерла. Согласно признанию достопочтенной матери, ее возмутило заявление сестры Роз, которое та сделала по ходу телевизионной программы. Она сказала в своем интервью, что ей не очень хорошо в монастыре. «Как насчет жизни духа? — говорила она. — Почему нас лишают духовной жизни?» И пошла жаловаться, что монастырь, мол, не что иное, как отделение службы здравоохранения, и мать игуменья — главная виновница ситуации.
У большинства монахинь было твердое алиби на час преступления, а у кого не было алиби, у тех не было мотива. Маргарет, которую тоже допросили, в тот вечер ездила к Юнис в Далидж — «поглядеть на новенького племянника».
Нельзя сказать, чтоб у матери игуменьи были большие руки. В интересах следствия прокрутили прежде отставленный эпизод с ее речью. В полиции весь фильм изучали с хищным вниманием. Признание матери игуменьи, кажется, радикально меняло образ старушки, столь тонно и важно сидевшей в кресле-каталке. Пока ей не приходилось спать в темноте, рассказывала она мисс Джонс, она была вполне здоровым и сильным членом коллектива. Голос как будто задержался на словах «здоровым» и «сильным», как бы подчеркивая их. Даже самые упертые из детективов уловили в нем легкую дрожь, когда она продолжала: «Кое-кто решил, что я скоро помру (слегка ударив на «я»). Смотрят на меня, как на привидение, как будто лицо у меня череп, а под платьем я голый скелет».
— Она это, ясное дело, — сказал один полицейский. Когда дошли до интервью с убитой («...наш монастырь не что иное, как отделение службы здравоохранения. Почему нас лишают духовной жизни?»), всем захотелось вернуться к первоисточнику — к исповеди матери игуменьи. Но поздно было допрашивать ее подробней.
Беда в том, что никто из следователей не мог от души поверить, что она совершила это убийство, хоть логические рассуждения к тому и вели. Пытались найти хоть одного сообщника. В комнате игуменьи обнаружился учебник по карате, который все остальные монахини, по их показаниям, в жизни никогда раньше не видели.