Пирамида Мортона
Шрифт:
Раздался приглушенный толстой скатертью стук молотка. Вначале меня страшно забавляло это подобие аукциона. Но Мефистофель обожал старые традиции — они придавали акульим побоищам благородные черты рыцарских поединков.
Болдуин высморкался и, бросив на меня косой взгляд (вообще-то он не страдал дефектом зрительных мускулов, но в моем присутствии постоянно косил), покорно занял свое место. Юрисконсульт тягучим голосом прочел текст соглашения. Мне с трудом удалось из этой канители выловить суть: актив обанкротившегося Универсального Пантеона переходил в наше владение по расценке 1000 долларов
Слова попросил господин Кэннел. Я знал о нем понаслышке. Начинал он с оптовой продажи венков, перешел на похоронное дело — сколотил из наикрупнейших предпринимателей в этой области мощную ассоциацию, подчинил ей всех розничных торговцев венками, гробами и прочими похоронными принадлежностями и, наконец, увенчал свою карьеру Универсальным Пантеоном.
— Хочу напомнить, что наше дело служит высоким гуманным целям. Нашим бывшим клиентам, потерявшим в результате банкротства не только сбережения, но и надежды, если так можно выразиться, на обеспеченное будущее, следовало бы разрешить льготные условия при оформлении нового контракта. Это было бы наилучшей рекламой для нашей грядущей фирмы, которую я, дабы увековечить память великого гражданина нашей страны, предлагаю назвать Универсальным Пантеоном Мортона.
— Никаких Мортонов! — Мефистофель постучал костяшками пальцев по столу. — Покойник не любил гласности. На нашем новом кладбище-люкс “Пантеон бессмертных” (цена могилы от 10000 и выше) будет выстроен храм из чистого золота, где прах покойного найдет достойное себе место. Наши консультанты по психологии масс считают, что этот пример привлечет уже в течение первого года миллион дополнительных клиентов… Что касается льгот…
— Чепуха! — Мой двоюродный брат энергично встал. — Мы не филантропическое общество. Вам, господин Кэннел, следовало бы подумать об интересах своих клиентов до банкротства, а не после. Но вы можете предложить им хороший выход: не умирать!
Кто-то зааплодировал. Болдуин выпятил грудь — в эту минуту ему, наверно, уже мерещилась митра первосвященника.
— Можно мне слово? — попросил я.
— Слово имеет Мортон-младший! — торжественно объявил Мефистофель. По огромному конференц-залу прошел почтительный ропот.
— Можете объявить журналистам, что я попросил зарезервировать себе место возле папочки. Это тоже послужит рекламой. Но при одном условии — если моего двоюродного брата похоронят на другом конце земного шара. Совершенно достаточно, что мне приходится терпеть его присутствие при жизни.
Болдуин побледнел. Если существовало хоть малейшее доказательство того, что я чего-нибудь стою, — так это его ненависть. Я ощущал ее всегда и везде, когда бодрствовал и когда спал. Впрочем, Мефистофель знал об этом больше меня. Недаром он так настаивал на моей охране. Интересно, как эти упитанные похоронники среагировали бы на мою выходку? Скорее всего, не успели бы. Мефистофель обладал удивительной способностью разрядить любую грозу умело вставленным анекдотом.
Не знаю, как и когда, но перед нами вдруг возникла старуха. Она попала как раз под струю мощного вентилятора, пепельные волосы встали дыбом, под грязно-седым ореолом дергалось лицо, принадлежащее скорее тому свету, чем этому. Меня отнюдь не удивило, что ей удалось проникнуть сквозь дверь, на пути к которой стояли бесчисленные швейцары, лифтеры и охранники. Как известно, доступ в Лос-Анжелесский отель “Амбассадор” в тот достопамятный вечер был разрешен только избранным лицам, и то по специальным пропускам, что, однако, не помешало никому неизвестному доселе Терхану Хану Терхану очутиться в такой дистанции от Роберта Кеннеди, когда малокалиберный, почти игрушечный пистолетик делает свое дело не хуже дальнобойной снайперской винтовки.
Удивляло то, что я, кажется, уже где-то видел старуху.
Ну, конечно же! У Гойи, в его испанских зарисовках.
Жительница взятого штурмом Толедо, познавшая на собственной шкуре великий полководческий талант Наполеона: дочь изнасилована солдатней, муж поднят на штыки, дом превращен в горящую головешку, любимая церковь — в конюшню.
Пока мои полупарализованные этим видением Джеймсы и прочие персоны, в чью обязанность вменяется ограждать деловых людей от докучливых посетителей, раздумывали, что предпринять, старуха заговорила:
— Он! — она показала дрожащим пальцем на урну с прахом моего отца. — Вы! — ее цепкие колючие глаза выхватили меня из полсотни сидящих за столом людей. — Будьте вы прокляты, Мортоны… Полжизни копила!.. — она вытащила из потрепанной, видавшей лучшие виды сумки отпечатанный на роскошной веленевой бумаге сертификат с видными издали золотыми литерами “Универсальный Пантеон”. — Могилу, и ту вы у меня отняли. На, подавись моими непогребенными костями! — Она скомкала бумагу и швырнула мне в лицо.
Один из Джеймсов, в суматохе я даже не разобрал — который, подскочил и заломил ей руку. Остальные навалились на нее, оттесняя к дверям. Но она, вырвавшись со свойственной безумию нечеловеческой силой и пробормотав тоненьким плачущим голосочком: “Не надо, я сама… сама…” — двинулась к выходу. Так мы по крайней мере думали, пока не увидели ее у раскрытого окна.
Потом была тишина. С высоты сорокового этажа мы не услышали удара тела о тротуар. Лишь чудом зацепившаяся за оконный шпингалет сумка жалобно звякнула замком и только после этого нырнула вслед за своей хозяйкой в бетонный океан.
В эту ночь я напился как никогда. Бары и рестораны мельтешили тошнотворным калейдоскопом, и в каждом из них на месте швейцара стояла старуха со своим сертификатом. Проснулся я под утро где-то в районе портовых доков. Я лежал прямо на мостовой, и моя головапокоилась на пиджаке Джеймса I, а сам он без пиджака стоял, прислонившись к стене пакгауза, и невозмутимо курил. Через секунду, когда полузатуманенное сознание пробилось сквозь мутную волну похмелья и страшной головной боли, я увидел второго. Он сидел рядом с шофером в моем роллс-ройсе с журналом и карандашом в руке. Джеймс II любил кроссворды — говорят, у них в ЦРУ это входит в профессиональное обучение.