Пирамида, т.1
Шрифт:
– Я вижу, вы с ним не теряли времени зря. Единственный способ собрать такое собрание в указанный срок – одновременное ограбление мировых коллекций... Но тогда почему не объявлен их международный розыск? Кстати, насчет ограбления... у пани имеется сигнализация к тому старцу в сторожку или прямиком к самому дракону из преисподней, – снисходительно к женской слабости сказал режиссер.
– Вы как всегда проницательны, Женя... а вам не кажется, что в случае обиды мой ангел мог бы обернуться настоящим драконом? – вопросом на вопрос игриво предупредила хозяйка. В ответ на это режиссер фамильярно намекнул, что он был бы весьма не прочь познакомиться поближе с инфернальными талантами ее поклонника, даже с запущенными на всю катушку с правом использовать их в одном из своих фильмов. И опять вместо ответа пани поощрительно
– Остерегусь пока поздравлять пани Юлию, потому что не знаю с чем... разве только в самом деле со вступлением в царство преисподнего владыки, к сожалению. Большинство вещей давно известно мне... но откуда эта мучительная от какой-то неуловимой новизны и общности всех сокровищ резь в глазах?
– Учтите, милый Сорокин, как правило, я собираю только подлинники... – надменно, а главное, вполне правдоподобно, пояснила Юлия, – точнее варианты, повторения, первые эскизы замысла художника, то, что у профессионалов называется avant la lettre 14 , и вам станет чуть полегче, – вдруг захотелось ей заранее уличить в невежестве мосфильмовского энциклопедиста.
14
Предшествующий эскиз, вариант до подписи автора (фр)
Имелись в виду пробные оттиски гравюры до внесения окончательных поправок и, следовательно, до авторской подписи: количество обнаруженных Юлией в дальнейшем пестрых сопроводительных сведений, каких не почерпнуть в каталогах, ценниках и справочниках, с наглядностью подтверждало самообразовательную пользу всякого коллекционерства. Еще убедительней выразилась плодотворность собирательства в рассуждениях Юлии об особой важности таких предварительных произведений для науки, потому что вводят исследователя в потаенный противоречивый мир художника в самом разгаре его сомнений и борьбы с подобными, иногда главными призраками, исчезающими по окончании творческого процесса.
– Жизнь корабля в его скитаниях по волнам, она прерывается, если не кончается совсем с прибытием в порт назначенья, – тоном лектора продолжала она, и Сорокин с удовлетворением опознал в брошенной ею фразе искаженную цитату из самого себя.
И то существенное обстоятельство, что Юлия тотчас поняла свою оплошность, оборвалась, смутилась, снова несколько подравняло их карты и возможности. В отместку ей режиссер продолжил мысль по контексту статьи, откуда та была похищена, что нередко вариант даже богаче как некое предверие тайны, где зрителю взамен безоговорочного поклонения чуду даруется как бы соучастие в его созидании.
Так в беспредметной и приятной перебранке обходили они залы, соблюдая давно установившийся протокол ничем не хвастаться и не удивляться ничему. Ввиду размеров подземного хранилища, недоступного для одноразового обозрения, они шли быстрей обычного, задерживаясь взором на чем либо заслуживающем особого вниманья. Там были сплошь прославленные мастера, но с каждым шагом Сорокин все острее испытывал возрастающее, почти мозговое раздражение, как от неуловимых опечаток при беглом чтении газетного листа. Конечно, ни один музей мира не обладал такой коллекцией авторских дублей вариантного происхождения, но тогда при всей разности эпох, школ и творческих почерков бросалось в глаза необъяснимое во всех шедеврах родственное сходство, точно изготовленных механической рукой. Несколькими месяцами позже, уже после одержанной социальной победы, признался своей сообщнице режиссер, что лишь гипноз подземной тайны помешал ему сразу сделать авторитетное умозаключение о чуде, ради которого приехали.
Сразу по выходе из четвертого зала, на пороге пятого за высокой готической решеткой бокового ответвленья теснилась еще одна группа узников подземелья В отличие от давешней чисто цивильной толпы мраморных деятелей античной древности, то были лишь деревянные фигуры в полный рост раскрашенные творения готического средневековья. Уж, наверно, нигде больше не имелось столь цельного комплекта образов, рожденных теорией и практикой западного христианства. Видно, католические итальянские тетки немало повозили гостившую племянницу по своим соборам, монастырям и галереям, если столько лет спустя запомнившиеся статуи перекочевали сюда из осиянных цветными витражами кафедральных сумерек. Босые пророки, томные митроносцы, епископы в майоликовых ризах и двурогих тиарах с золочеными жезлами, скорбные, с самых прославленных алтарей возносящиеся мадонны, в изящных корчах застывшие мученики. И лишь один из них в потрескавшейся францисканской рясе с грубым веревочным поясом просунул нос сквозь прутья своей железной корзины, немигающими агатовыми глазами уставясь в упор и так убедительно спрашивая у популярного кинодеятеля современности – ведомо ли ему, что станет с человечеством, когда в кострах революций окончательно пожрут их обветшалую, червецом времен источенную деревянную плоть? – что тот непроизвольно протянул руку отбиваться от непроизнесенного пророчества, о котором и сам догадывался, несмотря на передовое мировоззрение.
– С кем вы там поотстали? Ах, вы с ними! Все безработные мои стоят в очереди на свои ниши и постаменты...
– Надеюсь, будет там и помпейский мальчик, вынимающий занозу? – корректно справился Сорокин, но ирония пробилась к ней, сквозь ее раздумье. – Бедняжка, мне и подумать больно, какой ценой все это досталось пани Юлии!
Кроме висевших по стенам, не меньшее количество холстов еще без рам и составленных друг к дружке у колонн, в емких нефах за ними, дожидалось своей очереди на вниманье. По мере того, как продвигались по залам, всюду, куда ни обращался взор, вместо положенной музейной стройности, царил нарочитый местами хаос запасника, даже реставрационной мастерской, и возникало естественное, тем более законное недоуменье, что могущественному существу, в тысячу рук творившему нагроможденные шедевры, ничего не стоило одновременно навести порядок с наиболее рациональным размещеньем их на свободных площадях. По всему видно, хозяйке хотелось принять на себя часть работы по окончательному устройству сокровищ, умножающей радость обладанья ими, не столь уж утомительной к тому же, ибо без посторонней помощи ей все равно не хватило бы сил втаскивать на крюки.
Впрочем, сама она отвергла осторожно высказанное сорокинское предположенье.
– О, нет-нет, мне просто не нравится сплошная, сверху донизу, дурного дворцового стиля развеска как в палаццо Питти, например, где все они, – имелись в виду живописцы, – кричат как на базаре, вперебой лезут вам на глаза каждый со своим товаром. Мне больше по душе более современный способ, когда самая стена служит фоном для картины. К сожалению, такая система требует и соответственных полезных площадей, но главная-то моя трудность вовсе не в тесноте. Вы скоро убедитесь, что как раз места у меня хватит на любое, сколько надо, на любое их число... Можете понять это, Сорокин?
Словно перед нежелательным признаньем она сделала затяжную паузу, крайне насторожившую консультанта, который более чем почтительно сейчас ждал конца фразы, наклонами головы понуждая ее к продолженью. Морщинка утомленья пролегла мимо губ, нотка разочарованности перед изобилием чуда придала чрезвычайную значительность ее признанью. И вдруг досказала, что, если захочет, никакой человеческой жизни не хватит не только обойти, на крыльях облететь образовавшееся пространственное вместилище. Так и не понял он в тот раз намек Юлии, истинную суть ее затруднений. Гораздо позже, когда веленьем все той же могущественной воли самое воспоминанье о ночном приключенье погасло вдруг, пришло в голову однажды, что мнимая незавершенность подземелья, привидевшегося ему во сне, объяснялась не столько неустройством организационного периода, как подсознательным опасеньем и раздумьями о целях всего на свете, что неизменно возникает в результате наших, к чему-либо приложенных усилий. Возможно, кабы потянуть за хвостик мелькнувшей мысли, которая позднее натолкнула его на сценарий о царице древности, вроде Иштар, режиссер Сорокин так и не понял и упустил большую и поразительную тему Юлии, но самое странное, что, потенциально владея чудом, которым могла стать для него та нарисованная, запертая от него Дунина дверь, продолжал творить свою киногазетчину под умеренный казенный аплодисмент.
Зато два последующих зала сплошь оказались завешены вовсе не известными Сорокину полотнами, вразрез сложившемуся было мнению о собрании Юлии как внушительном комплекте подделок и подражаний. Возможно, он даже повинился бы в том хозяйке, если бы своевременно не бросилось в глаза, что все они там были почему-то одного размера. Стремясь вернуть себе репутацию непогрешимого судьи, режиссер с иронической похвалой отозвался о таком принципе подбора шедевров, значительно облегчающем их упаковку при переезде на новую квартиру.