Пирамида, т.1
Шрифт:
Глава XXX
Издали еще видней, насколько благоразумней было рассчитывать не на Сорокина, бессильного по масштабу представшего дела при всем ореоле его мнимого великолепия, а на самого Дымкова, которому в ту пору ничего не стоило вызволить из беды старо-федосеевского батюшку. Намерение на свой риск обратиться непосредственно к ангелу возникло у Никанора Шамина к концу первого же дня катастрофы, когда уже стемнело на дворе, а не сказавшаяся при отъезде Дуня все еще не возвращалась из Химок; он же должен был помочь встревоженным старофедосеевцам и в розысках Дуни. Конечно, Никанорово решение обратиться к потусторонней помощи, хотя и предпринятое в извинительных обстоятельствах крайней нужды, выглядело для него, передового студента общественника, непростительным суеверием. В извинение себе мог бы он лишь указать, что раздираемый на части преданностью к Дуне и жалостью к старухе, с одной стороны, и позором отступничества от материалистического учения – с другой, дотянул дело до последней минутки. Уже смеркалось в окнах, а еще еды не варили, печей не затапливали, невзирая на опасность заледенеть здесь до второго пришествия, и все сидели с опущенными лицами вкруг пустого стола, в томительном и постыдном ожидании, когда их добрая, беззащитная, самоотверженная дочка,
На исходе девятого часа Никанор с полушубком в руках, издавая угрожающее гуденье и сам словно взорвавшийся, ринулся на крыльцо с прямым направлением на московский цирк. Уже не менее двух недель по городу пестрели узкие, тревожно черные афишные наклейки с одним лишь словом под красной стрелой – Бамба. Незадолго до катастрофы загадочный наставник, шуруя что-то в ящике своего деканского стола, ироническим намеком – на какие, дескать, вершины, восходит наш с вами запредельный артист, раскрыл оцепеневшему Никанору этот, всех с ума сводивший псевдоним. Простейшая логика вела к спасительной цели – при всей своей учености студент в простоте душевной полагал, что советская власть помилует домик со ставнями, если милльон отступного выложить к ее ногам... Однако для успеха требовалось застать ангела в цирке до конца представления, для чего, в свою очередь, приходилось в рекордно короткий срок совершить поистине героический бросок через весь город вопреки не только светофорам, графикам или правилам перехода улицы, но и физическим законам перемещенья тел. Несмотря на такую перегрузку, ему посчастливилось в дороге подобрать оправдательный предлог своего визита к лицу, идеологически неправомерному, и в том состоял компромисс с совестью, чтобы признать в ангеле неизученную разновидность порхающего по вселенной, разумного мотылька, способного осветить для науки кое-какие темные проблемы звездной баллистики, того-сего, но пуще всего интересовала материя как таковая, а именно – если количество ее постоянно, то сколько в общей наличности, если же убавляется – то куда, а прибавляется – откуда? Диалектический подход к такому визиту несколько смягчал в Никаноре угрызения совести, примирял в нем прогрессивного мыслителя и собственно человека с его сердечными слабостями. Хотя дымковский номер занимал лишь вторую, гораздо меньшую часть программы, вся артистическая тройка Бамба к тому времени уже находилась в цирке. Юлия потому и прервала свою изысканную римскую забаву над Сорокиным с его жестяной таратайкой, что по пути обещалась заехать на квартиру за отцом, научно пояснительное антре которого предшествовало номеру короля иллюзионистов, – старик же, верный традициям великого Джузеппе, требовал от партнеров быть на месте задолго до начала, и сам отказывался от послаблений и скидок на собственные многочисленные немощи. По шумной молве, хотя и без газетных извещений почему-то, молодые обитатели домика со ставнями и раньше догадывались о необычайной карьере старого знакомца, но лишь теперь, в непосредственной близости, Никанору предстояло оценить масштаб той выдающейся, если не генеральной сенсации века.
В утвержденье евангельской истины и в опроверженье некоторых иных можно было наглядно убедиться, что людская потребность в чуде ничуть не слабее их нужды в коренных благах с хлебом во главе. Наиболее сообразительные современники, московские старожилы в особенности, смущенные необъяснимой поблажкой властей, разрешавших триумфальное поклонение частному лицу, не члену партии к тому же, высказывали предположенье, что под маской мнимого чародея скрывается опытный, в чине полковника, деятель тайного сыска, имеющий порученье, на манер знаменитых китайских ста цветов, выявить наиболее закоренелых мистиков для крупнейшей гекатомбы в честь одного назревавшего тогда юбилея. Разумеется, остренький тот слушок надлежало рассматривать лишь как форму подпольного злословия, однако само по себе небывалое, на фоне тогдашних идеологических строгостей, дозволение аттракциону Бамба быть выдавало какую-то хитроумную правительственную акцию. Во всяком случае от социальных психологов постоянного наблюдения не могло ускользнуть исключительное его воздействие на широкую публику, выражавшееся прежде всего в полном отсутствии ожидаемых оваций подозрительному фокуснику, даже обыкновенных аплодисментов – не потому ли, что иным вещам не рукоплещут. Правда, дымковские выступления проходили пока без нарушения порядка, но, видимо, на всякий случай старенькая цирковая ротонда, где протекали гастроли, каждый вечер и за несколько кварталов оцеплялась конной милицией с отменой транспортного движения в прилежащем районе. Все тесноватое пространство кругом, сквозь бульвар прорастая в соседние переулки, заполняла, пока извивалась, безмолвная, продрогшая, давешним снежком припорошенная толпа... Время от времени непримирившиеся фанатики предпринимали с нижних ступенек очередной, напрасный нажим, и опять все затихало. Давно погасли прожектора на куполе, рекламные щиты по сторонам, но сборище не расходилось. Только зажженных свечей не хватало для сравнения его с пасхальным наплывом окрестного населения, когда далеко за ограду обступают до отказа забитый храм – настороженном чаянии услышать дальний возглас благовестия, клочок ликующего напева.
Никакая сила земная, Никанорова в том числе, не смогла бы пробиться внутрь здания сквозь тройной заслон у входа. Тут мозги пришли мускулам на помощь. Посредством испытанных приемов, вроде клина, внезапности и гидравлики локтей да еще в сопровожденье угрожающего, как резак, действенного гуденья, Никанору посчастливилось зайти с фланга, где людская толпа была пожиже, угол потемней, а там ничего не стоило с его хваткой перемахнуть через забор. В девственно-снежном дворике, занятом цирковой, под навесом, реквизитной ветошью, сверх того громоздился фургон для доставки зверей. Делом минуты было вломиться во мрак запасного хода, и монументальная служебная тетка, посаженная там затыкать собою доступ в здание, и стала последней преградой на пути студента к поставленной цели. Напор был так стремителен, что, пока кудахтала, пока что, Никанор успел миновать полуосвещенный, показалось ему, тоннель, заваленный всякой костоломной рухлядью с засовами по сторонам, переждать тревогу в ледяном мраке неизвестного назначения и наконец через конюшню, где почему-то пели хором ученые петухи, двинулся на поиск ангела. Словом, когда он приступал к штурму своей крепости, на манеже, при общем невниманье публики, спеша и сбиваясь с ритма, канатоходцы дотанцовывали свою лезгинку с веерами, и наверно прошла уже добрая треть антракта к тому времени, как он прорвался, наконец, на служебную половину.
Лихорадочное молчаливое возбужденье царило в цирке, но здесь, в округлом коридоре, видимо, параллельном кольцевому фойе, стояла полная тишина – кабы не сочившиеся сюда булькающие звуки оркестра. Кучка отработавших, частично разгримированных артистов, жалась по стенке, – представители большинства поименованных в программе жанров – худенькая немолодая полетчица в наморщенном трико, сквозь которое просвечивал шрам давнишнего паденья, юные икарийские прыгуны и меж ними подкидная сестричка с голыми ножками, полиловевшими от постоянного сквозняка из въездных ворот поблизости, – еще там напудренные музыкальные эксцентрики в экзотических блестках и цветных жабо, на бумажные цветы похожие и неправдоподобно-нарядные рядом с обслуживающим персоналом, с той же целью выползшим сюда из своих швейных закоулков и драпировочных щелей. И оттого, что в напряженном ожиданье выключались из себя, тем сильней бросалось в глаза их вполне земное, тренированное к перегрузкам подвига, даже у детей натруженное тело, – чернорабочая изнанка романтически-сказочного ремесла. Сами творцы чудес, они каждый вечер заблаговременно выстраивались здесь – в новой и напрасной надежде, молча и вблизи, на проходе хоть взглядом коснуться недосягаемого собрата. По сценарию старика Дюрсо, в его непрестанной опеке и заботе уберечь партнера от возможных просителей, опасных знакомств и вообще посторонних влияний, артист Бамба появлялся из ничего, прямо на манеже.
Никто не остановил Никанора – задышка, испарина на лбу, растерзанный вид с порванным на гвозде рукавом – все как нельзя лучше изобличало пожарную срочность его дела. Силач с синей морской наколкой на массивном плече почтительно кивнул ему на сравнительно низенькую дверь в глубине коридора, уже без всякой охраны при входе, возможно, экономили штатную единицу в расчете на положенное благоговение паломников, что автоматически включается на пороге святилищ. Крайне примечательно, что еще месяц назад никакой гардеробной здесь не существовало, она была организована на время гастролей самим иллюзионистом, видимо, в угоду своей прекрасной даме, которой, по ее происхождению, претило обычное в цирках убожество артистических уборных. В конце концов ангелу ничего не стоило где угодно ткнуть пальцем – и пусть будет. Существенное обстоятельство, что ни администрация, ни служащие не замечали происшедшего под носом у них преобразованья, невольно наводит на всякие мысли, и прежде всего, по счастью, главные чудеса жизни, радуя нас, бывают мнимой обыденностью своей защищены от нашего удивления, чтоб сберечь себя от развенчания. Вообще-то тесноватое помещенье это, перегороженное занавеской и с низким сводчатым потолком, тоже вполне заслуживало названия форменной дыры, однако из гурманства, что ли, оборудованной под стать старомодной окружающей обстановке, так что крутые, счетом три, полустертые от времени приступки, по которым в спешке чуть не сверзился Никанор, как нельзя лучше свидетельствовали о древности всего сооруженья.
На шум, опережая посетителя, быстро вышла молодая смуглая женщина, видимо, из ближайшего теперь окруженья. Нет, вовсе не ярость за самовольное, без стука, вторжение светилась в ее немигающем взоре из-под властно-опущенных век и при почти невозмутимом лице, но в сто раз более унизительное, с чуть приподнятой бровкой удивленье, окрашенное жалостью к бесконечно обездоленному Богом существу. У студента замкнулось дыханье – не от робости, однако, скорее от смятенья перед ее повелевающей, бесконечно враждебной ему красотой. Впрочем, по возвращенью докладывая Дуне о своем походе в цирк, он из всех примет новой дымковской приятельницы только и смог перечислить кружевную манжетку рукава, на лоб ниспадающую прядку волос, да еще так и неразгаданное, поминутно отвлекавшее его сверкание на пальце, но и словом не обмолвился про жесткий уклад ее речи, оставлявший в душе непрощаемое, как от бича, саднящее воспоминанье.
– Вы ошиблись дверью, солнышко мое, – как-то хлестко, наотмашь сказала она с недоброй лаской. – В этом несуразном доме действительно все учрежденья похожи друг на дружку... но вам лучше поискать в другом крыле здания.
Чтобы не вступать в общенье с дикарем, она даже не спросила, как он попал сюда сквозь многослойное охраненье, но еще обиднее было, пожалуй, что у женщины действительно имелись основанья именно так истолковать его нетерпенье. Впрочем, она заметно насторожилась, когда посетитель напрямки, пусть без полагающегося извиненья, заявил о своей неотложной нужде повидать Дымкова, известного под такой фамилией лишь в самом тесном их кругу. Юлия и раньше, по некоторым несомненным признакам, имела случай догадаться о плебейском, даже пугающем происхожденье этого подозрительного господина, несмотря на его фантастический дар. Последовал рапирный обмен незначащими фразами, причем женщина все поглядывала на дверь в ожиданье отца, который вышел ненадолго подготовить свои лекционные аппараты и пока не возвращался.
В ответ на законное недоуменье, какого рода имеются у товарища причины нервировать артиста перед столь ответственным выступлением, Никанор объявил с заминкой, выдававшей его душевное нездоровье, что хотел бы получить от Дымкова, как недавно прибывшего из недр вселенной, кое-какие сведения из практической астрономии.
– Успокойтесь... и что же именно притягивает вас в астрономии? – тоном показного безразличия спросила Юлия.
В свою очередь и Никанор тоже сделал поправку на чисто дамскую осведомленность в небесных науках:
– Ну, звезда Бетельгейзе, например.
– Это действительно назревший вопрос нашей современности, – поддержала Юлия. – Он и меня тоже гложет с некоторого времени. Если не секрет, то... что интересует вас на этой звезде?
– Да многое... в частности, откуда у ней берется, при ее разреженности такая температура, свыше трех тысяч.
– Ах, вот что?.. это совсем нетрудно. Ступайте пока в буфет и запишите там на столике ваши вопросы, но поразборчивей, пожалуйста! – И тоном усыпленья обещала передать заполненную бумажку по адресу в следующем же антракте, которого не будет.