Пирамида, т.1
Шрифт:
На сей раз он начал с того, что девица выглядит теперь несравненно свежее, нежели в незабываемо-романтический вечер их первого знакомства, даже со скандинавским оттенком, пожалуй, что дает ему, режиссеру, основания называть ее сегодня фрекен. Кстати, он иносказательно попрекнул Дуню за ее жестокое молчанье, хотя проявленные им в прошлый раз широта натуры и красноречие давали ему надежду на ее хотя бы беглый телефонный звонок. Однако прошел месяц, другой и уже начался четвертый, в течение которых забытый ею передовик кинопроизводства последовательно утрачивал сон, румянец, аппетит, самый оптимизм, наконец, без чего ихнему брату, киношнику, надо
– Так с невинным видом вы подрезаете мне крылья вдохновенья, которое вот поневоле приходится искать в вине... – заключил он, наливая себе перцовки.
– Вы напрасно думаете, что я пожалею вас, – сказала Дуня.
– Но разве вам не очевиден ущерб, нанесенный вашим поведением важнейшему из искусств, как его определил один товарищ?
– Незаметно, – и покачала головой.
– Оно зачастую незаметно и врачам. В том и состоит тактика наиболее зверских недугов, что мы еще цветем, когда, приладившись втихомолку, он уже гложет в нас что ему повкуснее. У Фабра есть отличное описание такой трапезы богомола. Это продолговатое насекомое типа саранчи...
– Я читала. Все равно не пожалею.
– Так мало жалости в юном сердечке? – опрокинув рюмку, усомнился Сорокин.
– Нет, а просто вы мне уже говорили это. У меня хорошая память. Нельзя на одну и ту же монетку что-нибудь два раза покупать.
Он впервые пригляделся к ней.
– Неужели, в прошлый раз? Прелестно, вы жжетесь нежно, как молодая крапивка, – засмеялся он, водя вилкой по тарелкам. – Продолжайте в том же духе... это щекочет, я люблю.
– И вам часто бывает в жизни так щекотно? – с блестящими глазами и так тихо спросила Дуня, что можно было и не отвечать.
Прозвучавшее в вопросе раскатистое эхо, словно резонатором ему служила вся старо-федосеевская пустыня за ее спиной, несколько озадачило Сорокина. Лишь теперь какое-то неблагополучие почудилось ему в его собеседнице... И прежде всего бросился в глаза убийственный цвет лица, словно истекшие месяцы провела взаперти и без солнца. На время их беседа прервалась, – расшалившийся Дымков подарил своей даме очередную шутку, на сей раз над метрдотелем, принимавшим срочное распоряжение от азербайджанского тамады. Почтенный господин во фраке внезапно оказался стоящим на голове, чудом сохраняя равновесие на яйцевидном выступе черепа, причем, не балансируя нисколько, продолжал записывать заказ в своем рабочем блокноте. Характерно, что Сорокин издали испытал слабое головокруженье, даже осунулся слегка, и крайне сожалел потом, что не обратил внимания – загибались ли фалды при этом, тогда как сама жертва не испытывала какого-либо болезненного неудобства или удивления, равно как и участники банкета, логически связавшие необычное оптическое происшествие с перерасходом спиртных напитков. Все прекратилось, как только дымковская дама в наказание за проделку небольно, букетиком крымских фиалок хлестнула его по руке.
– Ну, что же замолкли вдруг? – тотчас оживилась Дуня. – Или вино перестало действовать на крылья вдохновенья?
– Видите ли... – замялся тот, – видимо, иногда оно прикрепляет их к ногам, отчего происходят довольно курьезные явления. – И пристально посмотрел на собеседницу, но ничего кроме прежнего простодушия не прочел в ее лице.
Пожилой, добрый официант подошел сменить сорокинское блюдо и почему-то вместо заказанного принес Дуне горячий чай, на свой риск прихватил миндальное печенье. Она поблагодарила его долгой улыбкой, когда же, подчиняясь непроизвольному влеченью, взглянула наверх украдкой, красивая дама, в знак примиренья, что ли, кормила Дымкова с ложечки мороженым, и тот с комичной птичьей ужимкой склевывал едва протянутое ему лакомство. И косвенным образом эта фамильярность уже назревшей между ними близости еще более укрепила Дуню в решенье, ради которого только и приехала сюда.
– Мне очень приятно снова видеть вас, фрекен, – сдвигая в сторону незаконченный борщ, приступил к делу Сорокин. – Не скрою, у меня сейчас крайне трудный период, г'oним по километру пленки в сутки. Уже темнеет, а с вечера я должен раздать уйму заданий на завтра...
– Я понимаю, – скорбно кивнула Дуня.
– Судя по внезапности звонка, что-то аварийное стряслось в вашей романтической усадьбе... Что именно?
Вместо ответа она мучительно помотала головой.
– Мне прошлой ночью так умереть хотелось! – и всхлипнув, беспомощно утерлась той же смятой салфеткой.
– Спокойнее, фрекен, мы не одни. Ваш голос давеча и вот глаза теперь позволяют заключить о степени ваших огорчений. И рана где-то в окрестностях сердца... Однако диагноз требует уточненья. Да перестаньте же, – прикрикнул он шепотом, потому что слезы бедно одетой девицы могли быть превратно истолкованы кем-то со стороны. – Покажите же мне ее! Общенье с художником или врачом неминуемо требует полной откровенности, в некоторых случаях даже обнажения.
– Мне ни то, ни другое... мне скорее волшебник нужен!
– Что же, вы обратились по правильному адресу, – поощрительно сказал Сорокин, принимаясь за пожарскую котлету. – Волшебник – это я. Итак, я слушаю вас...
– У меня большое горе!
Уже из одной порядочности он должен был прервать ее:
– Надеюсь, не денежное?
– Откуда вы знаете? – ужаснулась она его проницательности. – Да, мне нужны деньги, целая уйма их... – и даже задохнулась: так много.
– Это гораздо хуже, – печально сказал Сорокин, кончиком ножа снимая крохотную брызгу с рукава. – Не сочтите за скупость: как правило, волшебники отзывчивы и щедры. Но процедура взятия взаймы обычно строится в расчете на пониженную интеллектуальность давальца. При своей обостренной догадливости волшебники обидчивы, как дети!
Ледяным ветром отказа повеяло на Дуню от его скользкой безупречной речи, – приходилось сгорбиться, сжаться вдвое, лишь бы убавить площадь охлаждения.
– Ах, что вы, да разве я посмела бы просить... – обронила она упавшим голосом и чуть по отодвинулась от стола. – Ведь вы меня не знаете совсем...
Нет, чутье кладоискателя не обманывало его: что-то пряталось в этом детском кулачке. Скорее возникшая угроза Дунина бегства, нежели ее безутешное состояние заставили Сорокина смягчиться.
– Не сердитесь, фрекен, что я поневоле знакомлю вас с печатными правилами, что висят в приемной у всякого вольно-практикующего волшебника. Да вам еще повезло, что попался хотя и небогатый, но бескорыстный, не требует гонорара вперед... Хотя сами понимаете, сколько непредвиденных расходов: милицейский риск, износ, не говоря уж о подмазке потусторонних сил. Но он законно желает собственными глазами видеть рану, которая нуждается в его вмешательстве. Только шарлатаны лечат заочно!