ПИРАТ
Шрифт:
Я подвел Пирата к конуре. Пес держался с подкупающим достоинством и даже с видимым удовольствием позволил застегнуть кожаный ошейник, правда, мне показалось, он мгновенно напружинил шею и хитровато подмигнул.
– Готово! Теперь гулене не сорваться с цепи!
– И-и, милой, да он на привязи лишь до вечерней звезды. И как ему удается выскальзывать, ума не приложу. Я даже за ноги его пыталась привязывать, да все без проку. Лишь куры на насест – его и след простыл. А Павлик грозится всех собак перестрелять. Вот уж другой год они ему за что-то мстят. Извелся сосед, ни минуты покоя. Видно, обидел чьего-то пса иль что-то иное почувствовали они, не знаю, но мучают они его, не приведи господи. Н-на, бесстыдник этакой, пей, попей молочка. Знаю, что сыт, опять где-то ночью напроказил, ишь облизываешься…
Пес блаженно потянулся. Выпил из крынки содержимое, облизнулся. Подумал-подумал, смахнул пыль хвостом с деревянного настила перед конурой и аккуратно уложил голову на вытянутые передние лапы.
Во двор, вихляясь всем длинным телом, скользнула грациозная такса Веста и зачелночила туда-сюда. Пират приоткрыл глаза, но сразу же и закрыл – во двор зашел Павлик Гусариков.
– Не встречался мой Леопольд?
– Был только-только. Поговорил с Пираткой, да и утек.
– Ох, соседушка, опять проклятые всю ночку измывались.
– Да уж слышала. Пальбу поднял на всю ивановскую!
– Поверишь ли? Хоть дом продавай да снимайся с насиженного местечка-то. Только днем и покемаришь чуть. Я уже на порохе да на дроби разорялся. Жене-то что, она в ночной смене, а я – майся…
Тут Гусариков цыкнул на Весту, которая, разнежено улыбаясь, поползла было на брюхе к Пирату. Пират и язык вывалил и улыбался ей застенчиво и призывно.
– Ишь, нашла себе кавалера. Кышь, скаженная! И чем этот репейник приворожил вас? И Леопольд, как холуй при нем, и Веста, как увидит, прям блажной становится. А такой породы, такой породы, родословные, что у твоего графа!
– Графа, графа! – презрительно перебила его хозяйка, почему-то делая ударение на последнем слоге. – Тоже мне заладил, как попугай: – графа-графа. А что толку от твоего графа? Вон твоих графов в семнадцатом так шуганули – от них лишь названье и сохранилось! Не пойму, сосед, и что это тебя на благородные кровя все тянет…
– Ну и тянет, что с того?
– Да по мне, хоть и тебя б не видала ни в жисть…
– Ни в жисть, – протянул он и вдруг заулыбался, ехидно и злорадно. – А вот я назло всему поселку таких завел. Ни у кого в округе таких породистых нет!
– Вот-вот, сосед! Оттого, знать, и мучаешься по ночам! Люди тебя давно раскусили, что ты за фрукт, да махнули рукой – горбатого могила исправит. А вот Дворняги, они, брат, учуяли в тебе нутро-то с душком.;.
Глаза Гусарикова остановились на Пирате, но тот лежал тихо и посапывал.
– Ты, с-сос-седушка, откуда это взяла?
– Сорока на хвосте принесла. И вот что я тебе скажу – держать в квартире псов – баловство одно!
– А ты вот держишь репейника.
– Так надо. Дом без сторожа – не дом!
– Вот и я держу для зашиты.
– Для какой-сякой защиты? От кого защищаться-то? Вот я держу – так уж от века заведено. И дом и сад требуют, чтоб их наблюдала собачка, а с ней и покойней и веселей.
– Да я с Леопольдом и на медведя пойти не побоюсь. Вон он у меня какой – ростом с телка.
– Так лучше б телка и завел. А то вырос с версту, а дурости у него на две с гаком. Да и где он сейчас, какого медведя гоняет? Видел ли ты, чтоб я когда-либо своего разыскивала? Нут-ка! Если вечером и сорвется с чепи, то утром он тут как тут, да и далеко от дома не отлучается…
– Много ль ты понимать…
– Понимаешь, говоришь? Насчет защиты говоришь? Да пока ты Леопольда дозовешься… А мой – смотри: Пиратка, чужой!
И – звякнула, отлетев на крышу конуры, цепь. И – куда девались неуклюжесть и сонливость!
Молниеносно перелетел Пират через двор и встал, оскалив клыки, у ног хозяйки, зорко следя суженными глазами за каждым движением Гусарикона. Даже мне стало жутко – с такой злобой глядел пес.
– Ну-ну, успокойся, гулена, – потрепала его ласковыми руками хозяйка, – это же наш сосед. А с соседями надо жить и мирно и ладно…
Гусариков молча направился за ворота. За ним – извиваясь длинным телом, оглядываясь на Пирата и улыбаясь ему, зачелночила Веста.
Глава третья
– Веста! – почему-то подумалось вслух и от свистящего шелеста этого слова Пират вздрогнул "и чуть ли не по-человечески простонал. Заметив такое волнение дворняги, я удивился и присел рядом на поленницу дров.
– Веста! – повторил я снова, растягивая гласные. По лоснящейся шкуре Пирата пробежала зябкая волна, он стряхнул ее и медленно, неотрывно глядя мне в глаза, подошел и сел рядом.
И такая тоска, такая боль стояли в его больших и мудрых глазах, столько читалось в них медленно плывущих мыслей, что невольно верилось – вот еще чуть-чуть, вот еще какой-то необычный внутренний или внешний толчок и дворняга откроет пасть и заговорит со мною живыми, глубинными словами, какими может говорить лишь человек, перенесший тяжкую беду.
Я протянул ему руку и Пират осторожно подал мне лапу.
В это распетушиное, звонкое и спелое августовское утро я мог ожидать какого угодно чуда, но только не такого дружеского жеста.
Я знал Пирата, его гордый едкий норов, независимость, правда, не выходившую за рамки терпимости к добрым знакомым его двора. Он иногда великодушно разрешал мне посадить себя на цепь, но на такой рискованный шаг я мог отважиться лишь в присутствии его хозяев.
Я держал лапу в ладони, гладил другой и, когда пристальнее вгляделся в его желтоватые глаза, меня вдруг будто свыше осенило. Изобразив на лице отвращение, я зло прошептал:
– Г у с а р и к о в!..
Не успел затихнуть последний звук этого слова, как Пират резко отдернул лапу и взвился вверх. Опустившись на все четыре, он с яростной брезгливостью отвернулся от меня. Шерсть на спине встала дыбом, он подобрался, подавшись вперед. И чтобы восстановить возникшее было дружеское согласие, я с нежностью начал повторять: