Пират
Шрифт:
— Вы говорите о чужестранце Кливленде? — спросил Мордонт.
— Да, о том, кто называет себя этим именем, — ответила Норна, — о чужеземце, которого мы нашли лежащим, словно жалкий пучок водорослей, на берегу, у подножия Самборо-Хэда. Какое-то предчувствие шептало мне тогда, что не следует касаться его, а лучше оставить на песке, пока волны, выбросившие его на сушу, не унесут его снова в море. И теперь я раскаиваюсь, что не послушалась этого чувства.
— А я, — возразил Мордонт, — не раскаиваюсь, что выполнил долг, подобающий христианину. И какое право имею я сожалеть об этом? Если Минне, Бренде, Магнусу и всем остальным чужестранец нравится больше, чем я, как могу
— Правильно, — сказала Норна, — и я надеюсь, что они окажутся достойными твоей бескорыстной дружбы.
— Но мне непонятно, — продолжал Мордонт, — какую, полагаете вы, могу я оказать им услугу? Я только что узнал от коробейника Брайса, что капитан Кливленд совершенно околдовал и молодых леди из Боро-Уестры, и самого юдаллера. Мне не очень хотелось бы вторгаться туда, где меня не желают видеть, или ставить свои доморощенные достоинства в один ряд с доблестями капитана Кливленда. Он может рассказывать о сражениях, об убитых им французах, а я — лишь о птичьих гнездах и о том, как я стрелял тюленей; у него нарядное платье и гордая осанка, а я просто одет и просто воспитан. Столь блестящему кавалеру так же легко поймать сердца окружающих, как охотнику — заманить кайру в силки.
— Ты несправедлив к себе, — возразила Норна, — и еще более несправедлив к Минне и Бренде. И не слишком доверяй россказням Брайса: он, как хищная косатка, готов свернуть с пути и нырять за любой подачкой, брошенной рыбаком. Если тебя очернили в глазах Магнуса Тройла, то поверь: тут не обошлось без этого подлеца коробейника. Но пусть он строит свои козни — я не перестаю следить за ним.
— Но почему же, матушка, — спросил Мордонт, — вы сами не скажете Магнусу то, что сказали мне?
— Потому что, — ответила Норна, — тот, кто в своем самомнении почитает себя великим мудрецом, должен получить горький урок на собственном опыте. Только вчера говорила я с Магнусом, и что же он мне ответил? «Милая Норна, ты стареешь». И это сказал он, связанный со мной столь многими и столь тесными узами, он, потомок древних норвежских ярлов, он, Магнус Тройл, сказал это мне, Норне. И сделал он это в угоду тому, кого море выбросило на берег, как пучок негодных водорослей! Но если Магнус презирает советы старости, пусть его образумит юность! Благо ему, что мы не оставляем его во власти собственного безумия. Ступай поэтому, как обычно, в Боро-Уестру на праздник Иоанна Крестителя.
— Но меня не пригласили, матушка, — возразил Мордонт, — я не нужен им, не желанен, забыт; быть может, меня даже не захотят узнать, когда я явлюсь к ним… И все же должен признаться, что я сам хотел туда отправиться.
— Это была верная мысль, — ответила Норна, — так и следует поступить. Мы навещаем друзей во время телесного недуга, почему же не навестить их во время недуга душевного, когда они ослеплены собственным благополучием? Ступай же в Боро-Уестру, Мордонт, там, быть может, мы встретимся, но пока пути наши расходятся. Прощай и никому не рассказывай об этой встрече.
Они расстались. Мордонт долго еще стоял у озера, провожая глазами Норну, пока ее высокая мрачная фигура не исчезла за поворотом лощины, по которой она спускалась. Затем он вернулся домой, решив последовать совету, столь согласному с его собственными желаниями.
ГЛАВА XI
Все древние устои
И все привычки ваши я сменю,
Пить, есть и спать, ходить, глядеть и думать
Вы станете по-новому теперь.
На брачном ложе сменитесь местами.
Жена у края ляжет,
Всю старину переверну вверх дном я
И назову, подумайте, реформой!
День праздника приближался, а Мордонт, без которого еще недавно не обходилось на острове ни одно торжество, все не получал приглашения. Между тем повсюду только и говорили, какими милостями и благосклонностью доброго старого юдаллера из Боро-Уестры пользуется капитан Кливленд. Суерта и старик ранслар, слыша о таких переменах, лишь качали головой и всяческими намеками и обиняками напоминали Мордонту, что он сам навлек на себя беду, неосторожно проявив столь ярое усердие в деле спасения утопающего, когда тот лежал под скалами Самборо-Хэда и любая волна могла вновь унести его в море.
— Не дело это — идти наперекор соленой воде, — говорила Суерта. — Как станешь ей перечить, так уж добра не жди.
— Что правда, то правда, — добавлял ранслар, — умные-то люди всегда оставляют воде и веревке то, что им попалось: вытащенный из воды и вынутый из петли никому не приносит счастья. Кто пристрелил Уилла Петерсона из Носса? Да не кто иной, как тот самый голландец, которого он вытащил из воды. Ну, брось там утопающему доску или конец какой — это еще куда ни шло, христианский долг, а руки держи от него подальше, коли хочешь жить-поживать да добра наживать и не видеть от него вреда.
— Да уж, ты у нас, ранслар, из всех, что забрасывают сети, самый-то честный да самый-то умный, — поддакивала, испуская глубокие вздохи, Суерта, — тебе ли не знать, когда и как помогать ближнему.
— Что правда, то правда, — отвечал ранслар, — порядочно деньков прожил я на свете и слышал, как еще старые люди обо всем этом говорили; да я первый из всех шетлендцев брошусь по-христиански помогать человеку на твердой земле; а коли он кричит «спасайте» из соленой воды, так это уж совсем другая статья.
— И подумать только, что парень этот, Кливленд, стал поперек дороги нашему мейстеру Мордонту, — говорила Суерта, — а еще прошлой Троицей он был в глазах Магнуса Тройла украшением всего острова; а ведь Магнус, коли в голове у него ясно, почитается по уму да и по богатству первым во всей стране.
— Ну, на этот раз он добра не дождется, — ответил ранслар с чрезвычайно глубокомысленным видом, — а все оттого, Суерта, что самый разумный человек — себя я, по-честному сознаюсь, вовсе таковым не считаю — лишь немногим разумней чайки и не легче ему добиться добра, делая глупости, чем мне перешагнуть через Самборо-Хэд. Раз или два в жизни со мной то же самое приключалось. Но мы скоро узнаем, какой бедой все это кончится, ибо добра тут ждать нечего.
И Суерта добавляла тем же пророческим тоном:
— Это точно, добра тут ждать нечего, что правда, то правда.
Подобные мрачные предсказания, повторяемые время от времени, не могли не оказать на Мордонта известное влияние. Он не думал, конечно, что неприятное положение, в котором он очутился, было естественным и роковым последствием совершенного им доброго дела — спасения утопающего. Он испытывал, однако, такое чувство, словно его опутали какие-то чары, сущность и сила которых ему самому непонятны, словно судьбой его руководило какое-то неподвластное его воле и, по-видимому, малодружелюбное к нему начало. Измученный неизвестностью и чрезвычайно встревоженный, он не отступал, однако, от своего решения во что бы то ни стало явиться на предстоящее празднество; в то же время его не покидала уверенность, что неизбежно должно произойти какое-то событие, которое окажет решающее влияние на все его грядущие намерения и надежды.