Пират
Шрифт:
Место, куда меня высадили, называлось Коффин-ки, или Гробовой остров. Он лежит примерно в двух с половиной лигах к зюйд-осту от Бермудских островов и обладает столь дурной славой в отношении сверхъестественных его обитателей, что, пожалуй, все богатства Мексики не могли бы заставить храбрейшего из негодяев, высадивших меня на берег, провести там в одиночестве хотя бы один час даже при самом ярком дневном свете. А когда они возвращались на шлюп, то гребли так, словно не смели обернуться, чтобы взглянуть назад. Итак, они бросили меня на произвол судьбы на клочке бесплодного песка, окруженного безбрежной Атлантикой и населенного, по их мнению, злыми силами.
— И что же было с вами потом? — с тревогой спросила Минна.
— Я поддерживал свою жизнь, — ответил отважный моряк, — питаясь морскими птицами — олушами, до того глупыми, что они подпускали меня вплотную и я мог убивать их просто
— А духи, о которых вы говорили? — продолжала допытываться Минна.
— В глубине души они внушали мне кое-какие опасения, — ответил Кливленд. — При ярком дневном свете или в полном мраке я не очень беспокоился о возможности их появления, но в сумерках или предрассветной мгле, особенно в первую неделю моего пребывания на острове, мне часто мерещились какие-то неясные, туманные призраки: то это был испанец, окутанный плащом, с огромным, как зонтик, сомбреро на голове, то моряк-голландец в грубой матросской шапке и штанах по колено, то индейский кацик в короне из перьев и с длинным копьем из тростника.
— А вы не пытались подойти, заговорить с ними? — спросила Минна.
— Ну как же, я всегда приближался к ним, — ответил моряк, — но, как ни жаль мне принести вам разочарование, мой прекрасный друг, как только я подходил ближе, призрак превращался то в куст, то в обломок дерева, выброшенный морем на берег, то в полосу тумана, то еще в какой-нибудь предмет, обманувший мое воображение. В конце концов опыт научил меня не заблуждаться более насчет истинной сущности подобных видений, и я продолжал свое одинокое пребывание на Гробовом острове, столь же мало беспокоясь о страшных призраках, как если бы находился в кают-компании самого крепкого и добротного корабля, окруженный веселыми товарищами.
— Вы разочаровали меня своим рассказом, он обещал гораздо больше, — сказала Минна. — Но сколько же времени провели вы на этом острове?
— Четыре недели жалкого существования, — ответил Кливленд. — А потом меня подобрала команда небольшого зашедшего в те воды суденышка, промышлявшая охотой на черепах. Однако столь тяжкое одиночество не прошло для меня совершенно без пользы, ибо там, на клочке бесплодного песка, я обрел или, скорее, выковал для себя ту железную маску, которая с тех пор служила мне самым надежным средством против измены или мятежа со стороны моих подчиненных. Там я принял решение не казаться добрее или образованнее других, не быть более человечным или более щепетильным, чем те, с кем связала меня судьба. Я обдумал всю свою прежнюю жизнь и увидел, что превосходство в храбрости, ловкости и предприимчивости принесло мне власть и уважение, а когда я выказывал себя более тонко воспитанным и более образованным, чем мои товарищи, то возбуждал к себе зависть и ненависть, словно к существу иной породы. Тогда я решил, что поскольку я не могу отказаться от превосходства своего рассудка и воспитания, то всеми силами буду стараться скрывать их и под личиной сурового моряка спрячу все проявления лучших чувств и лучшего образования. Тогда уже предвидел я то, что потом осуществилось на деле: прикрывшись маской закоснелой свирепости, я обрел такую прочную власть над своими товарищами, что смог в дальнейшем использовать ее и для обеспечения некоторой дисциплины, и для облегчения участи несчастных, попадавших в наши руки. Короче говоря, я понял, что если хочу диктовать свою волю, то внешне должен уподобиться тем, кто будет исполнять ее. Известие о судьбе моего отца, возбудившее во мне ярость и призывавшее к отмщению, еще более убедило меня в правильности такого решения. Отец также пал жертвой своего превосходства по уму, нравственным качествам и манерам над своими подчиненными. Они прозвали его Джентльменом, думая, очевидно, что он ждет только случая, чтобы примириться — может быть, за счет их жизней — с теми слоями общества, к которым, казалось, больше подходил по своим привычкам и нраву, и поэтому убили его. Сыновний долг и чувство справедливости звали меня к отмщению. Скоро я опять оказался во главе новой банды искателей приключений, столь многочисленных в тех краях, но бросился преследовать не тех, что меня самого осудили на голодную смерть, а негодяев, предательски убивших моего отца. Я отомстил им страшно: этого одного было достаточно, чтобы отметить меня печатью той свирепой жестокости, видимость которой я стремился приобрести и которая мало-помалу и на самом деле стала прокрадываться в мое сердце. Мои манеры, речь и поведение изменились так резко, что знавшие меня ранее склонны были приписывать происшедшую во мне перемену
— Я боюсь вас слушать дальше! — воскликнула Минна. — Неужели вы на самом деле превратились в бесстрашное и жестокое чудовище, каким сначала хотели только казаться?
— Если мне удалось избежать этого, Минна, — ответил Кливленд, — то вам одной обязан я подобным чудом. Правда, я всегда стремился к опасным и доблестным подвигам, а не к низкой мести или грабежу. Я добился того, что порой мне удавалось спасти жизнь людей какой-то грубой шуткой, а порой я предлагал слишком страшные меры расправы, и подчиненные мне головорезы сами вступались за судьбу пленников. Таким образом, кажущаяся моя свирепость лучше служила делу человеколюбия, чем если бы я открыто вставал на его защиту.
Он умолк, и так как Минна не отвечала, то оба некоторое время молчали. Затем Кливленд продолжал:
— Вы не говорите ни слова, мисс Тройл; я сам уронил себя в вашем мнении той откровенностью, с какой раскрыл перед вами всю свою сущность. Могу вас только уверить, что если жестокие обстоятельства в какой-то мере стеснили развитие заложенных во мне природой качеств, они не в силах были переделать их.
— Я не уверена, — продолжала Минна после минутного раздумья, — были бы вы столь же откровенны, если бы не знали, что я скоро увижу ваших сотоварищей и по их речи и поведению пойму то, что вы с радостью скрыли бы от меня.
— Вы несправедливы ко мне, Минна, жестоко несправедливы. С той минуты, как вы узнали, что я джентльмен удачи, искатель приключений, корсар, пират, наконец, если вы хотите услышать от меня это грубое слово, разве вы могли ожидать иного, чем то, что я рассказал вам?
— Да, вы более чем правы, — ответила Минна, — все это я должна была бы предвидеть и не ждать ничего другого. Но мне казалось, что в войне против жестоких изуверов испанцев есть что-то облагораживающее, что-то возвышающее то ужасное ремесло, которое вы только что назвали его настоящим и страшным именем. Я считала, что вольница западных вод, набранная для того, чтобы наказать испанцев за ограбление и истребление целых племен, должна была обладать хотя бы долей той высокой доблести, с которой сыны Севера на узких своих ладьях мстили жителям европейского побережья за деспотический гнет уже пришедшего в упадок Рима. Так я думала, так я мечтала, и мне грустно, что теперь я словно пробудилась от сна и выведена из заблуждения. Но я не виню вас в том, что меня обманули мои мечты. А теперь прощайте; нам пора расстаться.
— Но скажите по крайней мере, — взмолился Кливленд, — что вы не чувствуете ко мне отвращения теперь, когда я открыл вам всю правду.
— Мне нужно время, — ответила Минна, — чтобы обдумать и понять все, что вы мне сказали, и самой разобраться в своих чувствах. Одно только могу я сказать вам уже сейчас: тот, кто с целью грязного грабежа проливает кровь и совершает жестокости, кто вынужден прикрывать остатки заложенной в нем совести личиной самой гнусной низости, тот не может быть возлюбленным, которого Минна Тройл ожидала встретить в лице капитана Кливленда; и если она еще сможет любить его, то лишь как раскаявшегося грешника, а не как героя.
С этими словами она вырвала свою руку из рук Кливленда, ибо он все еще пытался ее удерживать, и повелительным жестом запретила ему следовать за собой.
— Ушла, — промолвил Кливленд, глядя ей вслед. — Я знал, что Минна Тройл своенравна и полна причуд, однако такого ответа все-таки не ожидал. Она не дрогнула, когда я не обинуясь назвал свою опасную профессию, но, по-видимому, была совершенно не подготовлена к тому, чтобы со всей ясностью представить себе то зло, которое неизбежно с ней связано. Итак, все, что ставилось мне в заслугу из-за сходства с норманнским витязем или викингом, развеялось в прах, когда оказалось, что шайка пиратов не хор святых. Эх, быть бы Рэкэму, Хокинсу и всем прочим на дне Портлендского пролива! Погнало бы их лучше из Пентленд-ферта к черту в ад, чем на Оркнейские острова! Но я все-таки не отступлюсь от своего ангела, какие бы препятствия ни чинили мне мои дьяволы! Я хочу, я должен быть на Оркнейских островах, прежде чем явится туда юдаллер. Наша встреча могла бы заронить подозрение даже в его тупоумную голову, хотя, благодарение небу, в этой дикой стране подробности моего ремесла известны лишь понаслышке, из уст наших честных друзей голландцев, а те избегают плохо отзываться о людях, за чей счет набивают свою мошну. Итак, если фортуна поможет мне добиться моей восторженной красавицы, я перестану гоняться за колесом богини по бурному морю, а осяду здесь, среди этих утесов, и буду так же счастлив, как если бы меня окружали банановые и пальмовые рощи.