Пираты Гора
Шрифт:
Девушки обменялись испуганными взглядами.
Турнок уже заканчивал связывать им руки, протягивая веревку от одной девушки к другой.
Прежде чем выйти на улицу, мы с Клинтусом и Турноком откупорили кувшин и, наполнив кубки, с заздравными тостами перелили их содержимое в свои желудки. Затем заставили проглотить по кубку паги и наших отплевывающихся, кашляющих и отфыркивающихся рабынь. Мне припоминается застывшее на лице Мидис испуганное выражение, с которым она, захлебываясь, старательно глотала обжигающую жидкость.
— А потом, когда вернемся,
Мы с Клинтусом и Турноком опорожнили еще по кубку, и затем я, пошатываясь, вышел на улицу, ведя за собой привязанную первой Мидис, и попытался отыскать ближайшую кузницу.
Дальше у меня в памяти следует провал, зато я отлично помню, как мы с Клинтусом рассматриваем в кузнице гравировку на ошейниках, сделанную специально для наших уже прошедших клеймение рабынь. На ошейнике Улы значилось: «Я являюсь собственностью Клинтуса». Турнок пожелал сделать следующую надпись: «Тура, рабыня Турнока». У меня было два ошейника, для Мидис и для Телимы, оба со словами: «Я принадлежу Боску».
Помню еще Мидис, уже с клеймом на бедре, стоящую спиной ко мне; я надеваю ей ошейник, решительно защелкиваю на нем замок и, потянув девушку к себе, целую ее в затылок.
Она поворачивается ко мне лицом, все еще со слезами на глазах, вцепившись руками в надетый ошейник.
Мне было смешно.
Она хромала; очевидно, нога у нее еще горела после впившегося ей в тело раскаленного металлического клейма. Она узнала: она рабыня, животное, и должна носить на теле соответствующую отметку.
И ошейник — этот символ рабства и принадлежности определенному хозяину.
Слезы катятся у нее по щекам. Она протягивает мне руки, я подхватываю ее и вывожу на улицу. Слышу, как сзади ведет всхлипывающую Туру Турнок, а за ними раздаются шаги Клинтуса.
Мидис сзади то и дело натыкается на меня — или я на нее? — и скоро туника у меня на плечах становится мокрой от ее слез.
— Кажется, Мидис, это я выиграл тебя, — говорю я, — а не ты меня.
— Да, хозяин, — бормочет она. — Это вы меня выиграли. Я — ваша рабыня.
Меня снова разбирает смех.
Ну разве не смешно услышать это от нее, той, которая еще так недавно издевалась надо мной, привязанным к позорному столбу.
Я запрокидываю голову и громко хохочу.
Она заливается слезами.
Этой ночью мы попировали на славу.
Клинтус после нашего возвращения снова куда-то уходил и вернулся с четырьмя музыкантами, долго протиравшими заспанные глаза, однако, увидев пару серебряных монет, они проснулись окончательно и выразили готовность играть, если понадобится, до самого утра. Вскоре они, однако, налакались до такого же состояния, как и мы, и их пришлось долго убеждать прекратить настойчивые потуги снова и снова сыграть что-нибудь связное, но я был благодарен им за искреннее желание разделить с нами нашу затянувшуюся трапезу.
Затем Клинтус принес еще две больших бутыли ка-ла-на, связку вяленых угрей, кусок веррского сыра и целый пакет красных маслин, доставляемых в город из оливковых рощ Тироса.
Мы приветствовали
Телима вынесла жареного тарска, обильно политого соусом и украшенного перцем.
Она сама прислуживала нам за столом, подавая пагу мужчинам и ка-ла-на женщинам. Она разрезала тарска и сыр, очистила и разложила по тарелкам угрей; она бегала от одного конца стола к другому, обслуживая не только нас, своих хозяев, но и ставших нашими гостями музыкантов. Девушки командовали ею так же, как мужчины. Она была всего лишь кухонной рабыней, посудомойкой, и значит, принадлежала к гораздо более низкой категории рабынь, чем они, К тому же, думаю, Телима с ее красотой, мастерством и высокомерием не пользовалась большой любовью островитянок, и теперь им доставляло удовольствие уязвить ее и унизить.
Я сидел, скрестив ноги, у низкого столика, обняв за плечи стоящую рядом на коленях Мидис и потягивая пагу.
Когда Телима в очередной раз подошла наполнить мне бокал, я поймал ее за руку.
— Как получается, — поинтересовался я, — что какая-то кухонная рабыня носит на руке золотой браслет?
Мидис тут же подняла голову и, поцеловав меня в шею, угодливо заглянула мне в глаза.
— Пусть хозяин отдаст этот браслет Мидис, — заискивающим голосом прошептала она. На глаза Телимы навернулись слезы.
— Может быть, позже, — ответил я. — Если ты сумеешь доставить мне удовольствие.
Она снова коснулась губами моего плеча и бросила презрительный взгляд в сторону Телимы,
— Подай мне вина, рабыня, — потребовала она и принялась демонстративно долго, ласкаясь ко мне всем телом, целовать меня в губы, пока Телима со слезами на глазах наполняла ей кубок.
Я заметил, как по другую сторону стола Ула потянулась робкими губами к Клинтусу, благосклонно принявшему ее поцелуй. Турнок проявил нетерпение и сам сжал Туру в объятиях. Девушка взвизгнула в притворном испуге, но уже через мгновение я со смехом увидел, как ее губы ищут губы Турнока.
— Что скажет хозяин? — заранее уверенная в ответе, поинтересовалась Мидис. Я посмотрел ей в лицо.
— Хозяин хочет напомнить тебе, — сказал я, — как ты издевалась над ним, когда он стоял, привязанный к позорному столбу.
В глазах девушки промелькнул ужас.
— Разве ты уже забыла, как танцевала передо мной?
Она невольно отшатнулась.
— Пожалуйста, хозяин, — пробормотала она, опуская голову.
Я повернулся к музыкантам.
— Знаете ли вы музыку к танцу любви новообращенной рабыни?
— Так, как его исполняют в Порт-Каре? — поинтересовался их руководитель.
— Да, — ответил я.
— Конечно, — кивнул он.
Когда мы были в кузнице, я приобрел еще кое-что и теперь хотел сделать девушкам сюрприз.
— Встать! — прогудел Турнок, и Тура поспешно вскочила на ноги.
По молчаливому приказу Клинтуса поднялась Ула.
Я достал принесенные ножные кандалы и защелкнул их у Мидис на лодыжках. Затем сорвал с нее прикрывавший тело клочок шелковой материи и помог ей подняться на ноги.