Пираты Карибского моря. Проклятие капитана
Шрифт:
Как было положено, поначалу капитаны отметили встречу, победу, затем де ла Крус перегрузил пленных голландцев на бриг, который шел в Порт Лимон. Между тем капитан шхуны, оставшийся в живых, и капитан Чавес подтвердили слухи о пребывании Чарлза Ганта в районе острова Ронкадор.
Сомнения отпали, следовало спешить, и теперь можно было прочесть письмо графини Иннес, с тем чтобы тут же отправить ей ответ с капитаном Чавесом.
Де ла Крус попросил извинения у гостя и удалился в свою спальню, где у него стоял небольшой письменный стол. Вскрывая пакет, Педро вдруг ощутил волнение. Письмо графини подтвердило, что Педро не обманывался в своих предчувствиях. Графиня Иннес просила о помощи. Кроме письма, в пакет были вложены политические прокламации, воззвания и публикации, призывавшие испанцев одержать победу в войне с австрийцами и англичанами за испанский трон.
Дело было в том, что, как только графиня Иннес возвратилась в Мадрид, тут же посыпались, как из рога изобилия, предложения руки и сердца от самых видных молодых людей двора его величества Филиппа Пятого. Особенно настойчивыми были французы, недавно прибывшие из Парижа и входившие теперь в свиту короля. Под разными предлогами, порядком удивляя своих родных, Иннес ухитрялась отвечать отказом, умело отводить сватовство. Она стала чаще бывать в обществе пожилых людей, давая пищу разным толкам и сплетням. Теперь же ей сделал предложение ставший год назад вдовцом генерал и герцог Хосе Арнальдо Мартинес Кампос, который ушел со своим войском на защиту интересов Филиппа Пятого, но обещал вернуться с победой не позднее чем через полгода и обвенчаться с графиней Иннес. Она, видя, что на этот раз ей не удастся избежать помолвки, умоляла Педро де ла Круса оставить «затею, у которой теперь уж, по прошествии двух с половиной лет, не может быть положительного для Педро исхода». Иннес писала, что призналась своей матери в любви к капитану де ла Крусу, и та, поняв чувства дочери, благословила ее на тайный отъезд в Новую Испанию, где они могли бы и обвенчаться. «Уехать же мне одной, без Вас, Педро, сейчас нет никакой возможности, — писала Иннес. — Умоляю! Спасите! Полгода пролетят, как один день. Теперь, вдали от Вас, осознав, сколь благородно Ваше чувство к Каталине, я еще сильнее люблю Вас! Педро! Спаси! Я жду!..»
Это «я жду!» болью Отзывалось в сердце Педро. Но он говорил себе: «Иннес — красива, умна, неотразима. Я видел сам — не было мужчины, который бы не тянулся к ней. Она безгранично добра, скромна, правдива. Я не нашел в ней и намека на какой-либо недостаток. Она напрочь лишена эгоизма, праздности, зависти. Тщеславие и чванство ей чужды. Ей претят надменность, лицемерие, угодничество, хитрость. Она — идеал, о котором может мечтать любой… Но я… я остался к ней как мужчина равнодушен… Да! За ее добро, за любовь ко мне и я проникся к ней любовью, но любовью брата. Чувство, которое вытеснило бы любовь к Каталине, не пришло… И эта женщина нуждается в помощи! Однако как ответить, чтоб не обидеть? Мне будет страшно, мучительно горько, если я только подолью масла в огонь. Но сделать то, что Иннес ждет от меня… Нет! Этого я не могу!»
Де ла Крус взял перо, откинул крышку чернильницы — из зеленого нефрита, на которой, как на постаменте, стояла золотая фигурка Фемиды, и принялся писать. Однако тут же скомкал бумагу и на другом листе вывел: «Старайся и в горькие минуты сохранить присутствие духа. Гораций». Взял лист и заложил за левый угол рамы картины Лоррена «Рона», которую Тетю купил-таки у антиквара в последний день их пребывания на Тортуге и затем подарил де ла Крусу в новогоднюю ночь.
В своих рассуждениях Педро не доходил до такой мысли, но интуитивно понимал, что мужчина до конца постигает собственную природу только через женщину, которую он любит, через их физический союз. Вот почему Педро не мог не искать Каталину, обязан был ее найти. Он обмакнул перо и решился:
«Милая, дорогая Иннес! Получил точные сведения о местонахождении Чарлза Ганта. Иду туда полным ходом. Письмо отправляю со встречным кораблем, капитан которого только ради этого и задержался.
Полгода — это вечность! Война есть война!
Скоро буду в Тринидаде или в Гаване. Напишу. Прошу Вас… Вы самая добрая и самая достойная из всех женщин мира.
Да хранит Вас Бог!
Ваш Педро де ла Крус
23 апреля 1705 г.
Карибское море».
Когда Педро присыпал лист бумаги порошком, чтобы быстрее просохли чернила, в дверь постучал и вошел Тетю. Он глянул на письменный стол, на то, что де ла Крус держал в руках, на лист, вставленный в раму «Роны», молча подошел к столу, обмакнул перо и вывел крупными буквами на чистом листе бумаги: «Переноси с достоинством то, что изменить не можешь! Сенека».
— Капитан Чавес торопится. Однако вижу: у него нет оснований для беспокойства, — сказал Тетю и вложил лист с написанной им фразой за правый угол рамы картины.
— Идемте, Поль Эли! Я не хозяин своей судьбе!
Прежде Деревянная Нога при помощи известных только ему приспособлений, снастей и наживки ухитрялся, порой прямо с берега, вылавливать морских окуней, вкуснейших красных и синих лутианов и даже лангустов. Второй бывалый пират был равнодушен к рыбной ловле, его любимым занятием — и следует отдать ему должное, он отлично снабжал кухню дичью — была охота. Его все чаще так и звали Мистер Охотник.
Теперь стало не хватать рыбных блюд, Негро панически боялся моря, и донья Кончита принудила Охотника заняться еще и рыболовством. Деревянная Нога научил Каталину прекрасно плавать и нырять на глубину, где водились наиболее крупные устрицы. Ими и сейчас изобиловал их стол, но что могло быть вкуснее запеченного в золе или прокопченного дымом окуня, фаршированного травами и местными кислыми фруктами, судака или сырого, нарезанного ломтиками лутиана, залитого за два часа до еды соком лимонов?
В то утро, как всегда, Негро, водрузив себе на голову утлую лодчонку, как диковинную панаму, донес ее по тропинке до берега. Их провожал Вулкан. Донья Кончита с догом остались у хижин. Вулкан очень нервничал, казалось, беспричинно лаял, пытался даже запрыгнуть в лодку и потом долго, пока они не зашли за мысок к месту, где обычно хорошо ловилась рыба, носился по пляжу и лаял, лаял…
Каталина ощутила в поведении Вулкана что-то недоброе и еще до того, как они отчалили, обратила на это внимание Охотника. Тот повертел головой, оглядел совершенно пустую, как обычно, бухту и поспешил отплыть, чтобы быстрее вернуться.
Примерно через час, прежде чем на небе появились тучи, налетел северный ветер, и сразу такой сильный, что сидевший на веслах Охотник был не в состоянии грести к берегу. Вихрь крепчал, и лодку, словно щепку, понесло из бухточки в открытое море. Тут полил первый за лето дождь, но такой обильный, что Охотник и Каталина, подняв весла и усевшись на дно лодчонки, с трудом успевали попеременно вычерпывать дождевую воду миской.
Их несло в сторону мыса Франсес, который замыкал собою обширный залив Сигуанеа и за которым уже бушевало свирепое Карибское море. К счастью, ветер сменился на западный, и лодку с терпевшими бедствие людьми он погнал в сторону берега, по направлению, где в наши дни расположено селение Лос-Индиос. Там, вдоль берега, тянулись мощные коралловые рифы. Они — защитники берега от разрушения, были опасными для всех видов лодок кораблей.
— Держись, девочка, это скоро пройдет, — только и твердил Охотник одну и ту же фразу, стараясь, используя руль, направить суденышко в сторону от рифов. Однако шли часы, и Охотник выбился из сил. Он лег на дно лодки, полное воды, и отдался на волю волн. Каталина, сидя на днище, еще продолжала вычерпывать воду.
Вдруг она увидела обнажившееся за промчавшимся валом желтое тело рифа кораллов и закричала:
— Нас несет на риф!
Охотник схватил весло с намерением оттолкнуться от рифа, но, как только он поднялся на ноги, волна ударила в бок лодки, он потерял равновесие и полетел за борт. В следующий миг Каталина, онемевшая от ужаса, увидела, как волна подхватила Охотника на свой гребень и опустила его на острые, как ножи, кораллы.