Пироскаф «Дед Мазай»
Шрифт:
Ну и так далее… — Дядя Поль прихлопнул струны. — Глуповатая, конечно, песенка, а вот помнится до сих пор…
— Не такая уж глуповатая, — рассудил Сушкин. — Весёлая… Только там не везде правильно. «Роща из кокос», «Наедимся тех орех»… Или это такой поэтический образ, да?
— Да. Точнее, поэтический приём… Ты умница, Том, чувствуешь поэзию… А какие песни ты знаешь? Кроме «Девушки с острова Пасхи»?
— Ну, всякие… Например, «Жил отважный капитан»… «Потому что мы пилоты»… «Прощайте, Скалистые горы…».
— Давай про пилотов, вместе. Не стесняйся!
Сушкин и не стеснялся. Спели про пилотов, про Скалистые горы, про отважного капитана. А потом ещё «Весёлый ветер», «Ты ждёшь, Лизавета…» и «Отзвенели песни нашего полка…» — этому печальному маршу научил Сушкина Феликс.
У Сушкина получалось неплохо (недаром все-таки четвёрка по пению). Капитан пел хрипловато, но, как говорится, «душевно» (особенно про Лизавету). Донби пристроился снаружи рубки и подпевал двумя голосами: Дон сдержанно, с мужественными нотками, Бамбало же — лирично.
— А кто будет следить за фарватером? — сказал капитан Поль.
— Да чего там следить? Впереди — никого… — беспечно отозвался Бамбало. — Давайте «Как провожают пароходы»…
Но оказалось, что впереди «кого». Из-за поворота вылезла низко сидящая наливная баржа и стала делать белым флагом отмашку: возьмите, мол, вправо. Электронный КГГ послушно взял. Разошлись левыми бортами. На борту баржи канителились со швабрами два толстых парня в драных тельняшках. Дурные какие-то, не как на других судах. Загоготали, заорали:
— Эй, на «Мазае»! Вы кто такие? Плавучий музей? Вы на выставку речных редкостей или на пароходное кладбище?
Сушкин от досады взялся за колечко, стал думать: как ответить? Капитан Поль ответил раньше, через мегафон:
Языком не мели, Скоро будешь на мели!— Ай, испугал! — захохотал один парень и стал отбирать у другого банку с пивом.
Надо сказать, что капитан оказался прав. Через полчаса из диспетчерской радиосводки стало известно, что баржа Т-62 с грузом керосина с ходу въехала на мель у деревни Кастрюлино…
— К вопросу о кастрюлях, — встряхнулся дядя Поль. — Донби, не пора ли подумать про обед?
— Тогда пускай Том будет вперёдсмотрящим, — решил Дон.
— Ура! — подскочил Сушкин и надел бескозырку.
А Донби пошёл на камбуз готовить борщ из свежих овощей и гречневую кашу из концентрата…
Изольда
Так прошла неделя. Даже больше недели. Мимо пироскафа тянулись берега — то высокие, то низкие, то лесистые, то луговые. По-прежнему встречались пассажирские и грузовые теплоходы. Все радостно приветствовали «Деда Мазая». Такие вредные посудины, как Т-62, больше не попадались.
Иногда швартовались к пристаням небольших городков — если было известно, что там их не ждёт опасность в лице Сусанны Самойловны Контробубовой. Неудачливая инспекторша ИИ по-прежнему гналась за «Дедом Мазаем» — от станции до станции железной дороги, которая тянулась неподалёку от реки. Всякий раз «иишнице» не везло. Диспетчеры говорили ей, что «пароход ждал, ждал вас и вынужден был уйти» или «к сожалению, он не будет здесь останавливаться, потому что не позволяет навигационная обстановка»… Сусанна Самойловна многократно звонила капитану и плаксивым голосом обещала обратиться во множество управлений и контор. А капитан с неизменной вежливостью отвечал:
— Что я могу поделать, сударыня? Обстановка неблагоприятная, графики швартовок напряжённые, времени в обрез. Вы знаете, на флоте есть такое выражение «форс-мажор»? Это когда обстоятельства сильнее судоводителя…
— Я пожалуюсь в Международный комитет ИИ в Нью-Йорке!
Неизвестно, дозвонилась ли туда госпожа Контробубова, но капитана пока из Нью-Йорка не беспокоили. К тому же у дяди Поля был готов прежний ответ: «Я подчиняюсь не международным комитетам, а судовладельцу Сушкину». Судовладелец же раз и навсегда заявил, что не будет отвечать ни на какие звонки.
— Только я боюсь, что однажды она догонит нас, — вздыхал иногда Сушкин.
— Выше нос, Том! — утешал его капитан Поль. — Скоро придём на пристань Столбы. И за ними нас никто не догонит…
— Почему?
— За Столбами иные края. Там разветвлённая дельта, в которой трудно отыскать ушедшее в неё судно.
— Скорее бы!
— И плавание там будет гораздо интереснее…
Но Сушкину и сейчас было интересно. Казалось бы, каждый день одно и то же. Одна и та же река, одно и то же небо, похожие берега… Но ведь города и деревни на берегах были разные! Белые и разноцветные, маленькие и крупные, то со всякими заводами, то со старинными, как сказочные крепости, монастырями (вот бы однажды побывать в таком и полазать по колокольням!)…
Иногда вместе садились в рубке или на палубе и пели песни — всякие, какие вспоминались. А иногда сочиняли свои. Например:
Вот плывёт наш «Дед Мазай», Ты на берег не слезай, Там коварная Сусанна Пялит из кустов глаза. Прыгнет, будто кенгуру, Сунет нас в свою «нутру» И начнёт перемещать нас По ночам и поутру… А когда переместит, Будет за душу трясти, Чтобы нас пе-да-го-гич-но Научить себя вести.Однажды Сушкин осмелел так, что по мобильнику спел это Венере Мироновне.
— Сушкин! — ахнула она. — Кто этому тебя научил? Неужели Поликарп Поликарпович?
— Это я придумал сам, один, — с удовольствием соврал он.
— Ох, доберусь я до тебя!
Ха, поди доберись…
Но порой на экипаж пироскафа снисходило этакое задумчиво-грустное настроение. Может быть, от монотонного хлюпанья воды. Донби, если был не на вахте, спал, сунув обе головы в ведро с песком. Потом объяснял, что он «уходит сознанием в свои африканские миры».