Писатели и читатели
Шрифт:
Возможно, пропагандисты будущего будут столько же писателями, сколько химиками и физиологами. Пилюля, содержащая три четверти грамма хлорала и три четверти миллиграмма скополамина, приводит проглотившего ее человека в состояние абсолютной психологической податливости, такое же, как при глубоком гипнозе. Любое утверждение, воспринятое пациентом в этом искусственно вызванном трансе, проникает в самые глубины подсознательного и может породить стабильные изменения в образе мыслей и поведении. Во Франции, где этот метод исследовали в течение ряда лет, было обнаружено, что два-три курса внушений с использованием хлорала и скополамина могут изменить даже привычки жертв алкоголизма и неукротимых сексуальных пристрастий. Особенность этого средства состоит в том, что наступающая после сеанса амнезия имеет обратную силу: пациент не помнит даже о том, что происходило за несколько часов до приема наркотика. Поймайте человека врасплох и скормите ему такую пилюлю; он придет в сознание с полным набором убеждений, которые вы внушили ему во время транса, и не будет иметь ни малейшего понятия о том, каким образом совершилось его обращение. Пропаганда, сочетающая фармакологию с литературой, была бы безотказной и эффективной
До сих пор я говорил о влиянии писателей, которые стремятся убедить своих читателей встать на определенную политическую или социальную точку зрения. Теперь нам следует рассмотреть методы воздействия на читателей как на отдельные личности. Влияние писателей в сфере индивидуальной мысли, чувства и поведения, пожалуй, еще более важно, чем их влияние в области политики. Но определить это влияние и количественно оценить его эффективность ? чрезвычайно сложная задача. УИскусство, ? сказал кто-то, ? есть отпущение греховФ. В лучших образцах искусства мы воспринимаем людей, вещи и ситуации яснее, чем в жизни, как будто они в некотором смысле реальнее самой реальности. Но это более ясное восприятие является в то же время менее личным и эгоистическим. Писатели, которые дают своим читателям возможность видеть таким более интенсивным, но внеличным образом, оказывают на них влияние хоть и трудно определимое, но, безусловно, глубокое и благотворное.
Произведения художественной литературы имеют и другой, более простой эффект: с помощью внушения они меняют характеры тех, кто их читает. Французский философ Жюль Голтье сказал, что одним из важных свойств человеческой натуры является Успособность человека мыслить себя иным, чем он естьФ. Он называет эту способность УбоваризмомФ по имени героини флоберовского романа мадам Бовари. До известной степени все люди живут под чужими именами, маскируются под кого-то другого, сознательно или бессознательно заимствуют чужой характер. Их УперсонаФ, если воспользоваться термином Юнга, возникает в большой мере благодаря подражанию. Иногда подражают живым личностям, иногда выдуманным или историческим фигурам; иногда добродетельным и полезным членам общества, а иногда преступникам и искателям приключений. Это может быть, по знаменитому слову Фомы Кемпийского, подражание Христу, а может быть подражание героиням романов Майкла Арлена; кто-то подражает Юлию Цезарю, а кто-то Будде; кто-то Муссолини, а кто-то Вертеру; одни Ставрогину, другие святой Терезе из Лизье, а третьи убийцам из грошовых детективов. Люди боваризируются, уподобляясь самым разнообразным персонажам, реальным или выдуманным. Иногда подражатель выбирает образец, похожий на него самого, но бывает, что расхождение между тем и другим очень велико. Угол между реальностью и избранной человеком персоной ? де Голтье называет его Убоварийским угломФ ? может быть тупым или острым. В крайних случаях этот угол может составлять сто восемьдесят градусов. Другими словами, истинный и заимствованный характеры могут иметь абсолютно противоположные свойства. Мне кажется, что для большинства из нас боварийский угол находится в пределах от сорока пяти до девяноста градусов.
Наставники всегда старались использовать боварийские тенденции своих учеников, а исторические и литературные образцы для подражания с незапамятных времен играли важную роль в этическом образовании. Однако и такие наставники, подобно всем пропагандистам, не способны предвидеть, как моральная пропаганда повлияет на их учеников. Иногда отклик оказывается положительным, иногда ? отрицательным. Мы еще слишком мало знаем, чтобы определить, каким он будет в каждом конкретном случае. Влияние книг, безусловно, очень велико; но никто, тем паче сами писатели, не может сказать, на кого они повлияют, каким образом и надолго ли. Крайней формой боваризма является паранойя. Тут человек играет роль так самозабвенно, что начинает полностью отождествлять себя со своим героем. Влияние книг на параноиков, должно быть, весьма значительно. Люди, страдающие манией преследования, часто воображают себя жертвами некоего дьявольского тайного общества, отождествляемого с какой-нибудь реальной организацией вроде масонов или иезуитов, о которой пациент прочел в исторических или чисто художественных сочинениях. При мании величия книги явно придают безумию пациента определенное направление. Мегаломаньяки считают себя божественными персонажами или лицами королевской крови, а не то и потомками великих деятелей истории, известных им только по книгам. Тут довольно материала для интересного медико-литературного исследования.
Кстати, стоит заметить, что и сами авторы часто имеют легкую склонность к паранойе. Книги становятся популярными, поскольку суррогатным образом удовлетворяют общие желания. Однако во многих случаях они пишутся с целью удовлетворить тайные желания самого автора ? иными словами, реализовать его боварийские мечты. Обратитесь к библиотечному каталогу, и вы обнаружите, что о карьере Наполеона написано больше книг, чем на любую другую тему. Это бросает странный и довольно-таки страшный отблеск на ментальность современных европейских писателей и читателей. Как нам удастся избавиться от войн, если люди получают острейшее боварийское наслаждение от истории самого знаменитого в мире милитариста?
Общественная психология претерпевает волнообразные изменения, поэтому иногда наиболее популярные литературные образцы теряют свою популярность уже спустя поколение. Какой англичанин или француз начала восемнадцатого века захотел бы подражать тем монстрам чести, которыми полны романы и пьесы конца шестнадцатого и начала семнадцатого столетия? И какой представитель той же эпохи мог бы отождествить себя с сентиментальными персонажами, обретшими такую популярность примерно после 1760 года? В большинстве случаев читатели выбирают для себя роли, играть которые легче всего. Ясно, что играть, например, роль святого чрезвычайно трудно. По этой причине Новый Завет, который в Европе читали более широко и на протяжении большего периода, чем любую другую книгу, породил относительно мало хороших имитаторов своего главного действующего лица. Люди всегда предпочитали играть роли, позволяющие им утолить свои аппетиты или свою жажду власти. Как и во времена Паоло и Франчески, любимые герои остаются похожими на Ланцелота ? это великие воины и великие любовники.
Quando leggemmo il disiato riso esser baciato da cotanto amante, questi, che mai da me non fia diviso, la bocca mi bacio tutto tremante. Galeotto fu il libro e chi lo scrisse; quel giorno piu non vi leggemmo avante.
Данте дает нам великолепный пример того, как работает эротический боваризм.
Некоторые художественные персонажи сохраняют свою притягательность в течение более долгих периодов, успешно сопротивляясь значительным флуктуациям читательских склонностей и образа мыслей. Например, стендалевский Жюльен Сорель до сих пор жив во Франции, и я с интересом узнал от приятеля-коммуниста, что этот представитель ярого индивидуализма недавно приобрел огромную популярность в России. Жизненность Гамлета через три с лишним столетия остается такой высокой, что нацисты сочли необходимым препятствовать постановке великой трагедии из опасений, что она побудит юных немцев забыть о УгероическойФ роли, которую им теперь положено играть.
Случается, что писатели, не оказавшие влияния на образ мыслей и чувств своих современников, начинают оказывать такое влияние после своей смерти, когда благодаря изменившимся обстоятельствам их идеи становятся более приемлемыми. Так, необычный сексуальный мистицизм Уильяма Блейка взял свое лишь в двадцатом веке. Блейк умер в 1827-м; но в некотором смысле он является современником Д. Г. Лоуренса. Наряду с Лоуренсом он оказал значительное влияние на многих людей в послевоенной Англии и за ее пределами. Однако весьма сомнительно, что характер этого влияния порадовал бы самих Блейка и Лоуренса. Есть опасение, что в большинстве случаев мистические доктрины Блейка и Лоуренса использовались их читателями только как оправдание тяги к максимальной свободе половых отношений при минимальной степени ответственности. Мне известно, что Лоуренс страстно негодовал против такого использования своих сочинений; и более чем вероятно, что Блейк разделил бы его чувства. Ирония писательской судьбы отчасти заключается в том, что автор никогда не может сказать с уверенностью, какое именно влияние он окажет на своих читателей. Как мы видели, книги Лоуренса служили оправданием половой распущенности. По этой причине нацисты, придя к власти, сначала осудили их как обычную Schmutzliteratur. Теперь же они, кажется, изменили свое отношение к Лоуренсу, и его труды одобряются как оправдание насилия, антирационализма, идолопоклонства и расовой теории. Бесспорно, Лоуренс хотел побудить своих читателей обратиться от интеллектуализма и сознательного эмоционализма к Темным Божествам инстинкта и физиологии. Но можно утверждать, что он никак не хотел сделать из них нацистов. Книги заставляют читателей надевать личины, не совпадающие с их истинным лицом; но эти личины могут быть очень далеки от идеала их создателя.
Даже пропагандисты порой достигают совсем не тех результатов, каких надеялись добиться с помощью своих писаний. К примеру, постоянными нападками на какую-либо организацию авторы надеются убедить ее сторонников или ее жертв в необходимости реформ. Но на практике они иногда добиваются прямо противоположного эффекта, ибо их критика служит чем-то вроде вакцины, предотвращающей реформы. Сочинения мистера Шоу имеют революционную направленность, однако он стал любимцем наиболее смышленых представителей буржуазии: они читают его сатиру и обличения, немножко смеются над собой, решают, что дело и впрямь хуже некуда; затем, чувствуя, что они уже уплатили дань, которой требует от капитализма социальная справедливость, закрывают книгу и продолжают вести себя так же, как всегда. Труды революционных писателей могут служить профилактикой революции. Вместо того чтобы породить активную жажду перемен, они порождают цинизм, то есть приятие вещей такими, какие они есть, вкупе с насмешливым сознанием того, что хуже быть не может, ?сознанием, освобождающим человека от необходимости предпринимать какие бы то ни было личные усилия ради изменения невыносимой ситуации. Цинизм способен действовать не только на тех, кому выгодно дурное положение дел, но и на тех, кто является его жертвой. В течение целых веков до Реформации циничное приятие зол, которые несла с собой коррупция церкви, было обычным как для тех, кто платил, так и для тех, кто заказывал музыку, ? как для образованного светского общества, так и для церковных руководителей. Коррупция признавалась неизбежной, как плохая погода ? такая погода, над которой можно и подшутить. Боккаччо, Чосер, Поджо и их менее знаменитые современники обвиняли, но в то же время и смеялись. Ватиканские начальники Поджо (он был папским секретарем) смеялись вместе с ними. Несколько позже друзья Эразма из церковных и светских правящих кругов смеялись не менее добродушно, читая его сатирические выпады против священников и царственных особ. Ибо труды Эразма были в ту пору настоящими бестселлерами. Парижское издание его УДиалоговФ разошлось в двадцати четырех тысячах экземпляров за несколько недель ? в это трудно поверить, если вспомнить, что книга была написана на латыни. Его УПохвала ГлупостиФ выдержала сотню изданий в промежуток от 1512 до 1676 года, причем большее их количество приходится на начало этого периода.
После революционных деяний Лютера, когда все почувствовали, что движение сторонников реформ представляет серьезную угрозу для существующего порядка вещей, официальное отношение к трудам Эразма стало меняться. В 1528 году УДиалогиФ были запрещены как подрывная литература. Прежде его обличительные и сатирические сочинения лишь поощряли добродушное приятие сложившейся ситуации и служили профилактикой революции; теперь же, благодаря изменившимся условиям, они превратились в опасную революционную пропаганду. В попытках добиться поставленной цели Эразма постигла двойная неудача. Он пытался склонить власти предержащие к реформам, но сумел лишь заставить их цинично посмеяться над собой. Потом явился Лютер, и сочинения, которые по замыслу их автора должны были служить пропагандой разумных реформ внутри Церкви, автоматически превратились в пропаганду революции, которую он не одобрял. А когда Церковь все же реформировала себя, это произошло отнюдь не по-эразмовски. Но, к счастью для него, этой реформации он уже не застал. За три года до того, как возникло Общество Иисуса, старый гуманист покинул наш мир ? и сделал это как раз вовремя.