Писатели Востока — лауреаты Нобелевской премии
Шрифт:
Симулятивность города подчеркивает снег, который идет на протяжении всего повествования. «Под снегом всё словно стерлось, исчезло». «Заснеженные улицы казались Ка частью какой-то сказки». Орхан Памук показывает связь героя, города и снега, их нереальность игрой слов: Ка — Карс — кар («кар» по-турецки «снег»).
В Карсе и люди тоже ненастоящие. Они лишь когда-то были кем-то: военными, вратарями, манекенщицами и т. п., а теперь они миражи, тени, симулякры. Так бывший однокурсник Ка, бывший муж Ипек и бывший поэт Мухтар, живущий теперь в Карсе, говорит Ка: «В Карсе и город, и люди словно ненастоящие. Человек здесь словно выброшен за рамки жизни и цивилизации. Современная жизнь так далеко отсюда… Это конец мира».
Жители города, которые не хотят здесь жить, постоянно в кого-нибудь играют. Студенты исламского лицея имам-хатиб Неджип и Фазыл — друг в друга, Кадифе (сестра Ипек) — в ярую исламистку,
Орхан Памук показывает, что окружающая жизнь только тогда становится реальной, когда она превращается в масс-медийный продукт: телевизионную картинку, газетную статью, рекламу, произведение массовой литературы. Жители Карса не верят ничему, пока не увидят по телевизору, не услышат по радио или не прочтут в газете. Кадифе стала исламисткой только потому, что о ней так написали в газете и «она уже не смогла из этого выпутаться», хотя на самом деле она только ради шутки пошла на собрание «девушек в платках». Передовицы местной газетенки «Граница» странным образом предвосхищают всё то, что впоследствии происходит в городе. А фантастический роман студента Неджипа предвосхищает его собственную смерть. Не случайно поэтому жители Карса и полиция просят Ка не писать о самоубийствах девушек в центральной газете страны, чтобы это не превратилось в массовое явление, так как самоубийство «заразно».
Герои постоянно смотрят телевизор, не выпуская из рук пульт дистанционного управления, переключают программы. Орхан Памук педалирует ситуацию, подчеркивая, что жители Карса, бросив самые неотложные дела, смотрят мексиканскую мыльную оперу «Марианна», и в это время далекий Карс, как и вся страна, вымирает. Люди со слезами на глазах переживают судьбу несчастной Марианны, жизнь которой они воспринимают как свою собственную. Отметим, что аналогичная картина воспроизведена в более гипертрофированной и абсурдной форме В. Пелевиным в романе «Generation „П“». Писатель создает образ виртуального субъекта HOMO ZAPIENS (Человек Переключаемый), «который на время телепередачи существует вместо человека, входит в его сознание как рука в резиновую перчатку» [281] .
281
Пелевин В. Generation «П». М., 1999, с. 104.
Местом симуляции и замещения реальности в романе Орхана Памука является Национальный театр, в названии которого уже заключена симуляция: здание театра вовсе не турецкое, а армянское. В пьесе «Родина или платок», которая посвящена временам борьбы Ататюрка с исламом в молодой республике и которая шла на сцене Национального театра, сценическое действие перемешивается с современной реальностью. Во время спектакля в зал врываются вооруженные люди и расстреливают зрителей.
Орхан Памук использует интеллектуальную провокацию (в Турции с пугающей закономерностью каждые 10 лет — в 1960 г., 1971 г., 1980 г. — происходили военные перевороты). В романе переворот на самом деле ненастоящий, «театральный», «местный». Его имитирует труппа заезжих актеров и отставные военные, которые «жаждали повоевать» за светскую республику в городе, где сильны исламисты. «Заговорщики» пользуются тем, что губернатор в отъезде, что дороги перекрыл снег и правительственные войска не могут сюда добраться. Жители же Карса, которые смотрят трансляцию из театра по телевидению, воспринимают всё происходящее там с полной серьезностью и ведут себя, как во время настоящего военного переворота.
Журналистское расследование Ка в городе-мираже, лабиринте постепенно превращается в нравственный поиск героя. В романе «Снег» Орхан Памук впервые развивает идею перехода лабиринта-города в лабиринт сознания, изображая при этом ментальный мир отдельного человека как лабиринт непостижимый не только для окружающих, но и для него самого. Из этого лабиринта — постмодернистской ризомы — нет выхода. В нем реальность переплетается с воображением, а каждая дорожка может пересечься с другой. В нем нет центра, нет периферии. Путешествие в таком лабиринте бесконечно и являет собой ситуацию постоянного выбора.
В основе нравственного поиска Ка вновь лежит борхесовская история о птице Симург, включающая в себя поэтическую аллегорию: странствия птиц — это путь суфия к божественной истине, который лежит через самопознание, через осознание себя частицей Бога, Божественной Истины.
Нравственный поиск Ка, оказавшегося в ситуации, когда мир реальный как бы исчезает и заменяется виртуальным, сильно занижен и по смыслу, самой идее нравственности, и по содержанию этого нравственного поиска. Суфийская аллегорическая образность обыгрывается, перекодируется. Так, на путь духовного прозрения Ка наставляет террорист-исламист Ладживерт, по-своему являющийся мюршидом (учителем) нового турецкого общества. Ладживерт, которого в среде террористов называют «Учителем», призывает Ка видеть в другом человеке себе подобного, рассказывая легенду из «Шахнаме» Фирдоуси, в которой отец, не узнав сына, убивает его на поле боя.
Прибегая вновь к интеллектуальной провокации в образе Ладживерта, Памук подчеркивает, что он стал лидером террористов только из-за того, что средства массовой информации возвели его в ранг человека-легенды. Ладживерт никогда не опровергал невероятных слухов о собственных злодеяниях. Лишь поучая Ка, он разоткровенничался, сказав, что половина из того, что говорят о нем и пишут в прессе, — это неправда.
Процесс внутреннего поиска героя «снижают» и встречи Ка с «самым настоящим», «глубокочтимым шейхом Саадеттином Джевхером», образ которого трактуется Памуком в травестийном, абсурдистско-комедийном ключе. Писатель вкладывает в речи шейха «обойму» метафор, составляющих сердцевину учения суфиев: «Бог един», «Он во всех нас», «если бы ты в него верил, ты бы не чувствовал себя одиноким», «раскрой свою внутреннюю красоту» и т. п., и подвергает их снижающе-пародийному перекодированию. Шейх произносит эти слова, используя «театральные жесты», «хитро щуря глаза», «полушутя, полусерьезно, что могло бы рассмешить его последователей». Он разыгрывает перед пришедшими к нему в обитель спектакль: целует им руки, заглядывает в глаза, плачет, падает перед ними на колени и т. п.
«Настоящие последователи», которых воспитал шейх, предстают комическими фигурами: маленький как карлик владелец чайной с золотыми зубами, косоглазый директор автобусной фирмы и т. п., которые между собой называют своего учителя «обычным человеком с ограниченными знаниями».
Объектом травестирования становится подготовка Ка к походу в обитель шейха: он долго сидит в закусочной, пьет двойные порции ракы, смотрит телевизор, а затем, шатаясь, бродит по улице.
Образ Возлюбленной, Божественной Истины, с которой стремится воссоединиться «одинокий скиталец» Ка, иронически обыгрывается в образе Ипек. На протяжении всего повествования подчеркивается ее божественная красота, которая ошеломляет Ка. Однако Ипек играет с Ка в любовь, на самом деле оставаясь преданной террористу Ладживерту.
Каждый «пласт» повествования, взаимодействуя с другим, как бы деконструирует предыдущий. Поэт Ка после долгого «молчания» начинает в Карсе писать стихи. Внутренний голос диктует ему строки. Ка «чувствовал себя спокойно, словно записывал слова, которые нашептывал ему на ухо кто-то». Он понимал, что эти стихи «не являются плодом его собственного творчества». Возможная трактовка ситуации в духе суфийской традиции, согласно которой поэт выступает передатчиком Божественной Истины, ибо слово прозревшего есть слово Бога, сразу же снижается и перекодируется экзистенциалистским «пластом» пограничной ситуации. Постоянно находясь в такой ситуации и к тому же играя в «другого», Ка всё больше и больше превращается в «другого» (в настоящего политика, насколько вообще возможно быть настоящим в постмодернистском мире). Голос «другого» звучит в нем всё громче. Постепенно Ка уже не только слышит в себе «другого», но и видит себя «другим». А вслед за этим видят его другим и окружающие. Газета «Граница», которая раньше писала о Ка, как об известном всей Турции молодом поэте, теперь резко меняет свое отношение к нему, характеризуя его «так называемым поэтом Ка, стихи которого непонятны, неприятны и портят людям настроение», «шпионом», «безбожником-атеистом, приехавшим в Карс с целью посеять смуту, подстрекать народ к бунту».
Находясь в ситуации выбора между жизнью и смертью, Ка выбирает жизнь, идя на сотрудничество с организаторами «местного» переворота против Ладживерта. Ка входит в сделку с собственной совестью, становится посредником между военными и террористом, чтобы выбраться живым из города и увезти с собой Ипек. В разговоре с Ладживертом Ка ведет себя как настоящий политик, «просчитывает все свои ходы, получая от этого удовольствие».
При заключении политической сделки, в результате которой Ладживерт погибает, Ка получает большие полномочия от руководителей переворота. Они дают Ка военную машину и двух солдат-охранников, чтобы его не убили исламисты. Но Ка уже этого мало. «Увидев двух вооруженных солдат, он испытал разочарование. Ему хотелось, чтобы по меньшей мере один из них был офицером, либо полицейским в штатском. Он видел однажды известного писателя, который выступал на телевидении, а рядом с ним стояли шикарно одетые и подготовленные охранники, которых в последние годы жизни предоставила ему власть».