Писательский Клуб
Шрифт:
Удивительный способ — арифметически определять творческое своеобразие автора!..» — и т. д.
Стояла осень, начало сезона. Вскоре состоялось первое собрание поэтической секции. Я пришел и сразу же столкнулся с Яшиным.
— Ну что, защитили тебя? — были его первые слова.
— Да уж как-нибудь, — отвечал я сухо.
Тут же, через полчаса, он вышел на трибуну и сказал примерно следующее:
— Критикуешь по-товарищески молодого поэта, а он высказывает неудовольствие, нос воротит…
Однако его рецензия и другим не понравилась.
Для чего
В ту пору, когда ему особенно доставалось за «Вологодскую свадьбу», я находился в Малеевке, под Москвой. Он тоже там жил, но то и дело ездил на машине в город, места себе не находил. Была зима, на дороге страшенный гололед, о нем только и было разговоров. Как-то вечером я спустился в нижний вестибюль, тут отворилась дверь и появился снаружи Яшин. Он подошел и поздоровался, от него пахло вином.
— Вот из Москвы приехал, — сказал он.
— Как, за рулем?
— За рулем. Слушай, ты читал, что обо мне пишут?
— Читал.
— Ты на чьей стороне, на их или на моей?
— Конечно, на твоей.
Он протянул руку:
— Слушай, давай все забудем…
Что мне оставалось делать?
Однажды в перерыве какого-то собрания он начал хвалить мое стихотворение «Вновь наступающих праздников зов», недавно напечатанное.
Это было уже в 1967 году.
Я прервал его:
— Остановись. Знаем, чем это кончается.
Он засмеялся и махнул рукой.
Теперь опять о стихах.
У него есть стихотворение «Бабочка ожила».
Бабочка ожила, Летает у потолка, Трепетных два крыла, Словно два фитилька… Перестаю дышать, Глаз не оторву, Только б не помешать Воскресшему существу.Но и самый стих ожил. «Только б не помешать…» И не только не помешать, но и помочь жизни.
Он хочет жить по совести, мучается, смотрит и вокруг, и в свою душу:
Какой мерой мерится Моя несуразица? И в бога не верится, И с чертом не ладится.Много сил у него ушло, чтобы так расковаться.
Я перечитываю стихи о природе, о трагической любви, о выросших детях. И стихи ухода, они писались несколько лет, — и безнадежные, бесстрашные: «О как мне будет трудно умирать» или — «Надо просто умирать, раз пришло время». И исполненные надежды — «Утром не умирают», «Перед исповедью»:
…Выговориться дочиста — Что на костер шагнуть. ЛишьИ написанное за четыре года до смерти, но — предусмотрительно — уже завещание:
Что ж, у всех свое. Вижу, Пора и мне. Только я хочу ближе К Печоре, К Двине, К родной стороне.Его воля была исполнена, он лежит у себя на родине, там, на Бобришном угоре. Вологодчина внимательно чтит его память.
Не все у Александра Яшина художественно равноценно, но нельзя не уважать его за то, что он сам переломил свою литературную судьбу, нельзя не восхищаться тем, что он нашел себя, нового. Привлекательна его поэзия поиска нравственного идеала, постоянного недовольства собой, жгучего стремления к совершенствованию.
Нилин
Большой, точнее, крупный. Хромой, заносит вбок ногу. Глазастый, раньше бы сказали: волоокий. Смотрит серьезно, но жди подковырки, об этом честно предупреждают еле заметные краткие усмешечки.
Он долгие годы возглавлял в Союзе писателей областную комиссию — официально она именовалась Комиссией по работе с областями и краями РСФСР. Вместе с ним служил тоже хороший человек — Петр Сажин. Была даже эпиграмма, построенная на рифмах: Нилина — извилина, Сажина — пересажена. Секретарем у них трудилась Анна Яковлевна. И вот они втроем заменяли целый будущий аппарат Союза российских писателей. Вызывали выборочно прозаиков и поэтов из дальних мест, подготовив заранее обсуждение высокого уровня, сами ездили по России, всех знали, помогли многим.
Потом он был еще председателем Приемной комиссии. При нем, как, впрочем, и при Всеволоде Иванове, заседания проходили открыто, любой мог прийти, выступить. Я не раз этим пользовался. Помню, защищал отчаянно бедного стихотворца, выбрал цитаты — одна к одной. Нилин слушал меня внимательно, сочувственно кивал и тут же выступил с противоположным мнением. Я не согласился, вступил с ним в спор. В результате стихотворец был принят. Впоследствии такое было бы невозможно, да и не пускают давно посторонних на заседания.
Я немало общался с ним не только в Союзе, но и в Переделкине, и на Рижском взморье, в Дубултах. Всегда относился к нему с симпатией. Главной чертой его была, пожалуй, задетость. Но активная задетость. Сказать как бы спроста что-нибудь не слишком приятное, заставить собеседника растеряться — было для него удовольствием.
Шли писатели компанией, с остановками и разговорами, по зимнему Переделкину. Встретили на тропинке Г. М. Маркова. Тот вдруг расчувствовался, стал вспоминать и рассказывать, как благодарен Павлу Филипповичу, как уважал его еще в Сибири, смотрел снизу вверх. Нилин послушал — послушал и сказал: