Пища любви
Шрифт:
— Правда, хорош? — спросила Густа.
Не в силах говорить, Бруно только кивнул.
— Знаете, почему его называют balsamico? Есть такое поверье, будто бы существовал бальзам, лечивший все на свете. Любые болезни — Она протянула руку к самому маленькому бочонку, вынула из него пробку и перелила немного уксуса в свой кувшин — Даже разбитое сердце.
Бруно не стал рассказывать Бенедетте о своем разговоре с ее матерью. Но та, видимо, поговорила и с дочерью, потому что Бенедетта больше не уводила его из дома, чтобы заняться любовью. Теперь она проводила с ним почти все ночи, и хотя они по-прежнему не выставляли свои отношения напоказ
Впрочем, они не говорили и о молчаливом одобрении Густы, о том, что она считала его своим будущим зятем. Если бы Бруно был абсолютно уверен в том, что не собирается жениться на Бенедетте, он непременно бы с ней поговорил. Но он уже ни в чем не был уверен. «Здесь я могу быть счастлив, — думал он, бродя с Бенедеттой по полям, собирая грибы, листья салата или фрукты, наблюдая за тем, как она ловкими пальцами раскатывает тесто для пасты — Никогда прежде я не встречал человека, который мог бы разделить со мной мой дар, оставаясь при этом женщиной. Если я на ней не женюсь, можно считать меня полным идиотом. Вместе мы сможем превратить osteria в знаменитый ресторан, в него будут приезжать со всей Италии. Каждый день мы будем заниматься любовью, у нас будут дети и все то, что есть у по-настоящему счастливых людей».
Если бы на ее месте была Лаура…
Если бы Лаура делила с ним постель, готовила вместе с ним, была его другом и любовницей. Если бы у ее семьи был ресторан. Правда заключалась в том, что с Бенедеттой ему было очень хорошо, но его сердце принадлежало девушке с рыжими веснушками на плечах. И он ничего не мог с этим поделать.
Бруно только вздыхал и гнал прочь эти навязчивые мысли.
Он отправился к механику Ханни, чтобы посмотреть, как продвигается ремонт фургона. Ханни сказал, что никак. Фургон все еще стоял на ремонтных блоках. Бруно очень удивился, когда увидел, что исчезли колеса.
— Я смотрел тормозные диски. Проще это делать без колес, — объяснил Ханни — Не волнуйся, детали найдутся.
Бруно недоверчиво рассматривал разные детали, которые лежали вдоль стен мастерской, словно обломки затонувших кораблей на берегу.
— Это точно?
— Конечно. Ты только не волнуйся. Мне сказали, что на днях должна поступить новая порция деталей, и я жду.
Бруно поблагодарил Ханни за настойчивость и пошел обратно в ресторан. По дороге ему попался трактор, на котором было установлено ветровое стекло и дворники, очень похожие на те, которые были на фургоне. Бруно остановился. Кстати, а видел ли он сегодня у фургона ветровое стекло? В темноте мастерской Бруно этого не разобрал. Он развернулся и снова пошел к Ханни, чтобы проверить это, но Ханни уже исчез, заперев двери мастерской. И тут Бруно подумал: а с чего это механик стал смотреть тормозные диски, если это едва ли не единственная деталь фургона, которая работала вполне исправно? Может, у Ханни были свои соображения, но Бруно отказывался понимать, какие именно.
Ресторан Томмазо снова был полон, но публика сильно изменилась. Еда производила ожидаемый эффект, но была чудовищна на вкус, и сюда приходили только те пары, которые ждали от saltimbocca или padellata di polio только искомого эффекта, либо те, для кого вкус вообще не имел значения, — пресыщенные бизнесмены с волосатой грудью, с перстнями и цепочками, которые приводили на ланч своих любовниц, или компании пьяных студентов, искавших кратчайший путь к очередному удовольствию. Снова стали заглядывать иностранцы — верный признак того, что «Il Cuoco» пока жив.
Но хуже всего было то, что не удавалось выбраться из финансовой пропасти. Заказов было много, но чем больше их становилось, тем больше наркотиков приходилось покупать у мафии через их человека по имени Франко. И хотя поставки шли регулярно, цены были грабительскими.
— Не могу поверить, что нужно столько тратить, — орал доктор Феррара, когда Томмазо принес ему отчет за месяц.
— Я тоже. Смотрите, дело пошло, — отвечал Томмазо, хватаясь за соломинку — Подождите еще несколько недель. Станет больше туристов.
— Мне придется пойти в банк и взять большой кредит. На карту поставлена моя пенсия, и вы об этом знаете.
Томмазо молчал. Меньше всего на свете ему хотелось оставить доктора Феррару без гроша в кармане, но другого выхода не было.
— Все будет хорошо, — пообещал он. — Еще несколько недель…
Довольная Лаура под руку со своим симпатичным любовником ходит по картинной галерее ошеломительно красивого Палаццо Дориа-Памфили. Оба слушают аудиогидов, а поскольку аудиогиды не вполне синхронны, экскурсанты кивают друг другу, если услышат что-нибудь особенно интересное. Они долго стоят перед «Кающейся Магдалиной» Караваджо, потому что Лаура как раз пишет курсовую работу на тему «Мотив искупления в живописи итальянского Возрождения» и эта трагическая картина — одна из главных героинь ее опуса. Они обращают внимание на едва заметную слезу возле носа Магдалины, которую не разглядишь на репродукциях, и вино, на которое та жадно смотрит, — оно так и останется нетронутым, словно это тоже расплата за грехи.
А вот Лаура и ее друг в продовольственном магазине «Кастрони». Прошло то время, когда она отоваривалась в американских супермаркетах. Лаура уже вполне освоилась в Италии, и кулинарная ностальгия ее больше не мучает. Сюда она приходит раз в неделю — купить обезжиренный маргарин и сливки, потому что их не найдешь на уличных рынках, где они, по настоянию Кима, покупают все остальные продукты.
— Ты только посмотри на них, — шепчет Ким, бросая хмурый взгляд на толпу туристов — Неужели они не понимают, что настоящая Италия — снаружи? — Он говорит по-итальянски, на который в последнее время все чаще переходит в беседах с Лаурой. Лаура уже заметила, что он это делает тогда, когда вокруг полно американцев.
А вот Лаура и ее друг в постели. На улице жарко, а в квартире работают кондиционеры. Их тела двигаются с давно отработанной слаженностью. Возникает только одна заминка: наушники Кима путаются в волосах Лауры. Он любит во время занятий сексом слушать Пуччини, а Лаура предпочитает тишину. Но затруднение моментально устраняется, и они продолжают…
С Карлоттой Лаура теперь общается редко, потому что очень занята, но когда они разговаривают, Карлотта поражается тому, насколько Лаура счастлива. Она перестала быть неуклюжей и несобранной, научилась тому, что у итальянцев называется bella figura — искусству выглядеть элегантной и держаться в стороне от разочарований повседневной жизни.
Оставалось одно — уволить Марию. Томмазо боялся этого, но иного выхода придумать не мог.
Она приняла эту новость совершенно спокойно. Мария слушала молча, иногда кивала, когда Томмазо объяснял, что иначе «Il Cuoco» не выживет. Только чуть притопывала, выдавая этим свои чувства.
— Так ты говоришь, что нечем мне заплатить? — повторила Мария, когда Томмазо закончил свою речь.
— Ну, если коротко, то да.
— А себе ты платишь?
— Нет. Уже не первый месяц.