Письма (1842-1851)
Шрифт:
Что касается до дружбы моей к Мишелю... Боже мой! что может быть отраднее, как приобресть доверенность и привязанность молодого и неиспорченного сердца. Это выше всех аттестатов и одобрений в мире. Но я боюсь, захочет ли он моей дружбы? После полезных уроков в школе и приятных опытов после школы, в цвете лет и жизни, захочет ли начинающее жить сердце сблизиться с отжившим? Может быть, мое присутствие и речь будут смущать его, как слова "memento mori" или как скелет, всегда присутствовавший на древних египетских пирах, чтобы напоминать о тленности всего живущего. Но старанием моим будет приобрести его доверенность: не знаю, успею ли.
В заключение скажу, что я действительно удивляюсь, как Вы решились писать в этом возвышенном, благородном и духовном тоне ко мне, человеку положительному и материальному, не верующему во многое доброе, сомневающемуся во всем. Добираясь до живой воды, не опасались ли Вы встретить камень? Если нет, то на этот раз Вы не ошиблись, княгиня. Откликаюсь вполне непритворно на Ваше прекрасное воззвание, хотя, простите, не в том тоне и не на том языке. Грубая кора, облегающая ум и сердце, не дает пробиться наружу
Agreez, madame la princesse, l'expression de ma consid(ration la plus... [4] нет, не могу: под этим выражением так часто кроется пошлая и грубая ложь, что у меня недостает духу говорить с Вами этим фальшивым языком. Я бы осмелился подражать Вам и уверить Вас также в братской преданности, но у Вас есть братец: может быть, в уме Вашем невольно возникает сравнение... Боже! сколько я потеряю! Итак, будьте уверены, княгиня, прошу уверить и князя в моей глубокой почтительности, признательности и преданности непритворной всегда и во всем.
4
Примите, княгиня, уверения в моем уважении, самом... (фр.)
И. Гончаров.
Вторник.
8 февр<аля> 1844.
Notre correspondence court un grand danger: un billet est dйjа tombй entre les mains du prince si celui-ci tombe - Dieu!
Cette lettre a lottй mon amour propre - je ne veux plus la relire. [5]
1846
Вал. Н. МАЙКОВУ
1846. Петербург
Мы с Языковым два дня сряду шли к Вам, любезнейший Валерушка, и всё не доходили: поравнявшись с Лерхом, захаживали туда и играли на шарокате шаропехами до глубокой ночи. Наконец решились быть у Вас завтра вечером, то есть в пятницу. На случай же, если не застанем Вас дома, он просил меня написать Вам о следующем. В Ваше ведение, вероятно, поступит на днях от Краевского изданная Тютчевым книга "Обычаи разных народов" или что-то эдакое. Вышла только одна 1-я претолстая часть об Индии. Языков просил меня рекомендовать ее Вашему вниманию, но только непременно благосклонному, не столько par camaraderie, сколько потому, что книга действительно этого заслуживает вполне.
5
Наша переписка подверглась большой опасности: одно письмо уже попало в руки князя. Если и это попадет - О Боже! Это письмо задело мое самолюбие. Я не хочу больше его перечитывать (фр.). Далее неразборчиво.
До свидания. Может быть, до завтра.
Весь Ваш Ив. Гончаров.
Четверг
1847
И. А. ГОНЧАРОВ, А. И. КРОНЕБЕРГ,
Н. А. НЕКРАСОВ, И. И. ПАНАЕВ и М. С. ЩЕПКИН
В. Г. БЕЛИНСКОМУ, И. С. ТУРГЕНЕВУ
и П. В. АННЕНКОВУ
24 июня 1847. Петербург
1847. 24 июня СПб.
Письмо ваше, Белинский, Тургенев и Анненков, мы получили; я сейчас прочел его вслух Панаеву и М. С. Щепкину, который здесь теперь на несколько дней. Новостей у нас, господа, накопилось много, да вдруг не вспомнишь; памятна мне одна: что в прошлом месяце мы бросили перевод и набор "Манон Леско" и "Леоне-Леони", а в нынешнем не будем продолжать "Пиччинино". Это всё потому, что это романы французские, а к французским романам, по обстоятельствам, не зависящим от редакции, мы с Панаевым почувствовали сильное нерасположение. Был я в Москве; чтоб вы поняли силу этой поездки, расскажу вам анекдот: Краевский приехал в Москву позже меня четырьмя днями; в этот самый день я давал обед московским сотрудникам. Боткин с Галаховым берут шляпы и идут.
– "Куда?" - спрашивает Краевский.
– "На обед, к Некрасову", - отвечает Боткин.
– "А разве Некрасов здесь?" - спрашивает Кр<аевский>.
– "Здесь", - отвечает Боткин.
– "Он меня предупредил!" восклицает Краевский, а Боткин клянется, что в этом восклицании слышались рыдания и проклятия. И действительно, было о чем пожалеть ему: Боткин в это время был уже, так сказать, законтрактован мною для "Современника"; Кавелин, которому еще прежде Кр<аевский> предлагал взять на себя редакцию и составление исторических статей для "Энциклопедического лексикона", с помощию моею сосчитал буквы в листе "Энц<иклопедического> лекс<икона>" сравнительно с листом "Современника" и не решается меньше взять с листа "Энц<иклопедического> лекс<икона>", как 150 руб. сер<ебром>, и сверх того 200 руб. сер<ебром> за редакцию, а между тем Кр<аевский> предлагал ему только по 100 р. за лист без всякой платы за редакцию, и не случись тут меня - может быть, Кавелин и ошибся бы. Вообще поездка моя была полезна для "Современника": Корш пишет нам статью "История Венеции" и взялся составлять статьи об аглицкой литературе. Грановский написал нам статью "Валленштейн" (действительно написал!) и пишет уже другую о проклятых народах, приискан сотрудник для разбора московских книг; имеется в виду много хороших составных статей: дело в том, что Грановский назвал мне много интересных новых книг, о которых мы с Панаевым в Петербурге и во сне не видали, - и вот из них-то поручено составить статьи; редакцию этих статей, понукание к скорейшему их выполнению и пересылку ко мне взял на себя Боткин; и на будущее время обязанность его будет состоять в том, чтоб приискивать в Москве сотрудников и заказывать для нас составные статьи из новых книг иностранных. Важно и то, что я узнал настоящие мысли москвичей о "Современнике" и пр. и пр., чего не выразишь словами, но что вы легко можете себе представить. А живут москвичи весело: сойдутся двое - посылают за бутылкой, хоть бы в 10-ть часов утра; придет третий - посылают; перейдут к четвертому - посылают и т. д.
– славная жизнь!.. Как смеются они над Мельгуновым по поводу его "Современных заметок"!.. Жаль, что нет времени рассказать всех анекдотов, которые случились по этому случаю! Он ужасно обиделся; целую неделю ходил от одного приятеля к другому рассказывать о том, как Панаев в Некрасов несправедливо с ним поступили, - и лицо у него было бледно и строго, в голосе отзывались слезы и благородное негодование. Уморительный анекдот рассказывает о нем Корш. Высидев у Корша часов десять и надоев ему смертельно, он ушел и забыл какой-то сверток.
– "Посидел!" говорит Корш, развертывая забытый сверток (он думал, что это какие-нибудь брошюры), - и вдруг посыпались на пол вяземские пряники - в это самое время отворяется дверь и выглядывает бледная фигура Мельгунова. Бормоча что-то, он принялся подбирать пряники и с тех пор не мог взглянуть в глаза Коршу... В самом деле, Мельгунов - и вяземские пряники!.. Будет о москвичах и о "Современнике", да! еще вы спрашиваете, кто писал вторую половину разбора "Дон-Жуана" - Кронеберг (а первую Майков). Кронеберг злой человек, и мне хочется его уговорить хоть изредка разбирать книжонки. А в помещении рассказа Бартенева виноват я, - как у нас не стало в этом № двух романов да еще рассказа "Жид", который мы было хотели напечатать без имени, то с горя и попали тут и "Петербургское купечество", и рассказ Бартенева.
Я не отвечал Вам, Тургенев, на Ваши письма и ничего не писал об успехе Ваших рассказов - по злобе на Вас за надуванье статьей об немецкой литературе. Ну, черт Вам простит! Успех Ваших рассказов повторился еще в большой степени в Москве, - все знакомые Вам москвичи от них в восторге и утверждают, что о них говорят с восторгом и в московской публике. Нисколько не преувеличу, сказав Вам, что эти рассказы сделали такой же эффект, как романы Герцена и Гончарова и статья Кавелина, - этого, кажись, довольно! В самом деле, это настоящее Ваше дело; Белинский говорит, что Вы еще написали рассказ; если не думаете скоро написать другой, то высылайте хоть этот; это нам к осени куда хорошо; нас то и дело спрашивают, будут ли в "Современнике" еще Ваши рассказы. Вот оно куды пошло! На предложение Мюллера мы согласны и даже очень рады; по 50 талеров будем платить с охотой; только уж, пожалуйста, возьмитесь сами списаться с ним обстоятельно, какого рода статьи нам нужны (в особенности хорошо, если он возьмется писать нам об немецкой литературе); присылайте нам его адрес - мы заведем с ним переписку через Кронеберга. "Петушкова" я Вам вышлю; оригинал "Каратаева" сохраню. Вы заработали у нас довольно много денег - за Вами немного; если нужны деньги, я Вам пришлю в Париж, только напишите еще рассказа два к осени.
Наконец слово к Вам, Павел Васильевич: во-первых, жму Вам руку, то есть руку, написавшую письма из Парижа. Во-вторых, попадете в Париж пожалуйста, пишите опять, а я даю Вам слово перечитывать корректуру Ваших писем внимательней, или лучше: заключим условие - за каждую опечатку Вы отныне имеете право взыскать с меня бутылку шампанского при свидании; сколь ни подло, но я буду все меры употреблять, чтоб Вам никогда не пришлось пить моего шампанского; только пишите иностранные слова и собственные имена разборчивее. Вообще я похлопочу, чтоб опечаток в "Совр<еменнике>" было меньше; вся беда в том, что у нас нет хорошего корректора, а во второй корректуре всех ошибок иногда не усмотришь; придется перечитывать по два раза. Письма адресуйте так: в Петербург, в контору "Современника". Прощайте, веселый и злой человек; когда-то я опять Вас увижу?
<Некрасов>.
Здравствуй, Белинский, будь здоров - это от души тебе желает Щепкин, потому что при сем, как нарочно, явился я в Питер, чтобы заочно обнять тебя и пожелать всего хорошего. Как и зачем явился я в Питер, долго рассказывать. Поклонись Анненкову и Тургеневу. Прощай. Твой, хотя и с меньшим брюхом, но всё тот же
Щепкин.
Белинский, очень рад, что Вы поправляетесь. Буду писать к Вам в Париж. Без Вас совершилось много любопытного. Скажите Тургеневу, чтоб он хорошенько растолковал Миллеру, в каком роде должны быть статьи, и чтоб Миллер поскорее принимался писать, ибо у нас еще не было ни слова о германской литературе. Анненкову низкий поклон.
И. Панаев.
Все почитатели Ваши, Виссарион Гр<игорьевич>, с радостью, и я в том числе, разумеется, услышали об улучшении Вашего здоровья и все хором взываем к Вам: возвращайтесь скорей. Ваша последняя статья, Иван Сергеевич, произвела благородный furore, только не между читающею чернью, а между порядочными людьми: что за прелесть!
И. Гончаров.
Скоро ли вернетесь?
Здравствуйте, Белинский, Тургенев и Анненков! Holes Kleeblatt! Будьте здоровы.
Ваш А. Кронеберг.
А. П. и Ю. Д. EФРЕМОВЫМ
22 июля 1847. Петербург
22 июля/3 августа
Почтеннейший и любезнейший Александр Павлович.
– Прежде нежели передадите это письмо Юнии Дмитриевне, потрудитесь пробежать его сами и предупредите ее о печальной новости, которую сообщаю. По прочтении ею моего письма прошу Вас вручить ей и другое, прилагаемое при этом письмо без адреса от Евг<ении> П<етровны>. Вот что случилось без Вас здесь: мы все еще не опомнимся. Желаю Вам доброго здоровья и остаюсь искренно преданный