Письма (1866)
Шрифт:
Вы избегаете полемики? Напрасно. Полемика есть чрезвычайно удобный способ к разъяснению мысли, у нас публика слишком любит ее. Все статьи, например, Белинского имели форму полемическую. Притом же в полемике можно выказать тон журнала и заставить его уважать. Притом же Вам лично отсутствие полемического приема может даже и повредить: у Вас язык и изложение несравненно лучше григорьевского. Ясность необычайная; но всегдашнее спокойствие придает Вашим статьям вид отвлеченности. Надо и поволноваться, надо и хлестнуть иногда, снизойти до самых частных, текущих, насущных частностей. Это придает (6) появлению статьи вид самой насущной необходимости и поражает публику.
Только что почтамт увеличил плату за пересылку, как тотчас же я и прочел в "Голосе" объявление "Зари" подписчикам об увеличении цены журналу. Это так и это по праву; но ведь подписчик тотчас же скажет: "Хорошо-с; вот вы неумолимо требуете денег; sine qua non; но будьте же и сами исправны. А то начали тем, что вышли 8-го числа, а на второй месяц и еще на неделю опоздали". Ох, Николай Николаевич, в первый год журнал должен не жалеть своих усилий. (7) Покойный брат вот что говорил: "Если бы у сеятеля дома и совсем хлеба не оставалось, но если уж он раз вышел сеять, то уж не жалей, что от семьи хлеб отнял и пришел в землю бросать; сей как следует, иначе не взойдет и не пожнешь". А у вас вдруг уж 2000 подписчиков. Тут-то бы и усилить пожертвования, чтоб добрать третью тысячу. И добрали бы наверно, и на 2-й год как бы легко было. Ну а теперь не доберете, и трудов себе самим только больше наделали в будущем. Впрочем, будущность ваша, но нужно упорство и ужасный труд. Кто у вас заправляет собственно насущною деловою частию журнала? Тут нужен человек крепкий и упорный и подымчивый. Надо раза по три в сутки иногда в типографию съездить.
Жду с нетерпением продолжения трех статей, особенно Вашей и Данилевского. Об романе Писемского сказать ничего теперь не могу; надо прочесть дальше. Впрочем, на этот счет у вас лучше всех других: "Райский", я и прежде знал, что ничтожен; а уж Тургенева повесть в "Русском вестнике" (я читал) - такая ничтожность, что не приведи господи. По первой части Писемского заключаю, что не может не быть весьма талантливых вещей и в остальных частях.
Благодарю Вас очень, добрейший и многоуважаемый Николай Николаевич, что мною интересуетесь. Я здоров по-прежнему, то есть припадки даже слабее, чем в Петербурге. В последнее время, 1 1/2 месяца назад, был сильно занят окончанием "Идиота". Напишите мне, как Вы обещали, о нем Ваше мнение; с жадностию ожидаю его. У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив. В каждом нумере газет Вы встречаете отчет о самых действительных фактах и о самых мудреных. Для писателей наших они фантастичны; да они и не занимаются ими; а между тем они действительность, потому что они факты. Кто же будет их замечать, их разъяснять и записывать? Они поминутны и ежедневны, а не исключительны. Ну что ж это будет, если глубина идеи наших художников не пересилит в изображениях их глубину идеи, н<а>прим<ер>, Райского (Гончарова)? Что такое Райский? Изображается, по-казенному, псевдорусская черта, что всё начинает человек, задается большим и не может кончить даже малого? Экая старина! Экая дряхлая пустенькая мысль, да и совсем даже неверная! Клевета на русский характер при Белинском еще. И какая мелочь и низменность воззрения и проникновения в действительность. И всё одно да одно. Мы всю действительность пропустим этак мимо носу. Кто ж будет отмечать факты и углубляться в них? Про повесть Тургенева я уж не говорю: это черт знает что такое! Неужели фантастичный мой "Идиот" не есть действительность, да еще самая обыденная! Да именно теперь-то и должны быть такие характеры в наших оторванных от земли слоях общества, - слоях, которые в действительности становятся фантастичными. Но нечего говорить! В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кой-что и удалось. Я не за роман, а за идею мою стою. Напишите, напишите мне Ваше мнение и как можно откровеннее. Чем больше Вы обругаете, тем больше я оценю Вашу искренность. "Русский вестник" не успел напечатать конец в декабре и обещал его в приложении. Полагаю, что приложат к февральской книге. Я бы желал, чтоб Вы прочли конец. Тем не менее я нахожусь в очень хлопотливом положении. Впрочем, я сам очень многим недоволен в моем романе. А я, к тому же, еще отец его.
Вот в чем дело: поблагодарите от меня Данилевского, Кашпирева, Градовского и всех тех, которые принимают во мне участие. Это во-первых. А во-2-х, голубчик Николай Николаевич, надеюсь на Вас в одном очень щекотливом для меня деле и прошу всего Вашего дружеского в нем участия. Вот это дело:
Вы чрезвычайно лестно для меня написали мне, что "Заря" желает (8) моего участия в журнале. Вот что я принужден ответить: так как я всегда нуждаюсь в деньгах чрезвычайно и живу одной только работой, то всегда почти принужден был всю жизнь, везде, где ни работал, брать деньги вперед. Правда, и везде мне давали. Я выехал скоро два года назад из России, уже будучи должен Каткову 3000 рублей, и не по старому расчету с "Преступлением и наказанием", а по новому забору. С той поры я забрал еще у Каткова до трех тысяч пятисот рублей. Сотрудником Каткова я остаюсь и теперь, но вряд ли дам в "Русский вестник" что-нибудь в этом году. У меня теперь есть три идеи, которыми я дорожу. Одна из них составляет большой роман. Полагаю, что они изберут роман, чтобы начать будущий год. Несколько месяцев у меня теперь свободных. Конечно, "Русский вестник" будет присылать мне деньги и в этом году, хотя я и остался там несколько должен. Но нужды мои увеличиваются (жена опять беременна), расходов много, а жили мы в последнее время с такой экономией, что даже отказывали себе во всем. В последние полгода мы прожили всего-навсе только 900 рублей и это с переездами из Вевея в Милан и во Флоренцию, и сверх того из этих 900 рублей сто было отослано недавно Паше и. Эмилии Федоровне. В настоящую минуту я еще не получил от Каткова денег, нуждаюсь чрезвычайно, почти до последней степени. "Русский вестник" прав: я опоздал и к тому же просил свести счеты. Полагаю, недели три еще промедлят присылкой; но не в том главное дело, а дело в ближайшем будущем. Короче, мне необходимы деньги до последней степени, и потому я предлагаю редакции "Зари" следующее: во-1-х, я прошу выслать мне сюда во Флоренцию, теперь же, вперед 1000 руб. (тысячу рублей); сам же обязуюсь, во-2-х, к 1-му сентября нынешнего года, (9) то есть через полгода, доставить в редакцию "Зари" повесть, то есть роман. Он будет величиною в "Бедных людей" или в 10 печатных листов; не думаю, чтобы меньше; может быть несколько больше. Не опоздаю доставкой ни одного дня. (На этот счет я довольно точен.) Если опоздаю хоть месяц, то, пожалуй, решаюсь не получить за него остальной платы. Идея романа меня сильно увлекает. Это не что-нибудь из-за денег, а совершенно напротив. Я чувствую, что сравнительно с "Преступлением и наказанием" эффект "Идиота" в публике слабее. И потому всё мое самолюбие теперь поднято: мне хочется произвести опять эффект; а обратить на себя внимание в "Заре" мне еще выгоднее, чем в "Русском вестнике". Видите, я Вам всё пишу ужасно откровенно. Плату с листа я предлагаю в 150 руб. (с листа по расчету "Русского вестника", если лист "Зари" меньше), - то есть то, что я получаю с "Русского вестника". Меньше не могу. (Мы с братом вперед давали еще более.) Постараюсь справить работу как можно лучше; Вы сами поймете, голубчик, что вся моя выгода в этом. Теперь собственно к Вам, Николай Николаевич, чрезвычайная просьба моя:
1) Способствовать дружески успеху этого дела, если найдете это подходящим делом для журнала. 2) Если получите согласие Кашпирева, то чрезвычайно и убедительнейше прошу прислать мне деньги нимало не медля, распорядившись так: 200 (двести рублей) из этой тысячи выдать от меня, с передачею моей чрезвычайной благодарности, Аполлону Николаевичу Майкову, которому я их уже с лишком год должен. Другие 200 руб. (двести рублей) передать от меня сестре моей жены Марье Григорьевне Сватковской (она знает для чего) по прилагаемому адрессу: Марья Григорьевна Сватковская, на Песках, у 1-го Военно-сухопутного госпиталя, по Ярославской улице, дом № 1, хозяйке дома. Остальные затем 600 руб. (шестьсот рублей) прошу Вас выслать прямо мне, сюда во Флоренцию, по следующему адрессу: Italie, Florence, а М-r Thйodore Dostoiewsky, poste restante. Наконец, 3) Если всё это возможно устроить, то уведомить меня и выслать мне деньги нимало не медля. Об этом прошу Вас как старого друга; ибо до того нуждаюсь в настоящую минуту, как никогда не нуждался. Наконец, если и не обделается дело, то тоже прошу Вас немедленно меня об этом уведомить, чтоб уж я напрасно не надеялся и не рассчитывал, а главное, чтобы знать. Кроме того, если и уладится дело, то, до времени, об этом лучше не говорить лишним людям. Наконец, я бы желал, чтоб роман, который я доставлю к 1-му сентябрю в редакцию "Зари", был напечатан в осенних номерах журнала этого года. Так мне выгоднее по некоторым расчетам. Но разумеется, если редактор захочет напечатать в будущем году, то я не воспротивлюсь. Одним словом, оставляю на волю редакции и заявляю только желание.
Теперь как старому другу и сотруднику сообщу Вам в секрете и еще одно мое чрезвычайное беспокойство: эти 200 руб., которые я должен более года Аполлону Николаевичу, кажется, причиною его теперешнего молчания; он вдруг прекратил со мною всякую переписку. Я просил Каткова, в декабре, выслать 100 руб. Эмилии Федоровне и Паше, на имя Аполлона Николаевича (как и всегда делалось в этих случаях), а его просил, в последнем письме моем, передать эти 100 руб. Эм<илии> Федоровне. Он, вероятно, подумал, что я получил знатный куш, купаюсь в золоте, ему не возвращаю долга, а его же прошу передать 100 руб. Эм<илии> Федоровне. "Помогать другим есть деньги, а возвратить долг нет" - вот что он, вероятно, подумал. А между тем если б он знал, в какое положение я сам поставил себя. Забрав много в "Русск<ом> вестнике" (на необходимое), я в последние полгода так нуждался с женой, что последнее даже белье наше теперь в закладе (не говорите этого никому). В "Русском" же "вестнике" просить не хотел до окончания романа. Но они теперь сводят счеты и до сих пор медлят ответом. Конечно, я виноват, что в целый год не заплатил, и уж слишком много страдал от этой мысли, но в эти два года за границей я прожил всего только 3500 руб. Тут и переезды, и некоторые посылки в Петербург, и Соня, - не было из чего выслать. А он, к тому же, никогда не спрашивал с меня, я и думал, что он может подождать, каждый месяц почти надеясь выслать ему. Эти 100 руб. Эмилии Федоровне, должно быть, его обидели; но ведь Эмилия Федоровна чуть с голоду не умирает, как было не помочь! При мрачном положении моем мысль, что вот и еще преданный человек оставляет меня, - мне ужасно мучительна. Не говорил ли он с Вами чего, или не знаете ли Вы чего? Если знаете, то сообщите, голубчик! С другой стороны, странно мне, что из-за 200 рублей порвалась связь, иногда дружеская, продолжавшаяся между нами с 46-го года. К тому же, я и без того всеми забыт. Ну вот сколько написал; а между тем что это значит перед свиданием и приятельским разговором? Холодно, недостаточно, ничего не выражено - эх, когда-то увидимся! Может быть, как-нибудь это и обделается. Я кое на что надеюсь. До свидания; Анна Григорьевна жмет Вам руку и благодарит за память. Еще раз поклон всем, кто меня помнит. Что Аверкиев? Кланяйтесь ему. Как жалко мне Долгомостьева. Ваш весь и душевно преданный
Федор Достоевский.
NB. Если Вам придется отдавать двести рублей Аполлону Николаевичу, то не забудьте, добрейший Николай Николаевич, упомянуть при этом, что я сам буду благодарить его письмом, но что теперь не уведомил его письмом потому, что не мог знать заране о решении редакции "Зари".
Вот уже 10-е марта, а я всё еще не получил 2-й ном<ер> "Зари". Хожу каждый день на почту и всё: niente, niente. К тому же дождь и холод, скверно.
(1) было: Именно
(2) далее начато: Рутина
(3) далее было начато: какого-ниб<удь>
(4) далее было начато: и сраж<аясь>
(5) фраза: Кстати ... ... статья!
– вписана в конце письма
(6) было: а. придаст статье б. придаст существованию
(7) было: сил
(8) далее было: иметь
(9) далее было начато: достав<ить>
363. С. А. ИВАНОВОЙ
8 (20) марта 1869. Флоренция
Флоренция 8/20 марта/69.
Вы отвечали аккуратно и тотчас же, дорогой и милый друг мой Сонечка, (1) на мой вызов начать аккуратнее и точнее нашу переписку, а я же первый и не сдержал слова: промедлил больше двух недель Вам отвечать. И не могу сказать, что за делами; дела мои я давно покончил и сдал; но за тоскливым положением. "Русский вестник" на мою просьбу о деньгах отвечал через семь недель (целый великий пост), и деньги я только что теперь получил, и всё это несмотря на то, что сам же их уведомлял 2 месяца назад о крайнем моем положении. Получил письмо из редакции с большими извинениями, что не могли выслать раньше и что задержали их дела редакции и счеты и хлопоты в начале каждого года. Это правда, что в начале каждого года к ним и подступиться нельзя, это у них и прежде и всегда было, и я помню, что мне и в 66-67 годах тоже не отвечали в Петербург по месяцу; но всё же нам с женой от этого во Флоренции было не легче, и даже очень нелегко. Если бы не заняли у одного господина 200 ф<ранков> да не получили по мелочи еще 100 ф<ранков>, то просто умирай от неприятностей в совершенно незнакомом городе. Но пуще всего тревожила нас, во всё это время ожидания, неизвестность. Вот почему, дорогой друг мой, у меня и руки не поднимались писать не только к кому-нибудь, но даже к Вам. Конечно, они сохраняют меня сотрудником и даже с удовольствием, что и по письму их видно; да и не стали бы присылать деньги вперед, если б не так. Кроме того, я Катковым не только доволен, но даже благодарен ему за то, что давал вперед. Нынче журналы обеднели и вперед не дают; а я получил от них несколько тысяч вперед (четыре) еще до того срока, (2) как стал отрабатываться, то есть печатать роман. И потому ни сердиться на них, ни изменять им я не могу, а главное, желал бы им быть полезным. Вы говорите, что, по слухам, их журнал падает? Неужели это правда? Мне казалось бы, что нет, - не потому, разумеется, что я участвую, а потому, что это решительно лучший и твердо сознающий свое направление журнал у нас в России. Это правда, что он сух, что литература в нем не всегда хороша (хотя не хуже других журналов; все первые вещи явились у них: "Война и мир", "Отцы и дети" и т. д., не говоря о прежних, старинных годах, и это публика все-таки помнит). Критика редкая (но иногда очень меткая, особенно в том, что не касается так называемой изящной литературы), но, главное, наверное появится в каждый год, о чем (3) знает каждый подписчик, три-четыре статьи, самых дельных, самых метких, самых характерных и надобных в настоящее время, и самых новых, и, главное, непременно только у них и ни в одном другом журнале, - об чем знает публика. Вот почему, мне кажется, журнал не может слишком упасть, несмотря на свою сухость и как бы специальность.
В 67-м году сам Катков, при Любимове и секретаре редакции, говорил мне, что у них прибыло 500 подписчиков лишних, говорил же, приписывая "Преступлению и наказанию". "Идиот", я верю, не мог дать новых подписчиков; это мне жаль, и вот почему я очень рад, что они, несмотря на видимый неуспех романа, всё еще держатся за меня. Уведомили меня с извинением, что не могли напечатать конец в декабрьской книге, но разошлют подписчикам особо. Ну, это сквернее всего для меня. Получили ль хоть Вы конец? Напишите, пожалуйста. Мне, впрочем, посылают сюда "Р<усский> вестник" и за этот год, авось вышлют с февральской книжкой. Из Петербурга мне, впрочем, писали (4) откровенно, что "Идиота" хотя многие ругают и хотя в нем много недостатков, но зато все читают с большим интересом (то есть те, которые читают). Мне это только и нужно. А насчет недостатков я совершенно и со всеми согласен; а главное, до того злюсь на себя за недостатки, что хочу сам на себя написать критику. Страхов хочет мне прислать свой разбор "Идиота", а он не принадлежит к моим хвалителям.