Письма из Терра Арссе
Шрифт:
— За что его так? — Не поняв, спросила я у нарядно одетой крестьянки, выходившей в город следом за мной.
— Дык вивианец али метис. Волосья у него светлые, — охотно объяснила она.
— А как они разглядели? Он же лысый почти?
— Коли бы разглядели, тоды, мож, еще и поколотили бы, а так вышвырнули из города и дело с концом.
Крестьянка пожала плечами, удивляясь моей неосведомленности. Внутри шевельнулось какое-то чувство неправильности происходящего. Несправедливости. Необоснованной жестокости. Но никто не выказал ни капли сочувствия этому человеку. Окружающие были, либо равнодушны,
Возможно, я просто не слишком хорошо понимала, что происходит вокруг. Всю жизнь просидела взаперти, наедине с книгами, Учителем и слугами. Может, вивианцы, и правда все, как один, варвары, разбойники и убийцы? Но ведь конкретно этот никому ничего плохого не сделал?
Я предпочла не вмешиваться, но после увиденного внутри остался неприятный осадок. Тяжелое чувство вины. Словно я сама поступила неправильно, малодушно и плохо, ничего не предприняв.
Какое-то время произошедшее занимало мои мысли, но вскоре нарядный и шумный город вокруг отвлек от мрачных размышлений.
Теперь я могла рассматривать Руатан сколько угодно, не скрывая своего восхищения. Здесь я впервые увидела трех- и четырехэтажные дома. В Авенире самыми высокими были двухэтажки, а мой замок возвышался над ними, словно высокая гора.
Как же много людей было вокруг! На контрасте с долгим заточением в Пятом замке, такое количество спешащих куда-то горожан и гостей города казалось мне просто огромным.
За день украшать улицы почти закончили: легкий осенний ветерок раскачивал разноцветные флажки и гирлянды, огоньки в которых уже зажглись, несмотря на то, что до темноты было еще далеко. Вечер был теплым и многие окна и двери были открыты настежь, а легкие светлые шторы развевались словно флаги. Отовсюду слышались радостные и возбужденные голоса, веселые песни и музыка. На улицах Руатана царила непринужденная праздничная атмосфера.
Легкий ветерок холодил лицо и ласково трепал волосы. Только сейчас почувствовала незнакомое мне раньше опьяняющее чувство свободы. Я сама могла решать, куда именно идти и что делать, не была связана тысячей ограничений и правил, могла вдохнуть полной грудью и решиться на любое безрассудство в городе, где меня никто не знал. Поддавшись праздничной атмосфере, тоже хотелось петь и танцевать, хотя к сбору урожая я и не имела совершенно никакого отношения.
Прогуливаясь по вечернему Руатану и следуя по тому же направлению, что и большинство горожан, я оказалась неподалеку от центральной площади, где вскоре и должны были начаться праздничные гулянья. Запах жареного мяса из открытого окна одной из таверн так невовремя напомнил мне, что я зря отказалась от ужина, а еще о том, что, сбегая из шатра, не взяла с собой ни монетки.
Печально вздохнув и распрощавшись с идеей поужинать в городе, я прислушалась к доносящейся из таверны музыке.
Незамысловатые гитарные аккорды переросли в интересный проигрыш, сначала медленный и спокойный, а после значительно ускоривший темп. А потом, зазвучала песня.
Исполнявший ее голос был глубоким и хрипловатым, но со словами исполняемого произведения звучал правильно и воспринимался вполне гармонично. Он показался мне знакомым, но я тут же отмахнулась от подбирающегося ко мне ощущения дежавю,
К тому же, назвать исполняемое произведение серенадой язык не поворачивался ни по стилю, ни по смыслу. Музыка была задорной, с интересным мотивом, а последовавшие за ней слова поведали историю о недоверчивом короле:
«Король не верил в предсказания
И слушать даже не хотел,
Что друг семьи, ища признания,
Его оставит не у дел…»
Обеденный зал таверны был полон людей. Все столы были заняты и полны разной снеди, деловито сновали туда-сюда разносчицы, непостижимым образом удерживая в руках огромные кружки с пенными напитками.
За первым куплетом последовал короткий проигрыш и припев:
«…Было весело, а стало не до смеха.
Было счастье, да несчастье тут как тут.
Нет больше королевства и нет его успеха.
И дни счастливые к нам больше не придут…»
Во время нового проигрыша я сделала несколько шагов поближе, чтобы лучше слышать и видеть происходящее в таверне.
«…А друг его с улыбкой искренней,
На пышном городском балу.
Решив, что всем так будет выгодней,
Отравит кубок королю…»
Припев, проигрыш и красивое гитарное соло. Не смотря на весьма безрадостный сюжет, веселая музыка не давала грустить, а прилипчивый мотивчик обещал крутиться в голове несколько ближайших часов.
«Король погиб, жена в отчаянии,
И тоже не желает жить.
Как тут не верить в предсказания?
Ведь сам он мог врага убить…»
Припев, после последнего куплета был сыгран и спет менестрелем немного медленнее всех остальных частей песни, добавляя все же ноту грусти и заставляя задуматься о том, что было бы, убей король сам своего противника и сохрани королевство. Кстати, о каком вообще королевстве речь, интересно?
Сюжет песни почему-то тоже показался знакомым и заинтересовал меня, как и голос и, завороженная музыкой, я подошла еще ближе к раскрытому окну желая, наконец, рассмотреть с улицы исполнившего ее менестреля.
Менестрель в зале, и правда, обретался. Он оказался классическим образцом бродячего певца — разодетый в разноцветные праздничные одежды, яркий камзол, рубаху с пышным жабо и несколькими блестящими брошами. Голову его украшал алый берет с длинным павлиньим пером. Певец был настолько ярким и притягивающим взгляд, что сразу привлек мое внимание и, хотя я ни разу в жизни не видела менестрелей, именно так их себе и представляла.
Лишь через несколько мгновений, отвлекшись от разглядывания его колоритного наряда, я обратила внимание, что сам менестрель сидит с весьма понурым видом, а его гитара находится в руках совершенно другого человека, сидящего за тем же столом слева от него.
После исполнения предыдущей песни, он склонился над гитарным грифом и аккуратно подкручивал колки. Я могла рассмотреть лишь короткие иссиня-черные, как у всех арссийцев прямые волосы, да темный дорожный плащ, одним словом, с первого взгляда исполнитель не представлял из себя ничего примечательного. Тем удивительнее было то, что я никак не могла отвести от него глаз.