Письма к Андрею
Шрифт:
Так чем же объяснить столь сильные переживания от вымысла? Да только фактом искусства и величием этого факта. Само же искусство непостижимо, как непостижим смысл жизни, да и факт самой жизни необъясним.
Именно поэтому нет никаких объективных и внятных критериев и признаков того, что одно произведение искусством является, а другое – нет. Очевидность величия того или иного произведения искусства одному человеку совершенно недоказуема другому, который этого величия не чувствует и не видит. Если человек не чувствует и не видит, то никакие доказательные базы, никакие убеждения всех искусствоведов мира не смогут ничего с этим поделать.
Как часто
В случае с искусством очень часто живое кем-то неотличимо от мёртвого, а подлинный художник неотличим от ремесленника. Точнее, чаще всего ремесленники кажутся художниками, потому что они художников из себя изображают.
А ремесленники удобны, услужливы, гибки, вменяемы и смышлёны. Они готовы и могут объяснить всё, что делают, и всегда готовы быть полезными. Художники своевольны, неудобны и совсем не гибки. Они не будут ничего объяснять из своих замыслов и произведений, понимая, что искусство необъяснимо и всякое объяснение есть ложь.
Искусство необъяснимо, как жизнь, как Бог. Оно ускользает от понимания, просачивается сквозь пальцы. Его невозможно удержать. Его можно только чувствовать. Его даже не пересказать. Его невозможно передать своими словами.
Ремесленное же изделие, как правило, конкретно, понятно, весомо и даже часто имеет определённую практическую пользу. Например, оно может иметь дидактическую, воспитательную или на худой конец развлекательную пользу. И это неплохо. Если изделие хорошее, то и воспитание и развлечение тоже будут неплохими. Или же изделие ремесленника может быть намеренно запутанным и казаться сложным. В этом случае оно тоже имеет чисто развлекательное значение. Кому-то же нравится разгадывать ребусы и головоломки. Многие ощущают пользу от этого, полагая, что тренируют память, внимание и развивают абстрактное мышление.
Подлинное искусство же иррационально и практического значения и применения не имеет. С любой точки зрения настоящее искусство совершенно бесполезно.
Вот изделия ремесленников и продаются, а искусство художников чаще всего остаётся неоплаченным или неоценённым. Его невозможно оценить! Оно же живое и непостижимое. Сам автор не сможет найти и определить цену своего произведения искусства.
Бытует, правда, неоспоримое мнение, что живое бесценно, а изделие всегда имеет свою цену, безусловно меньшую, чем бесценное живое… Но практически всё выглядит иначе. Рукотворный серийный автомобиль, пусть роскошный, дорогой, но серийный, всегда дороже услуг живого водителя.
Общество, нацеленное на результат, стремящееся к конкретному и однозначному пониманию, всегда пытается дать всему оценку. В том числе и оценить произведение искусства. Оценить конкретной суммой денег. Такая оценка близка к однозначности. А цена всегда однозначна. Нахождение цены – это отчасти замена пониманию. Цена – это вполне понятный результат.
Да! Понимание само по себе ценится обществом. Понимание поощряется и рассматривается как достижение. Переживание оценить трудно. Ценность его призрачна и неопределённа. Поощрять его сложно, и методы его развития в человеке запутанны и индивидуальны. Как только совершается попытка некие методы развития чувствительности и переживательности закрепить и систематизировать, так это тут же оборачивается шарлатанством и лженаукой.
Пониманию же учить известно как. Поощрять понимание просто. Критерии оценки достижений тоже вполне ясны: понял – молодец, отлично, не понял, но на верном пути – удовлетворительно, не понял совсем, ошибся – плохо, переделай, подумай и добьёшься единственного правильного результата. Начиная со школы человеку предлагается понимать искусство тем же способом, каким решаются математические или физические задачи. То есть предлагаются методы и способы решения, ведущие к достижению однозначного ответа. У задачи не может быть многозначного ответа. Способов решения может быть несколько, но ответ обязательно один. Школьная практика такова: получил ответ, объяснил способ его получения – садись, молодец, отлично. Также предлагают изучать и искусство.
Разработанное обществом образование иначе не может. Оно и не видит необходимости преподавания, в частности, литературы иначе, чем преподаются математика, физика, химия или география.
Любое произведение искусства, будь то роман, рассказ или стихотворение, подаются юному человеку в школе в разъятом, не цельном виде. Ребёнку сразу предлагается не получить впечатление от прочитанного, а изучить его под руководством учителя. Изучить и прийти к подготовленному учителем результату. Учитель помогает ребёнку увидеть, из каких частей состоит повесть или роман. Учитель выделяет и показывает некую основную мысль произведения. Учитель, например, объясняет ученику особенности той эпохи, в которой произведение было создано. Из всей этой анатомической работы учитель весьма доказательно, опираясь на вырванные из контекста произведения куски и цитаты, показывает ученику то, якобы ради чего писалась та или иная книга. Проще говоря, учитель сообщает ученику то, о чём хотел сказать автор своим произведением.
Ученику нужно просто понять и запомнить этот метод, который можно применять и к любым другим произведениям. Лучшие ученики быстро схватывают, применяют и даже развивают полученный метод, видя, что он универсален. Благодаря этому методу ученик убеждается, что разобрать, разъять и понять можно всё – любое искусство. А если же метод не приводит к конкретному ответу, то ученик делает вывод, что произведение создано неправильно, как ошибочно или плохо сформулированная задача, то есть даны неверные условия или есть лишние данные.
Такой способ преподавания и изучения искусства ужасен, пагубен и антигуманен одновременно. Он подобен практическому изучению анатомии прямо на живом организме с целью выяснения точного места расположения жизни в нём. Этот метод ведёт к неминуемой мучительной смерти, а точнее, к убийству живого, без единого шанса постичь жизнь как чудо.
Такой метод в целом понимает мировое искусство как огромное количество шифровок, всех же поэтов, художников, писателей и в новейшей истории кинематографистов как этаких хитрых мастеров загадывать загадки, этаких шифровальщиков.