ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ
Шрифт:
Нашим законодателям нужно пристально всмотреться в эти результаты и спросить себя, хотят ли они того же самого для России. Пусть члены Государственного Совета искренно спросят себя: когда на Западе был больше обеспечен религиозный мир - теперь ли, с гонением на остатки веры, или прежде, когда вера гнала остатки неверия? А главное, когда было более обеспечено самое бытие веры как народного единодушия? И что им больше нравится: теперешний ли анархический раздор во всем, основанный на дележе прав, или древнее согласие в обществе, проникнутое идеей религиозного долга?
Неправда, будто свобода совести у нас введена только в 1905 году. Она введена Петром Великим, предоставившим - не спросясь ни земского собора, ни духовного собора - равноправие всем вероисповеданиям. Хотя Православная Церковь продолжала считаться господствующей, но ведь это было только на бумаге. У господствующей Церкви отменили - в лице патриарха - ее единоначалие, чего не делали ни с лютеранами, ни с католиками. Папа римский не отменен. У "господствующей" Церкви отнимали обширные имущества, завещанные благочестием предков, чего не делали ни с лютеранами, ни с католиками. У "господствующей" Церкви назначали в Синод обер-прокурорами кавалерийских штаб-офицеров, чего не делали ни с какими иноверцами. За несогласие в церковных вопросах митрополитов сажали в кандалы, а провинившихся священников секли кнутом, чего не делали ни с пасторами, ни с ксендзами.
Прочитайте интересные отрывки из жизни нашей иерархии Е. Н. Погожева (Поселянина) - сердце щемит от ужасной тирании, которой подвергалось православное духовенство в эпоху бироновщины; последняя для Церкви не окончилась со смертью Бирона. В чем же, спрашивается, "господствование" Православной Церкви? В том ли, что православное духовенство было чуть не сравнено в правах с податными классами и обречено на христарадничество
С интересом я прочел сильные речи обоих архиепископов в Государственном Совете. Хорошо, если бы наше правительство вдумчиво отнеслось к этому голосу иерархов - в нем звучит скрытое отчаяние за Церковь. Архиепископ Варшавский Николай [70] утверждает, что касающиеся Церкви прежние законопроекты "были очень оскорбительны для чувств православного христианина", а некоторые статьи последнего законопроекта "прямо возмутительны". "Какая конечная цель законопроекта?
– спрашивает архипастырь.
– Говорят: утверждение мира и спокойствия. Но так ли это? И теперь уже мы видим вместо мира вражду, озлобление и раздоры между людьми". Истинная правда! Честный либерал в душе, покойный Столыпин отстаивал религиозное равноправие, не замечая, что на и без того униженную родную Церковь он тем предоставляет право открытой атаки. И эта атака со стороны всевозможных сект и иноверии уже началась, атака стремительная, часто похожая на погром. Слишком поздно склонившийся к национализму Столыпин, мне кажется, не обладал окончательным пониманием этого учения. Подобно многим октябристам, покойный премьер-министр хотел и капитал национальности приобрести, и невинность либеральных доктрин соблюсти. Но эти вещи в корне несовместимы. Национализм, понимаемый в его глубокой сущности, допускает всякое равноправие, но лишь вне своей черты, и никакого равноправия - внутри нее. За границей какая бы ни была вера, язык, закон, национальность - мы признаем за ними те же достоинства для их стран, какие признаем за своей верой, языком, законом и национальностью для нас самих. Но внутри России мы искренно не можем допустить подобного равноправия. Тут другое тело народное и, значит, другая должна быть душа, именно - наша душа и только наша. Вера в Бога глубже человеческого языка, но что вы сказали бы, если бы объявлено было полное равноправие всех языков в черте государства? Вы признали бы это требование нелепостью. Конечно, каждый человек свободен думать и говорить на каком угодно языке, нанимать себе учителей любого языка, но в публичной и государственной жизни необходим один язык, устанавливающий общее понимание. Этому языку должно быть предоставлено господство в законодательстве, суде, администрации, школе, науке, армии, во всех общественных учреждениях, иначе сложится постепенно столпотворение вавилонское и разброд "языков". Или что вы сказали бы, если бы было объявлено равноправие национальностей и законодательств, то есть уважена была бы претензия иностранцев в России жить по их собственным законам? Вы сказали бы: ведите себя дома как вам угодно, считайте себя равными или даже высшими нас существами, но как только вы приходите в прикосновение с нашими порядками жизни, вы обязаны им подчиняться. В одной стране должна господствовать одна национальность и один закон. Иначе опять дело поведет к хаосу и раздору, между тем высшая цель нации - мир.
[70]
Николай (Зиоров) (1850 - после 1917) - митрополит Варшавский и Привисленский. Автор книг "Из моего дневника", вып. I - "Путевые заметки и впечатления во время путешествия но Аляске и Алеутским островам" и вып. II - "Впечатления и заметки во время пребывания на всемирной выставке в городе Чикаго и путешествия но Американским Соединенным Штатам". Член Государственного совета от монашествующего духовенства (с 1906).
Безусловно, той же природы и вера как религиозная совесть. Она совершенно свободна, пока не выходит из границ личного употребления. Верьте во что хотите и как хотите. Но если ваша вера вступает в общество как действующая сила, то она не должна приходить во враждебные отношения с господствующей верой, исповедуемой большинством народным. Государство есть утверждение господства нации; следовательно, долг государства требует отстаивать и единство веры, как единство языка, закона и национальности. Я совершенно не согласен с отправной мыслью архиепископа Николая, будто "историческая задача России и русского правительства, гражданского и церковного, состоит в том, чтобы обрусить все нерусское и оправославить все неправославное". Эта задача, конечно, достигалась в некоторой, очень слабой степени, но достигалась попутно и никогда не ставилась сознательно. Обрусительные способности русского племени - чистейший миф. Утверждают, будто Россия ассимилировала и оправославила великое множество финских, тюркских и других инородческих племен, но ведь это решительно ничем не доказано. Финские племена и тысячу лет назад, как теперь, были крайне немногочисленны. По свидетельству летописей, русские колонисты "вырубали чудь белоглазую", то есть начисто истребляли враждебные племена или заставляли их отступать в глубь болот и лесов. Покоренные племена были облагаемы разорительной данью и вырождались от тяжкого ига и от тяжкой борьбы с природой. Если до сих пор на всем северо-востоке России еще вкраплены остатки тюрко-финских племен, то это доказательство не сильной способности ассимилировать, а очень слабой. Естественное обрусение в древности шло не сильнее теперешнего, а посмотрите, как плохо соединяются с нами и финны, и татары, и латыши, и кавказские горцы. Они, подобно полудикарям цветных материков, предпочитают вымирать под влиянием высшей расы. Нужно ли говорить, до чего слабо шло оправославление тех же инородцев? Не православие завоевывает ислам, а скорее напротив. Мы за сотни лет не успели охристианить даже язычников наших, каковы калмыки, буряты и т. п. Задача обрусить все нерусское и оправославить все неправославное потому уже нелепа, что совершенно непосильна для России. Ни одному племени не удавалось наложить в полноте свой облик на другое племя; даже железный Рим лишь слегка латинизировал Францию и Испанию, но не сделал там новых римлян. В попытках объединить свет Рим кончил крушением своей веры и своего государства. "Обрусить все нерусское" значит разрусить Россию, сделать ее страной ублюдков, растворить благородный металл расы в дешевых сплавах. То же относится и к оправославлению всего неправославного. Это была бы сплошная фальсификация веры, свойственной исключительно русскому племени. Я не встречал на своем веку верующих выкрестов. Надо немало поколений, чтобы инославие превратилось в православие, да и в этом случае оно выходит какое-то особое. Вера - как архитектурный стиль: раз сложившись, она ни с чем не соединима. Не "обрусить" и "оправославить" задача русской национальности, а только сохранить себя, сохранить тот могучий облик, который естественно сложился в веках и который когда-то давал нам победу.
8 ноября
НАЦИОНАЛЬНАЯ ТРЕЩИНА
Теперь зашевелились все стихии и элементы, когда-то спаянные могучею силою побед. Доходит до того, что даже бродячие пришельцы вроде евреев дерзко требуют себе государственной самостоятельности, до своего особого сейма включительно. Но что всего ужаснее, даже в основной толще господствующей русской народности начинается брожение, попытка к разрыву. Все громче и громче выступают фанатики украинофильства, подготовляющие отпадение
"Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно". Измена своему единодержавию со стороны власти в одном месте, как трещина в здании, сразу передается и на другие части, сказываясь в потере связи и общего равновесия. Ухаживая за финляндцами, мы доигрались до того, что уже на самой Волге вырос очень серьезный инородческий сепаратизм - татарский. О нем пока еще мало говорят, но только потому, что очень уж скандальное развивается там явление, конфузное и постыдное для нашей ослабевшей государственности. Тут пришлось бы говорить не только о мечтаниях татарщины, но и об успехах ее. Пришлось бы говорить о татаризации тех финских племен, которые не поддались обрусению. Пришлось бы говорить об успехах ислама там, где безнадежно отступило православие... Мы теперь вошли в полосу великих исторических юбилеев - столетних, двухсотлетних, трехсотлетних. Все эти юбилеи - воспоминания о торжественных победах нашей государственности в далеком прошлом. Грустно, что приходится переживать эти воспоминания в эпоху бесславную и беспобедную, когда не только на полях битв, но даже в мирное время мы лишь тем и занимаемся, что все сдаем и от всех препятствий отступаем...
Самым страшным предвестием имперского распада следует считать так называемое мазепинство, то есть ревностно подготовляемое восстание в Малороссии. Петербургское правительство пробует не замечать этого движения. Движение это, мол, старое, возникшее полстолетия назад или больше и, стало быть, не опасное. Но государственные болезни едва ли следует сравнивать с насморком, особенно болезни долговременные, вошедшие в привычку. Привычка к затяжной чахотке не спасает от потери обоих легких и довольно скверного конца. Украинофильское движение действительно появилось очень давно, но тяжесть вопроса в том, что именно теперь оно обострилось и начинает угрожать крайне серьезными последствиями. Материал для всевозможных измен и политических расколов в России всегда был, но разница большая, горит ли горючий материал или не горит. В России до тех пор не было ни инородческих, ни русских сепаратизмов, пока Империя оставалась победоносной. Всегда существовали поляки, финляндцы, грузины, армяне, татары - но пока гремел под небом весенний гром нашей государственности, все маленькие народности испытывали искреннее смирение, искреннее благоговение к нашей власти. Армянская и грузинская интеллигенция считала высокой честью служить России и носить имя русских. Татары верили в Белого Царя столь же несокрушимо, как московские крестьяне. Финляндцы досеймовой эпохи храбро сражались за Россию. Даже многие поляки умирали за общее имперское отечество. Между народностями в России было тогда не больше розни, чем между сословиями, - скорее меньше. Меч Петра Великого, сверкая молнией в руках суворовской школы, казался чудом Божиим. Не страх, а очарование приковывало инородцев к России, - очарование бесспорной силы. Все это, увы, пошло прахом, когда Россия перестала побеждать.
Мужественный Николай I упорно отстаивал державное обаяние России и вне, и внутри нее и умер непобежденным. Но уже в его эпоху начались либеральные, то есть разрушительные, брожения, навеянные с Запада, и в течение нескольких десятилетий они серьезно подорвали дух общественный. От природы слишком чувствительный и мягкодушный, император Александр II получил у Жуковского сентиментальное воспитание, наиболее расслабляющее дух из всех возможных. И сам молодой Император, и его сверстники из высшей знати подготовлялись к царствованию не "на славу нам" и не "на страх врагам", как поется в гимне, а лишь к мирным, идиллическим "реформам", причем сил хватило на разрушение старого и уже не хватило на создание нового. Не нашедший опоры ни в себе, ни в изнеженной знати, Александр II заключил первый после Петра Великого постыдный мир с уступкой части русской территории и с отказом от державных прав на Черном море. Вот момент, который я считаю несчастнейшим в нашей новой истории. Бессильные извне, то есть не нашедшие в себе сил для внешней победы, мы начали эпоху и внутренних самоизмен. Ослабевший меч мы заменили миртовой веткой и понесли ее на инородческие окраины. Именно в царствование Императора Александра II в числе множества других ошибок была принята пагубная политика в Финляндии. При Александре II распустилось и посеянное в эпоху Шевченко украинофильство с пропагандой Костомарова [71] , Кулиша [72] , Антоновича [73] и Драгоманова [74] .
[71]
Костомаров Николай Иванович (1817-1885) - историк, этнограф, писатель, критик. Профессор Императорского Киевского, а затем Императорского Санкт-Петербургского университетов. Его труды изданы в собрании сочинений (СПб., 1903- 1906. Т. 1-21).
[72]
Кулиш Пантелеймон Александрович (1819-1897) - один из идеологов украинского литературного сепаратизма, историк, писатель.
[73]
Антонович Владимир Бонифатьевич (1834-1908) - малорусский историк украинофильского направления. С 1878 - профессор русской истории Императорского Киевского университета. Автор книг "Исследования о казачестве" (1863) и "Монографии по истории Западной и Юго-Западной России" (Т. 1. 1885).
[74]
Драгоманов Михаил Петрович (1841-1895) - активный деятель украинского сепаратизма, публицист, историк. С 1864 - приват-доцент, а с 1870 - доцент Императорского Киевского университета. За антиправительственную деятельность уволен из университета в 1875. В 1876 эмигрировал за границу. Основал в Женеве свободную украинскую типографию. С 1889 - профессор кафедры всеобщей истории Софийского университета.
Последние годы царствования Александра II я хорошо помню. Судя по моим школьным товарищам с юга, малорусская молодежь уже тогда бредила казацкими восстаниями, воскрешением запорожской вольницы и федеративным устройством России. Но тогдашнее движение в Малороссии еще не доходило до мазепинства, то есть до явной и открытой измены общерусскому отечеству. Малороссы и тогда не любили великороссов, но считали себя все-таки русскими. "Украина-маты" понималась тем, что она и есть, - прекрасным краем огромной земли Русской, маленькой родиной в большом Отечестве. Как мне, великорусу, своя Псковская губерния казалась наиболее родной, поэтической и желанной, так хохлу - своя Полтавщина. Но при благосклонном содействии русского правительства этот естественный и даже желательный провинциализм довольно быстро развился в национальный сепаратизм. Полуинородческое петербургское чиновничество давно потеряло политическую ревность единокровной, единодержавной Москвы. Принцип древнего "собирания земли" и накопления имперских прав давно уступил началу растрачивания последних. В до крайности пестром петербургском свете чрезвычайно много набилось немцев, финляндцев, поляков, грузин, для которых единство России было скорее пугалом. И особенно много оказалось в Петербурге малороссов. Усердно служа и пробираясь к верхам, они постепенно отвоевывали для украинофильства одну позицию задругой. То выхлопочут издательство малорусских книг, то шевченковские панихиды, обеды и вечера, то перевод Евангелия на малорусское наречие, то памятник Богдану Хмельницкому и т. п. На моей памяти особенным толчком к развитию украинофильства послужило разрешение малорусского театра. Это было уже при Императоре Александре III. Хорошо помню, как меня изумила тогда эта мера. Трудно было понять, как Государь, столь твердый и действительно русский патриот, мог решиться на такую рискованную меру. Приезд очаровательной Заньковецкой и талантливого Кропивницкого взбудоражил тогда Петербург. Хохлы наши были в неописанном восторге, но мне тогда же показалось, что тут вовсе не искусство на первом плане, а политика. Для нас, великороссов, малороссийские спектакли были малоинтересны. И комедия, и драма на Украине слишком простонародны и даже старомодны, а главное - чаще всего они бездарны. Но это не мешало им собирать огромную малороссийскую публику, упивавшуюся именно этой деревенщиной как родной, "самостийной" культурой. Раз позволено давать спектакли на малорусском языке, подумал я, то по всей Малороссии будут разъезжать труппы украиноманов и сеять этим путем национальное возбуждение. Театральная сцена сделается такой же школой украинского сепаратизма, какой были разрешенные правительством в Прибалтийском крае эстонские, латышские и немецкие гезангферейны, художественно-литературные кружки и т. п. Не имея возможности громко обуждать эту тему, я хорошо помню, что считал разрешение малорусского театра большой государственной ошибкой, и думаю, что был прав тогда.