Письма Клары
Шрифт:
— Ничего особенного.
— Это хорошо, надо находить время, чтобы ничего не делать, это правильно, надо уметь отдыхать. Так, как это делает малютка Эммелина. Она просто существует и всегда такая, какая она есть — не правда ли?
Он улыбнулся Эммелине, встал и бросил несколько монет в игральный автомат.
Они сидели довольно долго и переговаривались, когда им этого хотелось.
Давид с Эммелиной возвращались домой, пошел дождь.
— Собственно говоря, весенний дождь — это замечательно, — сказал Давид. — Да и краски лучше видны.
Давид не знал, что сильнее: его преданность Эммелине или его
Настало время, когда по телефону Эммелины стала отвечать прислуга:
— Нет, фрёкен нет дома, нет, она ничего не просила передать.
И так каждый день, в любое время суток, ее все не было и не было. Давид не позволял себе беспокоиться, у него и в мыслях не было, что с Эммелиной могло что-нибудь случиться. Он был лишь безгранично уязвлен тем, что она его бросила как раз тогда, когда он больше всего в ней нуждался.
И когда она наконец появилась, он закричал:
— Где ты пропадала? Ты мне не друг! Ты ведь знаешь… и так себя ведешь!
— Я была занята, — сказала она. — А теперь я здесь.
Пройдя мимо него в комнату, она села у стола.
Давид смотрел некоторое время на ее прекрасные волосы, тяжелые и мерцающие, а потом сказал:
— Я так ужасно устал, и ты это знаешь.
Эммелина сказала:
— Давид, мне некогда ждать, пока ты отдохнешь, уже поздно, и мне пора уходить.
— Твой голос звучит так строго, почему?..
— Ладно! Поспи немного, — сказала Эммелина, — я буду здесь, когда ты проснешься.
Он заснул; как поступил бы приличный человек, чтобы другие не испытывали угрызений совести? И тут же Давид впал в другой сон, в котором вел себя с болезненной четкостью и заставил всех вокруг бичевать себя за поступки, которым нет прощения.
Когда он проснулся, Эммелина была в его комнате. Вовсе уже не строгая, она нежным голосом спросила:
— Давид, ты считаешь, что поступаешь правильно? Подумай, неужели тебе ни капельки не любопытно?
Давид не слышал, он воскликнул:
— Эммелина! Ты знаешь, что я люблю тебя… — и быстро добавил: — Не говори, не говори, что тебе это известно!
Она наклонила голову, ее прекрасные волосы упали на лоб, так что он не видел ее лица, когда она ответила:
— Этого я не знала.
Потом, когда она ушла, он помнил лишь, что она обещала вернуться, но позже, гораздо позже, так она сказала.
Давид проспал всю ночь без сновидений и проснулся в середине дня, зная: нет ничего, что было бы слишком поздно, абсолютно ничего. Потом мало-помалу он собрался, поехал автобусом на работу и встретил своего шефа.
— Хорошо, — сказал шеф, выслушав его, — я понимаю, желаю счастья и дай как-нибудь о себе знать.
Все произошло совершенно просто. Давид подождал несколько дней, наслаждаясь в одиночестве вновь обретенной свободой. А потом поднялся этажом выше и позвонил в дверь Эммелины.
Отворила ему прислуга.
— Нет, — сказала она, — фрёкен уехала вместе со своими стеклянными шариками и со всем остальным. Я тоже скоро съеду отсюда. Прекрасная погода, верно?
— Разумеется, — ответил Давид. — И она не оставила никакого адреса?
— Нет, не оставила. По правде, я огорчена.
— Не огорчайтесь, — сказал Давид. — Она обещала вернуться.
Туве Янссон
Путешествие на Ривьеру
Когда до юбилея мамы осталось совсем немного времени, она дала понять, что всякого рода подарки — излишни, но что у нее есть одно-единственное скромное желание — поехать в Барселону и попытаться понять архитектуру Гауди[2]. И еще она хочет насладиться жизнью на Ривьере, вернее в Жуан-ле-Пен, и, само собой разумеется, вместе с дочерью Лидией, поскольку они привыкли жить вместе. Но путешествие не должно стоить слишком дорого.
Ей объяснили, что Ривьера — очень дорогое удовольствие, но мечта есть мечта, а если эта мечта давняя, она осуществима.
Во всех бюро путешествий сказали, что дешевых отелей на Ривьере даже до начала сезона не найти, во всяком случае поблизости от Жуан-ле-Пен.
Друзья и знакомые обзвонили всех и вся; мамины идеи их всегда забавляли; и наконец-то нашлась чья-то кузина, у которой был адрес пансионата, дешевого, если успеешь приехать до начала сезона. Владельцем пансионата был некий месье Бонель.
— Лидия, — распорядилась мама. — Напиши, что мы заинтересовались этим вариантом, но хотели бы питаться в пансионате лишь один раз в день.
Мама высчитала, что, если поехать третьим классом, и один-единственный день провести в Барселоне, и не тратить лишних денег, все может осуществиться безо всяких огорчений.
— Разумеется, мама, — сказала Лидия и принялась подыскивать себе замену в библиотеке.
Путешествие началось с парохода Друзья, стоя на набережной, махали платками, мама — на верхней палубе — седовласая, в своей светло-серой широкополой строгой шляпе, как у пророка (с низкой тульей), была всем отчетливо видна. Остается только добавить кое-что о фасоне шляпы. Мама не меняла его с 1912 года.
Друзья закричали «ура!» — и пароход отчалил.
И вот наконец мама с дочерью прибыли в Барселону, здесь они посвятили целый день Гауди — отдали ему дань своего восхищения.
— Лидия, — сказала мама, — я ничего не смыслю в архитектуре, но здесь, кажется, я вижу иррациональное во всем этом буйном, своеобразном великолепии. Этого достаточно. Мне не надо ничего понимать. Поговорим о другом: думаю, я приобрету себе новую шляпу, как у тореадора.
Нелегко было найти шляпу такого размера, которая закрывала бы могучий узел волос у мамы на голове, но они все-таки ее нашли и купили. Мама устала и захотела выпить кофе. Они зашли в маленькое кафе, всего на несколько столиков; стены кафе были декорированы афишами, изображавшими корриду. Несколько старых мужчин болтали возле стойки бара. Когда вошла мама в своей шляпе тореадора, они обернулись и стали разглядывать и шляпу, и маму, а потом, понизив голос до шепота, выказали свое восхищение почтительным «о-ля-ля!». Маме придвинули стул, но она предпочла остаться у стойки… Дамам подали по стаканчику шерри. В кафе воцарилась тишина. Но вот один из стариков подошел к маме, преклонил колено. Она протянула ему шаль.