Письма, несущие смерть
Шрифт:
К тому времени Киоко считала, что хорошо меня знает, и страшно за меня переживала. Ее следующее письмо было залито слезами, аккуратно выписанные буквы расплывались. Я испытывал угрызения совести, но извиниться и взять свои слова обратно не мог. Признание в такой колоссальной лжи только усугубило бы мою вину. Оставалось лишь продолжать.
Красноречие ее соболезнований меня поразило. Шок от неожиданной смерти покончил с ее языковыми проблемами, и, хотя грамматике и синтаксису еще не хватало совершенства, слова лились прямо из сердца и были гораздо выразительнее, чем я мог ожидать. Как будто всегда разделявший нас — то ли из-за черт ее личности, то ли из-за культурных
Я вспомнил Пола и его привычку все сводить к сексу. Я солгал бы, если бы стал утверждать, что не думал ни о чем подобном, особенно проводя столько времени за письмами и мыслями о девочке. Красивой девочке. И я решил, что представилась отличная возможность ввести эту тему в наши отношения.
Я сообщил Киоко, что люблю ее.
И пожалел об этом, как только наутро бросил письмо в почтовый ящик. Я чуть не попытался вернуть свой конверт, придумав что-нибудь в духе Фреда и Барни. Смущение подавило все остальные чувства. Следующие две недели я не мог справиться с возбуждением, сказавшимся и на моей сосредоточенности, и на оценках. Я неосторожно наступил на несколько эмоциональных мин дома, выйдя из передряги с огромными физическими потерями.
К моему великому облегчению, Киоко ответила, что и она меня любит, причем уже больше месяца, и счастлива, что я наконец заговорил о любви и она теперь тоже может мне об этом сказать.
На самом деле я ее не любил. И где-то в глубине души даже чувствовал себя виноватым за такие игры с нею и за притворство в том, чего не испытывал. Конечно, она мне нравилась, но я ее не любил. Правда, я вдруг понял, что могу использовать ее чувства ко мне для достижения своих целей, могу подтолкнуть ее к тому, чего хочу.
Наши отношения изменились, как по мановению волшебной палочки. Только что я был рабом нашего эпистолярного общения, рабом своего желания писать и читать письма подруги по переписке, а в следующее мгновение я оказался главным, мог командовать, мог полностью контролировать чувства, до той поры господствовавшие надо мной.
Секс меня интересовал, и я воспользовался возможностью поднять этот вопрос, расписывая свой вымышленный опыт, не скупясь на ложь о том, чего я никогда не делал и не знал, как делать, но уверял, что хотел бы делать это с ней. Поскольку мы любим друг друга, подчеркивал я, в этом нет ничего предосудительного. Это естественно и прекрасно.
Она ответила в том же духе.
С того времени наши письма стали непристойными, не по-взрослому порнографическими, однако — для двух детей нашего возраста с полным отсутствием опыта — довольно грязными.
В конце концов я убедил Киоко прислать мне фотографию, на которой она снята вообще без одежды. Она сфотографировалась сама, стоя перед зеркалом в ванной комнате. За ее спиной виднелась узкая душевая кабинка, справа, на белой крашеной стене — простая железная вешалка для полотенец. Сама Киоко стояла в центре, фотоаппарат скрывал ее лицо, кроме губ и лба. Она явно нервничала, и ей не хватило смелости снять всю одежду; она просто стянула до колен платье и трусики. Однако я увидел все, что хотел увидеть.
И мне это понравилось.
Я ответил ей не сразу. Не знаю точно почему. Я рассматривал фотографию ночью в постели, играя со своим пенисом, и не мог не думать о ней все воскресенье и понедельник, но, наверное, я немного обиделся, ведь Киоко не попросила у меня подобного фото. Я, скорее всего, не послал бы, но было бы мило, если бы она попросила.
Вероятно, я также хотел немного утвердиться в своей новообретенной власти, заставляя Киоко ждать ответа.
Какова бы ни была причина, я держался неделю, а потом, когда весь дом давно уже погрузился в сон, снял пижаму и трусы и написал Киоко свое самое красочное письмо. А потом, глядя на фото, опять играл с пенисом.
Следующее письмо я получил от ее отца… только адресовано оно было не мне, а моим родителям. Я узнал конверт и перехватил его, подумав сначала, что это письмо мне от Киоко. Однако темные резкие буквы незнакомого почерка подсказали мне: это нечто другое. Я в ужасе отнес письмо в комнату, закрыл дверь и, аккуратно вскрыв конверт, достал белый лист простой почтовой бумаги.
Ее отец нашел и прочитал мои письма.
А Киоко не выдержала и все признала.
Суть письма, написанного на ломаном и трудно воспринимаемом английском, сводилась к тому, что я опозорил свою родню, а его дочь превратил в шлюху, которая теперь никогда не сможет выйти замуж за юношу из хорошей семьи, потому что я ее развратил. Мистер Йосицуми ругал моих родителей за то, что они воспитали мальчика с такими низкими моральными качествами, и требовал, чтобы они наказали меня за непростительное развращение его дочери.
Он также послал письмо мисс Накамото.
У меня пересохло во рту.
Я перечитал последние слова, чтобы убедиться, все ли я правильно понял из этих отрывистых английских слов. Я пишу объяснить достопочтенной учительнице Накамото никаких больше друзей по переписке. Ошибиться в смысле было невозможно. Мои глаза метнулись к середине письма. Вы наказать мальчика за плохой характер и мораль ваш долг, как родителя.
Ну уж нет, этого я не допущу. С бешено бьющимся сердцем я разорвал письмо на мельчайшие кусочки, завернул клочки в салфетку, отнес в ванную комнату и спустил в унитаз. А что дальше? Расскажет ли мисс Накамото директору? Вызовет ли она или директор моих родителей? Грозит ли мне временное исключение из школы? Или меня арестуют? Все казалось возможным, и я лишь надеялся на то, что отец Киоко не знает адреса мисс Накамото или адреса школы.
Пустая надежда. В школе Киоко в Японии имелся адрес компании «Друзья по переписке», а там-то адрес моей школы точно знали. Нет. Мой единственный и незначительный шанс на спасение только в том, что письмо затеряется на почте.
Мы не были религиозной семьей. Мы никогда не ходили в церковь. Однако основные представления у меня имелись, и впервые в жизни я сложил ладони, закрыл глаза и совершенно серьезно попытался молиться. Добрый Боженька, пожалуйста, не дай мисс Накамото получить то письмо. И пусть мои родители не узнают, что произошло. Огради меня от беды. Всю свою оставшуюся жизнь я буду хорошим. Клянусь. Аминь.
И чтобы уж наверняка, я повторил молитву. И еще раз. И еще. И еще… пока, наконец, не заснул.
На следующее утро я пришел в школу нервный и напряженный. До начала занятий поболтался с Робертом и Эдсоном на игровой площадке, но никак не мог сосредоточиться на разговоре и вряд ли замечал, чем мы занимались. С первым звонком я потащился в класс.
И сел за свой стол.
Мне казалось или мисс Накамото действительно старалась на меня не смотреть? Трудно сказать. Вроде она вела себя как обычно: проверила присутствие учеников по списку, произнесла вместе с нами клятву верности флагу США, а затем, разделив на группы по чтению, вывела первую группу к доске. Я попытался убедить себя, что исполнение смертного приговора откладывается по меньшей мере на день.