Письма о русской поэзии
Шрифт:
Уже после выхода «Малиновой шашки», на I съезде писателей в августе 1934 года, с трибуны, Петровский будет воспевать эпохальность этого знакомства и открещиваться от хлебниковской выдумки: «В день самоубийства одного художника, – в странной, хоть и нелепой связи с этой смертью, никак прямо меня не задевшей, – я встретил человека, невольно ставшего вестником моего будущего – Бориса Пастернака… Это было моим первым рождением». [81] А в феврале 1937 года, опять же с трибуны, он открестится и от Пастернака, предав его анафеме.
81
Там же. С. 210.
Петровский –
В самом конце повести – интересующий нас анекдот: «Известно, что он (Петровский. – Г. А., В. М.) трижды обежал золоченый, с тучами каменных духов храм Спасителя, прыгая громадными скачками по ступеням, преследуемый городовым за то, что выдрал из Румянцевского музея редкие оттиски живописи. Любил таинственное и страшное. Врал безбожно и по всякому поводу» (IV, 139).
Хлебников дополнительно к эпизоду из жизни самого Петровского обыгрывает широко освещавшийся в печати скандал с Эллисом (Л. Л. Кобылинским), подробно описанный затем в мемуарах Андрея Белого. (Как потом выяснилось, Эллис ничего не крал из Румянцевского музея.)
Трехкратным повтором Хлебников как бы подчеркивает литературную анекдотичность и выдуманность этих эпизодов: «три раза вешался» – «трижды обежал (…) храм Спасителя». Освящая эту завиральную историю именем Петровского, Хлебников не Петровского принижал, а искусство возвеличивал. Герой – бродяга, кузнечик, безбожный лгун и пророк. На экспериментальный вопрос: «Занести пророка в большой город с метелями, – что будет делать?» символизм уже ответил устами Блока в поэме «Двенадцать» и потерпел сокрушительное поражение. Скандальный и пророчествующий кузнечик П. мчится взапуски вокруг храма Спасителя в придуманной истории. Здесь поражение невозможно. Поэзия дело сфабрикованное.
Добросовестный Митурич дважды садится в лужу: во-первых, он соврал, что слышал историю о краже из Румянцевской библиотеки из уст самого Хлебникова, и во-вторых (что хуже) – не понял собственно авторских интенций «Малиновой шашки». Холуйская тупость, с которой обращается Митурич с жизнью и творчеством великого друга, вызывает вопрос: а чем, в сущности, эта честная и фанатичная преданность Хлебникову лучше, чем предательство Петровского по отношению к тому же Пастернаку? Величайшая и горькая ирония заключается в том, что ничем не лучше.
Отнюдь не риторический вопрос даже самого благожелательного читателя: почему, собственно, даже сейчас мы должны получать архивный источник (из важнейших) с двукратно умноженными искажениями, неточностями, безграмотным комментарием или вообще без такового?
Ответ наш, а не издателей: да с такими друзьями иначе и быть не могло.
ОРЕЛ ИЛИ РЕШКА
Юрию Сенокосову
И в каждой битве знак особый
Дела героев освещал
И страшным блеском покрывал
Земле не преданные гробы…
Владеть крылами ветер научил,
Пожар шумел и делал кровь янтарной
И брагой темной путников в ночи
Земля поила благодарно.
Но что это сзади за грохот звенящий?
По лестнице… Слышишь? Там…
Рояля, как черного гроба, ящик
За нами ползет по пятам.
Поначалу загадочная поэма Хлебникова «Ночной обыск» называлась «Переворот Советов». То ли в виде эпиграфа, то ли датировки под заглавием стояло: «7.XI.1921. 36 + 36». Изменив название, цифры поэт оставил, и при первой публикации Н. Л. Степанов их воспроизвел и прокомментировал со ссылкой на хлебниковского душеприказчика художника П. В. Митурича, утверждавшего, что формула эта означает «выраженное в ударах сердца число минут, необходимое для прочтения поэмы».
36 + 36 = 1458 – это число дней, прошедших со дня революционного переворота (7.ХЫ917) до дня написания поэмы, а 3 (тройка) в хлебниковской мифологии времени означает превращение события в свою противоположность, противособытие. То есть, с хлебниковской точки зрения, за четыре истекших года совершился «переворот переворота». Именно об этом сокрушительном крушении надежд «Ночной обыск». Решающими событиями в переоценке Октябрьской революции стали смерть Блока и Гумилева (1921).
Поэма – обыск матросами подозрительного дома на предмет «белогвардейской сволочи», заканчивающийся страшным погромом. В цепи малопонятных событий – от начавшегося обыска, разбоя и до попойки и общей гибели белых и красных в охваченном пожаром доме – есть одно, являющееся ключевым в интерпретации текста в целом. Оно связано с выбрасыванием революционными матросами рояля из окна:
– А это что? Господская игра,Для белой барышни потеха?Сидит по вечерамИ думает о муже,Бренчит рукою тихо.И черная дощечкаЗа белою звучитИ следует, как ночьЗа днем упорно.(…)Ишь, зазвенели струны!Умирать полетели.Долго будет звенетьСтрунная медь.(…)А эту рухлядь,Этот ящик, где воет цуцик,На мостовуюЗа окно!(…)– А ловко тыПрикладом вдарил.Как оно запоет,Зазвенит, заиграет и птицей, умирая, полетело.(I, 260–264)
Падение рояля, «рояля культуры» (Белый), на мостовую символизирует сокрушительную гибель роялистского, самодержавного строя в России. Предсмертный полет самодержавного орла – «птицей, умирая, полетело». Роялистский орел, сниженный образом щенка, неожиданно разместившегося внутри инструмента, вполне объясним в связи с блоковским сравнением «старого мира, как пса». Матросы сами называют себя «убийцами святыми», и эта освященность революционной стихии несомненно блоковского происхождения.