Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну.
Шрифт:
(17) Мне кажется, я уже вижу триумфальное шествие, загруженное не награбленным в провинциях и не исторгнутым у союзников золотом, но оружием, отнятым у врагов, за ними идут закованные в цепи пленные цари; мне кажется, что я узнаю громкие имена вождей и статные их фигуры, соответствующие их именам; что уже различаю носилки, символически нагруженные чудовищными дерзаниями варваров, и каждого из них, следующего со связанными руками за изображением своих дел, а далее за ними и тебя самого, торжественного и величавого, колесницей своей напирающего на тыл покоренных племен, а перед колесницею пробитые тобою щиты. И не будет у тебя недостатка в доспехах, снятых с врагов, если кто из царей осмелится сразиться с тобой и не побоится не только метания твоих копей, но и грозных твоих взглядов, полагаясь на противопоставленное тебе все свое войско, весь лагерь. Своей умеренностью за последнее время ты заслужил такой славы, что где бы ты ни вел войну ради сохранения достоинства империи, как наступательную, так и оборонительную, все убеждены, что ты не для того одерживаешь победы, чтобы получать триумфы, но получаешь их за то, что победил.
(18) Одно напоминает мне другое. Как прекрасно, что дисциплину в лагерях, пошатнувшуюся и почти совсем упавшую, ты снова восстановил, преодолев пороки предшествующего поколения: лень, упрямство и нежелание повиноваться. Безопасно стало заслуживать уважение в любовь, и уже никто из вождей не боится больше ни того, что солдаты его любят, ни того, что не любят, а потому, в равной мере уверенные, что не подвергнутся
(19) Среди небесных светил естественно бывает так, что появление более сильных затмевает более мелкие и слабые: так же и прибытие императора к войску затеняет достоинство подчиненных ему командиров. Ты же действительно был выше других, но притом никого не умалял: все командиры сохраняли свое достоинство в твоем присутствии, как и без тебя; мало того, у многих достоинство еще возрастало, потому что и ты им оказывал уважение. Потому, одинаково дорогой высшим чинам и нижним, ты так совмещал в себе [личность] полководца-императора и товарища-соратника, что как требовательный начальник ты вызывал у всех старание и усердие, а как участник в трудах и товарищ поднимал общий дух. Счастливы те, чью преданность и усердие ты одобрял не через посредников и вестников, но сам лично, и не по слухам, а убедившись собственными глазами! Они достигли того, что ты, отсутствуя и в отношении отсутствующих, ничему так не доверял, как тому, что видел сам.
(20) Но вот тебя призвали в столицу голоса твоих сограждан, и любовь к родине пересилила в тебе увлечение лагерной жизнью. Путь твой был мирный и скромный, действительно как возвращающегося после водворения мира. Я даже не мог бы приписать к твоей похвале, что твое прибытие не испугало ни одного отца, ни одного супруга: у других такая чистота могла быть показной, у тебя она врожденная, она в самом тебе и относится к тому, что ты не мог бы сам себе приписать. Не происходило никакого шума, когда ты требовал для себя экипажей, ты не оскорбил ничьего гостеприимства, содержание у тебя было как у всех других, а при этом у тебя была свита вооруженная и дисциплинированная. Можно было бы сказать, что какой-то великий вождь (скорее всего ты сам) отправляется к своему войску; настолько не было никакого отличия (или было оно уже очень незначительно) между тем, кто уже стал императором, и тем, кто только должен им стать. Насколько иным был не так давно проезд другого принцепса, если это только был проезд, а не набег, когда хозяева обычно изгонялись из своих домов, и все направо и налево было сожжено и потоптано, точно происходила карательная экспедиция или нападение тех самых врагов, от которых он убегал. Провинциям приходилось внушать, что это был проезд какого-то Домициана, а не их законного принцепса. Итак, не столько для своей славы, сколько для общей пользы ты обнародовал эдиктом, сколько было затрачено средств на каждого из вас двоих. Пусть привыкают императоры сочетать со своей властью и денежный отчет; пусть они объявляют, сколько потратили на себя. Так получится, что они не будут так расточительны, что им стыдно будет в этом сознаться. Кроме того последующие принцепсы, хотят или не хотят, а пусть знают об этом. Такое это имеет значение, и пусть помнят, что раз имеются таких два примера, то люди будут выносить суждение о них в зависимости от того, какой из этих примеров они для себя выберут.
(21) Разве столькими и столь важными доблестями ты не заслужил каких-нибудь новых почестей, новых титулов? А ты отказывался даже от титула отца отечества! Какая продолжительная была у нас борьба с твоей скромностью! Как поздно далась победа! Тот титул, который другие [принцепсы] принимали сейчас же, в первый день своей власти, наряду с титулами цезаря и императора, ты откладывал до того времени, когда и сам ты, строжайший ценитель своих заслуг, должен был признать, что заслужил его. Итак, только с тобой одним из всех произошло так, что ты на самом деле был отцом отечества прежде, нежели был им объявлен. Ты был признан им в сердцах и суждениях наших и для почитания тебя со стороны народа было неважно, каким титулом ты именуешься, разве что он мог счесть себя неблагодарным, если называл тебя больше императором и цезарем, в то время как на самом деле имел в тебе отца. А с какой благосклонностью, с какой снисходительностью к другим носишь ты этот почетный титул! С согражданами своими ты обращаешься, как отец с детьми; вернувшись императором, после того как ты ушел частным человеком, ты со всеми считаешься и тебя все признают. Нас всех ты считаешь равными и себя таким же равным всем другим; ты выше других только тем, что лучше их.
(22) И прежде всего, что за славный день, когда ты, в такой мере ожидаемый и желанный, вступил в город! И сколь удивительно и радостно, что ты именно сам въехал! Ведь прежних принцепсов ввозили или вносили, не говоря уже, что на колеснице четверней и на белых конях, а то и на плечах людей, что было уже слишком надменно. Ты же, будучи выше и значительнее других хотя бы своим ростом и телосложением, словно праздновал свой триумф не над нашим долготерпением, но над гордостью других принцепсов. Поэтому никому не служили препятствием к тому, чтобы усладить свои взоры необычным зрелищем, ни возраст, ни нездоровье, ни пол. Тебя узнавали малые дети, на тебя показывали друг другу юноши, тобой восхищались старики! Даже больные, пренебрегши предписаниями врачей, спешили взглянуть на тебя, словно на источник спасения и здоровья. Поэтому одни говорили, что достаточно уже жили, раз увидели и встретили тебя, другие, наоборот, что только теперь-то и стоит жить! Женщины только тогда познали истинное счастье материнства, когда они увидели, какому принцепсу они родили граждан, какому полководцу солдат! Ты мог видеть тогда крыши домов, гнущиеся под тяжестью людей, и заполненными даже те места, где стоять можно было лишь непрочно и с опасностью для жизни; далее — все улицы, переполненные людьми, среди которых оставлен был лишь тесный проход для тебя самого; ты мог видеть, наконец, с той и другой стороны ликующие толпы народа и повсюду одинаковую радость и одинаковые клики. Радость была настолько же всеобщая, насколько ты прибывал ради всех, и она возрастала с твоим приближением, почти с каждым твоим шагом.
(23) Приятно было всем, что ты поцелуями приветствовал сенат, так же как с поцелуями был когда-то и сам отпущен; приятно было, что заслуги всаднического сословия ты отметил почетными титулами, не прибегая к помощи номенклатора 1582 ; приятно и то, что ты оказал некоторые знаки дружественного расположения не только тем клиентам, которых ты сам первый приветствовал; но еще приятнее было всем, что ты подвигался постепенно и спокойно и лишь настолько, насколько позволяла толпа зрителей, так как народ, собравшийся посмотреть на тебя, особенно теснил тебя, так как в первый же день ты доверил всем свои собственные бока. И не был ты окружен отрядом телохранителей, но обступили тебя со всех сторон то сенаторы, то цвет всаднического сословия, смотря по тому, где кого было больше, и сам ты следовал за своими ликторами, продвигавшимися молча и совершенно спокойно: ведь воины ничем не отличались от прочей
1582
Номенклатор, часто из рабов, называл лиц, имена которых были неизвестны должностному лицу. Траян, по-видимому, лично знал всех, представлявшихся ему.
(24) Такого рода въезд мог бы отяготить [всякого] другого; ты же с каждым днем становился все более удивительным и все лучше, наконец, именно таким, каким другие принцепсы лишь могут обещать быть в будущем. Не только одного тебя продолжительность времени выдвигает и возвеличивает. Ты объединил и связал различнейшие вещи: уверенность уже давно правящего со скромностью лишь начинающего править. Ты не отталкиваешь граждан, припавших к твоим ногам, и поцелуй возвращаешь не только рукой, у тебя, и у императора, осталась прежняя ласковость во взоре. Ты раньше ходил своими ногами; ты продолжаешь это делать; ты получал удовлетворение от труда, ты и сейчас испытываешь это: судьба, которая изменила все вокруг тебя, ничего не изменила в тебе самом. Когда ты проходишь по общественным местам, каждому предоставляется остановиться, или выйти тебе навстречу, сопутствовать тебе, или пройти мимо. Ты гуляешь среди нас, но не так, точно снисходишь, и предоставляешь нам себя в полной мере не для того, чтобы приписывать это себе в заслугу. Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость. Мы управляемся тобой и подчинены тебе, но так же как законам. Ведь и они умеряют наши страсти и наслаждения, но находятся постоянно с нами и среди нас. Ты возвышаешься и выдаешься над нами по своему сану, по власти, которая выше людей, но все же свойственна человеку. До тебя принцепсы, пренебрегая нами и как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами. Их поднимали выше нас плечи и спины рабов, тебя же молва, слава, любовь граждан, доступность твоя подымают выше самих принцепсов; тебя возвышает до звезд сама наша общая для всех земля, на которой следы ног наших смешаны со следами государя.
(25) И я, сенаторы, не боюсь, что покажусь слишком многословным, так как особенно для нас желательно, чтобы больше было основания воздавать благодарность нашему принцепсу; и было бы, пожалуй, даже более почтительно хранить про себя самые чистые и не излитые в словах мысли об этом, нежели говорить об этом кратко и наспех, ибо ведь то, о чем молчишь, кажется таким именно значительным, каким оно и есть на самом деле. Если только ты не думаешь, что легко добиться обогащения триб и предоставления народу пайка, да притом еще и полностью, после того как солдаты получили часть своей доли раздач. Разве способен человек с заурядным характером на то, чтобы предоставить больше тому, кому легче отказать? Хотя в данном случае при всем различии положения все же осуществлен принцип равенства. В самом деле, солдаты уравнены с народом в том, что хоть они получали только часть пайка, но зато первыми, а народ с солдатами в том, что он хоть и позже, но зато получил все полностью. И действительно, с каким благожелательством все было поделено! Дано было и тем, которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда 1583 , уравнены были с остальными и те, которым ничего не было обещано. Одного задерживали дела, другого нездоровье, моря, реки. Каждого ждали, приняты были меры, чтобы никто не был в тот момент болен, или занят, или в отдалении: каждый мог придти, когда захочет, когда сможет. Великое это дело, цезарь, и совершенно в твоем духе: своим талантом расточать щедроты, как бы сближать самые отдаленные друг от друга страны, сокращать дальность расстояния, предупреждать несчастья, способствовать благоприятной судьбе и всеми средствами добиваться, чтобы, когда ты распределяешь паек, каждый из римского народа чувствовал в себе гражданина даже в большей мере, чем просто человека.
1583
...которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда... — По-видимому, раздачи производились по списку лиц, занимающих то или иное служебное положение.
(26) Прежде, с приближением дня раздач, толпы детей — будущий римский народ — обычно заполняли дороги, ожидая выхода принцепса. А родители брали на себя труд показывать своих детей, сажая их на плечи, учить их словам приветствия и лести, и те повторяли, что им было внушено. Но по большей части они бесполезно взывали к глухим ушам принцепса, и их уносили в неведении, прежде чем они могли в точности узнать, что они выпросили, чего не добились. Ты же не допустил их даже до просьб и, хотя для взоров твоих было весьма приятно зрелище подрастающего поколения, ты приказал всех их принять и записать прежде даже, чем они могли увидать тебя и обратиться к тебе с просьбой, чтобы уже с самого раннего детства они узнали своего общего всем родителя по заботам твоим о их воспитании, чтобы на твоем содержании росли все те, кто растет для службы тебе, чтобы, получал от тебя пособие, они подготовлялись к твоей военной службе и чтобы все были обязаны одному тебе всем тем, чем каждый обычно бывает обязан своим родителям. Правильно, цезарь, ты делаешь, что берешь на свое содержание надежду римского имени. Для великого принцепса, которому суждено бессмертие, нет другой, более достойной статьи расхода, как расход на подрастающее поколение. Людей зажиточных располагают признавать 1584 и воспитывать своих детей большие награды и равные им по значению штрафы, бедные же могут рассчитывать при воспитании только на доброту принцепса. Если он не поддерживает, не охраняет и не снабжает щедрой рукой детей, рожденных в надежде на него, то лишь ускоряет гибель своей власти, гибель государства; напрасно тогда будет он, пренебрегши народом, оберегать знатных, точно голову, оторванную от туловища, обреченную на гибель от неустойчивости своего положения. Легко себе представить, какую ты испытал радость, когда тебя встретили криками приветствия родители и дети, старики, младенцы и подростки. Это были голоса малолетних твоих граждан, впервые проникшие к твоему слуху, и ты, обеспечив их содержанием, достиг главным образок того, что они не станут тебя просить. Выше же всего то, что ты сам таков, что при твоем управлении и легко и хочется принимать на себя воспитание детей.
1584
Людей зажиточных располагают признавать и воспитывать своих детей больше награды и равные им по значению штрафы. — По римским обычаям, отец мог признать и не признать рожденного им ребенка и в связи с этим мог и отказаться от его воспитания. «Штрафы» — налоги на холостяков и бездетных.