Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну.

Плиний Младший Гай

(27) Уже ни один родитель не боится для своего сына ничего, кроме неизбежной поры слабости человеческого организма, и не называет среди неизлечимых недугов гнев принцепса. Веским побуждением к воспитанию детей является надежда на поддержку от государства, на подарки, но еще более того, уверенность в свободе и безопасности. Пусть лучше принцепс ничего не дает, лишь бы ничего не отнимал, пусть не кормит, лишь бы не казнил: и тогда не будет недостатка в людях, которые захотят иметь детей. Наоборот, если он будет щедр, но и будет отнимать, будет кормить, но и казнить, он в скором времени добьется лишь того, что все будут тяготиться не только детьми, но и самими собой и своими родителями. Поэтому во всей твоей щедрости я ничего так бы не хотел восхвалить, как то, что ты даешь пайки и средства на содержание детей из своих собственных средств и что детей граждан ты кормишь не кровью от убийств, как щенков диких зверей; приятнее же всего принимающим от тебя пособия сознавать, что им дается ни у кого не отнятое и что в связи с тем, что столько народа стало более имущим, убывают средства только у самого принцепса, хотя и он тоже не обеднел. Ведь если кому принадлежит все, что является всеобщим достоянием, то он и сам имеет столько же, сколько все.

(28) К другому призывает меня многообразная твоя слава. К другому ли? Ведь я как будто достаточно уже высказал удивления и уважения тебе за то, что ты так много расточил денег, не для того, чтобы, сознавая за собой какое-нибудь постыдное дело, отклонить молву от порицания, и не для того, чтобы мрачным и печальным речам

людей дать более радостные сюжеты. Ни пайками, ни пособиями для детей ты не искупал никакой своей вины, ни жестокости, и причиной твоих благодеяний не было желание остаться безнаказанным за то, чт'o тобою было сделано дурного. Своими раздачами ты добивался не прощения, а любви, и римский народ отошел от твоего трибунала не умилостивленный, а обязанный. Ты сам с радостью, ничем не омраченной, предоставил пайки, и то, что прежде принцепсы бросали народу, сохранявшему тягость на сердце, чтобы смягчить ненависть к себе, то ты дал народу так же, без задних мыслей, как и принял сам народ. Немногим меньше пяти тысяч свободнорожденных, сенаторы, было взыскано, найдено и привлечено щедростью нашего принцепса. Они содержатся на общественный счет в качестве запасного войска на случай войны и в качестве украшения государства в дни мира и приучаются любить родину не только как родину, но и как кормилицу. Из их числа будут пополняться лагеря и трибы, от них будут рождаться дети, которым уже не потребуется пособия. Да пошлют тебе, цезарь, боги долгий век, как ты его заслужил, да сохранят в тебе дух, который они же тебе внушили. Чем больше младенцев ты увидишь на своем веку, тем больше будет их зарегистрировано тобою. Их толпа с каждым днем растет и увеличивается и не потому, чтобы дети стали более дороги родителям, а потому, что граждане стали дороже своему государю. Ты будешь раздавать пайки, будешь предоставлять пособия, если захочешь: они же рождаются ради тебя.

(29) Но непрерывно раздаваемому пайку, по-моему, уподобляется и общее увеличение хлебных запасов. Забота об этом некогда не менее принесла славы Помпею, чем устранение подкупов с Марсова поля, или уничтожение пиратов, этих врагов моря, или показ в его триумфах трофеев Востока и Запада. И не больше было его заслуг перед государством, нежели у нашего и его общего отца, когда он своим авторитетом, мудростью и стойкостью очистил дороги, открыл гавани, восстановил пути сообщения по землям, сделал доступными берегам моря и морям берега и так сблизил при помощи торговых связей отдаленные друг от друга племена, что можно было бы подумать, что производимое только в одном месте рождается повсюду. Разве не очевидно для всех, как без ущерба для кого-либо годовой урожай изобилует всем, что нам требуется для жизни? Ведь не отнимаются же у ропщущих союзников, как у побежденных врагов, их запасы с тем, чтобы гнить в наших житницах! Они сами привозят нам то, что производит земля, что взрастит небо, что принесет урожай, и, не будучи подавлены новыми обложениями, они не забывают своих прежних обязательств. Государство берет то, что ему полагается брать. Отсюда богатство, дешевизна, позволяющая легко сговориться продавцу с покупателем, отсюда всеобщее довольство и незнакомство с нуждой.

(30) Египет настолько прославился своими непрерывно возрастающими урожаями, что, казалось, совершенно уже не зависел ни от дождей, ни от климата: в самом деле, всегда заливаемый своей собственной рекой и привыкший утучняться ни от каких других вод, кроме как от тех, которые несет его Нил, он одевался такими обильными нивами, что мог спорить с самыми плодоносными странами и никогда им не уступал. Но вот вследствие непредвиденной засухи земля его высохла до того, что пострадало и его плодородие, так как заленившийся Нил слишком медленно и вяло стал подыматься из своего русла, уподобляясь и тогда еще другим величайшим рекам, но все же только рекам. Поэтому значительная часть почвы, обычно заливаемая и оплодотворяемая рекой, побелела от глубокого слоя пыли. Тщетно Египет желал дожденосных туч и взывал к небесам, когда сам его податель плодородия стал более скудным и тощим и сократил урожай этого года до таких же тесных пределов, как и свое собственное обилие. Выйдя из берегов и распространяясь по земле, Нил не только остановился и не дошел до привычных для себя впадин между холмами, но даже и с ровных и покатых мест сошел быстрым и неспокойным потоком, и недостаточно смоченные им земли еще более увеличили площадь засухи. Таким образом эта страна, обманутая в своих ожиданиях и лишившаяся своего обычного плодородия, обратилась за помощью к цезарю, как обычно обращалась к своему божественному потоку. И не дольше продолжалось после этого тяжелое для нас время, чем сколько требовалось, чтобы подать об этом весть. Так быстро, цезарь, действует твоя власть и так равномерно распространяется твоя доброта на всех без разбора, что достаточно только тебе узнать о претерпевшем какую-либо беду, не соответствующую нашему веку, чтобы ему уже была обеспечена твоя помощь.

(31) Я молю для всех народов урожайных годов и плодоносных земель, но я готов поверить, что судьба, пославшая такое испытание Египту, захотела испытать твои силы и проверить твою бдительность. Ведь если ты во всех остальных делах добиваешься постоянно благополучия, то разве не ясно, что те случаи, когда происходит что-либо неблагоприятное, посылаются судьбой для того, чтобы предоставить новое поле действия, новый повод проявиться твоим доблестям, укрепиться твоей славе, так как в благополучии познается счастье, а в несчастии — величие человека. Издревле укоренилось мнение, что столица наша не может прокормиться иначе как продуктами Египта. Возгордился надменный и ветреный египетский народ: он, мол, кормит народ-победитель, от его, мол, реки, от его кораблей зависит наше изобилие или наша скудость. Но мы вернули Нилу его богатство: он получил обратно хлеб, который когда-то посылал нам, он ввез к себе сбор жатвы, которую раньше отправил нам. Пусть поучится Египет и убедится на опыте, что он доставляет нам не пропитание, а подать; пусть узнает, что он не необходим для Рима, и все же пусть служит нам! А после этого пусть и Нил, если захочет, держится в пределах своего русла и соблюдает меру в истечении своих вод: это, как видно, не имеет никакого значения не только для нашей столицы, но и для самого Египта, разве только, что корабли будут плыть оттуда ничем не нагруженные, подобно тем, какие раньше возвращались туда домой, а отсюда, наоборот, полные и перегруженные, какие обычно приплывают к нам оттуда, и с переменой движения по морю будут вымаливаться у богов скорее попутные от нас ветры и от нас краткий и скорый путь к Египту. Удивительным кажется, о цезарь, что столица наша может не замечать на своем снабжении хлебом ни бездеятельности Египта, ни прекращения разливов Нила! Благодаря твоим стараниям, твоим заботам она настолько обеспечена продовольствием, что одновременно становится ясным, что ты можешь обойтись без Египта, а он без нас нет. Покончено было бы с этим богатейшим народом, если бы он был свободен и предоставлен себе: он стыдился необычного для него бесплодия и не меньше мучился от голода, чем от позора, а от тебя одновременно пришла ему поддержка и в том и другом отношениях. С изумлением увидели его земледельцы хранилища свои, наполненные не ими самими, и спрашивали себя: с каких полей свезена эта жатва, не объявилось ли где-нибудь в Египте какой другой реки? Таким образом, ты своей милостью достиг того, что не может больше земля проявлять своего недоброжелательства к людям, и Нил, покорствуя нам, хоть и часто бывал раньше благоприятен для самого Египта, но никогда не содействовал столько нашей славе, как теперь.

(32) Насколько же это хорошо, что все провинции доверяют и подчиняются нам, когда мы дождались такого принцепса, который по мере того, как этого требуют обстоятельства, перебрасывает плоды земные то туда, то сюда, который кормит и спасает отрезанные от нас морями племена как неотъемлемую часть римского народа. Ведь и само

небо не бывает так благосклонно к людям, чтобы одновременно посылать плодородие всем странам и всем правительствам в равной мере. А он в равной мере всех оберегает если не от самого бесплодия, то от его бедствий, всем посылает если не само плодородие, то плоды его: он взаимным обменом товаров сближает Восток с Западом, чтобы все в равной мере могли получить нужные им плоды, как те, кто просит, так и те, кто производит, и чтобы они познали, насколько полезнее всем служить одному, нежели пользоваться свободой, ведущей к ссорам. В самом деле, если разделить имущество всех народов, то на каждого в отдельности обрушатся все беды; если же всех объединить, то, наоборот, бедствия какого-нибудь одного народа не почувствует никто, а общие блага распространятся на всех. Но заложена ли какая божественная сила в землях, обитает ли в реках какой-нибудь гений, я обращаюсь с молитвой и к почве и к потокам, чтобы они, полагаясь на благосклонность нашего принцепса, приняли новый посев в мягкое свое лоно и вернули бы его преумноженным. Ведь мы просим не ростовщической прибыли! Но пусть помнят, что все же нужно платить, и пусть вознаградят нас за обманутые надежды одного этого года урожаями всех последующих годов и веков и тем обильнее, чем менее мы этого требуем.

(33) Достаточно было сделано на пользу как граждан, так и союзников. Мы видели затем зрелище не слабое и не мимолетное, и не такое, какое могло бы сломить или расслабить мужество, но которое способно разжечь его и подвигнуть на прекрасные подвиги, на презрение ран и смерти, ибо ведь и в сердцах рабов и преступников бывает любовь к славе и стремление к победе. Какую щедрость, какую справедливость он проявил при раздаче даров, не доступный никакому влиянию и будучи выше его! Мы достигли всего, чего добивались, получили и то, чего не просили. Он сам настаивал и убеждал нас высказывать пожелания, но при этом дал нам еще больше нежданного и негаданного. Как свободно можно теперь увлекаться зрелищами, как безопасно выражать свои чувства! Теперь никому не ставится в упрек, как это обычно делалось прежде, пренебрежение к гладиаторам, никто из зрителей не обращается в предмет для зрелища, никто не искупает своего скромного удовольствия ни пыткой, ни костром. Безумен был тот и не имел понятия об истинной чести, кто на арене цирка искал виновных в оскорблении величества и думал, что если мы не уважаем его гладиаторов, то мы презираем и оскорбляем его самого, что все, что сказано дурно о них, сказано против него, что этим оскорблены его божественность и его воля. Ведь он себя самого считал равным богам, а гладиаторов — равными себе.

(34) Насколько же прекрасное зрелище доставил ты нам, цезарь, после того, столь тягостного! Мы видели суд над доносчиками такой же, как над бродягами и разбойниками. Но они строили свои козни не только в уединенных местах или на дорогах, но и в храмах и на форуме. Никакие свидетельские показания не были безопасны, никакое положение не обеспечено, не помогало ни сиротство, ни обилие детей. Зло увеличивалось еще алчностью принцепсов. Но ты обратил на это свои взоры и водворил мир на форуме, как перед этим — в военных лагерях. Ты выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов. Пусть твоя счастливая судьба и твоя щедрость представили бы нам (как на самом деле и представили) зрелища сильнейших борцов и людей с таким же мужественным духом, как и телом, и диких зверей, то неукротимых в своей ярости, то, наоборот, впервые усмиренных человеком, наконец, зрелища тайных и скрытых и только при тебе ставших общедоступными богатств; но ничего не было нам столь приятно и столь достойно твоего века, как то, что нам пришлось смотреть сверху вниз на заломленные назад лица доносчиков и шеи их, скрученные веревкой. Мы узнавали их и наслаждались, когда их вели, точно умилостивительные жертвы за пережитые гражданами тревоги, за кровь казненных, на медленную казнь и тягчайшие муки. Все они были посажены на быстро собранные корабли и отданы на волю бурь: пусть, мол, уезжают, пусть бегут от земли, опустошенной через их доносы; а если бури и грозы спасут кого-нибудь от скал, пусть поселятся на голых утесах негостеприимного берега, и пусть жизнь их будет сурова и полна страхов, и пусть скорбят об утерянной, дорогой всему человеческому роду безопасности.

(35) Вот достойное памяти зрелище: целая флотилия доносчиков, предоставленных всем ветрам, вынужденная распустить паруса перед бурями и носиться по разъяренным волнам, на какие бы скалы они ее ни несли. Радостно было видеть, как флотилия сейчас же по выходе из гавани оказалась разбросанной по морю и как люди у этого же самого моря воздавали благодарность принцепсу, который, не нарушая своего милосердия, предоставил мщение за людей и земли морским божествам. Тогда в особенности можно было познать, какое значение имеет перемена времени, когда к тем же самым утесам раньше прикреплялись совершенно невинные люди, а теперь самые зловредные, и когда все пустынные острова, заселявшиеся перед этим толпами ссыльных сенаторов, теперь заполнялись изгнанниками из доносчиков; подвергнув их подобному наказанию, ты пресек их деятельность не только в настоящее время, но и навсегда. Они отымали чужое имущество, пусть же потеряют свое; они лишали людей их пенатов, пусть будут отторгнуты от своих собственных; и пусть они теперь не подставляют бесполезно, как раньше, свои бледные, твердокаменные лбы под удары и не смеются над своим клеймом, но пусть ожидают возмездия, равного заслугам, и не питают столько надежд, чтобы забыть о страхе, и пусть сами трепещут столько же, сколько прежде заставляли бояться других. Божественный Тит проявил великий дух, предусмотрев все для нашей безопасности и для нашего отомщения, почему и был приравнен к небожителям, насколько же ты оказываешься более достойным небес, который прибавил столько великих дел к тому, за что мы сделали его божеством! Это тем более было трудно сделать тебе, что император Нерва, вполне достойный такого сына и преемника, как ты, так много прибавил к эдиктам Тита, что, казалось, уже никто не мог к этому ничего прибавить, кроме одного тебя, который все же смог изобрести столько еще новых великих дел, как если бы до тебя ничего не было придумано. Каждая твоя милость, взятая в отдельности, сколько прибавила бы к твоей популярности! А ты все их предоставил народу за один раз, словно свет солнца, который изливается не по частям, а сразу весь, и светит не двум и не трем, а одновременно всем людям.

(36) Как радостно видеть государственное казначейство в тишине и спокойствии, таким, каким оно было до появления доносчиков! Теперь это храм, истинное святилище, а не мрачное хранилище имущества, отнятого у граждан, или добычи, кровью добытой у врага! Это во всем мире единственное место, где при наилучшем принцепсе дурные люди не в равном положении с добрыми. Соблюдается уважение законов, общественная безопасность ни в чем не нарушается, никому не прощается его вина, но за каждую полагается возмездие, и изменилось только то, что страх внушают теперь не доносчики, а законы. Или, может быть, ты не с такой строгостью управляешь фиском, как казначейством? Наоборот, тем строже, чем более ты считаешь себя вправе располагать своими средствами, чем государственными. Можно даже актору или прокуратору твоему сказать: «Иди на суд, явись к трибуналу!» Ибо и для правителей создан трибунал, как и для всех прочих, если только ты не измеряешь его значения общественным положением судимого. Судей для фиска создает жребий и урна. Можно отводить их, можно говорить: «Этого не хотим: он робок и мало понимает блага нашего века; хотим того, потому что он очень предан цезарю». Общим судилищем пользуется принципат и свобода. Особенная же тебе слава за то, что часто проигравшим оказывается фиск, а ведь это возможно только при наилучшем принцепсе! Огромная эта твоя заслуга, а еще больше то, что ты имеешь таких прокураторов, что в большинстве случаев граждане твои не хотят иметь и других судей. У них всегда свободный выбор: «Не хотим, мол, избирать этого». И ты не придаешь никакой обязательности своим щедротам, так как хорошо знаешь, что тогда достигают высшей ценности благодеяния, когда дозволено бывает ими и не пользоваться.